Сначала он подошел к Мому, а затем пожал руки каждому из остальных и жестом пригласил Бруно уйти вместе с ним. Подойдя к двери, он обернулся и крикнул директору школы: «Ролло, останься ненадолго, пока я не вернусь за своей женой». Затем, мягко взяв Бруно за руку, он потащил его в ночь, по подъездной дорожке, за пределы слышимости из дома.

«Что там насчет свастики?» — требовательно спросил он.

«Пока неясно, но именно это, по мнению жандармов и пожарных, было вырезано на груди парня. Возможно, они правы, но я сказал правду. Я не могу быть уверен, пока труп не очистят. Его ударили ножом в живот, а затем выпотрошили. На этом сундуке могла быть нарисована Мона Лиза, но я не могу в этом поклясться. Бруно покачал головой, зажмурив глаза, чтобы не видеть ужасной картины. Хватка мэра на его руке усилилась.

«Это была бойня», — продолжил Бруно через мгновение. «Руки старика были связаны за спиной. Признаков ограбления не было. Похоже, что его прервали во время обеда. По словам Карима, не хватало двух вещей.

Там был военный крест, который он получил, сражаясь за Францию в качестве Харки, и фотография его старой футбольной команды. Соседи, похоже, не видели и не слышали ничего необычного. Это все, что я знаю.»

«Не думаю, что я когда-либо встречал этого старика, что, вероятно, делает его уникальным в этом городе», — сказал мэр. «Вы знали его?»

«Не совсем. Я познакомился с ним у Карима незадолго до того, как он переехал сюда. Я никогда не разговаривал с ним, кроме любезностей, и так и не получил представления об этом человеке. Он держался особняком, казалось, всегда ел в одиночестве или со своей семьей. Я не помню, чтобы когда-либо видел его на рынке или в банке или за покупками. Он был немного затворником в том маленьком коттедже далеко в лесу. Ни телевизора, ни машины. Он во всем зависел от Мому и Карима».

«Это кажется странным», — задумчиво произнес мэр. «Эти арабские семьи, как правило, держатся вместе — старики переезжают к своим взрослым детям. Но харки и герой войны? Возможно, он беспокоился о репрессиях со стороны каких-нибудь горячих голов-молодых иммигрантов.

Вы знаете, в наши дни они думают о харкисах как о предателях арабского дела».

«Возможно, так оно и есть. И поскольку он не был религиозным, возможно, некоторые из этих исламских экстремистов могли видеть в нем предателя своей веры», — сказал Бруно. И все же он не думал, что мусульманские экстремисты захотят вырезать свастику у кого-то на груди.

«Но мы только предполагаем, сэр. Мне придется поговорить об этом с Мому позже. Должно быть, для них с Каримом это была рутинная работа — каждый день приезжать за стариком на ужин, а потом снова отвозить его домой. Возможно, в Хамиде есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд, и, возможно, вы могли бы спросить Мому, помнит ли он какие-либо подробности о той старой футбольной команде, в которой играл его отец. Поскольку фотография исчезла, это может иметь значение. Я думаю, они играли в Марселе еще в тридцатые или сороковые годы.»

«Я сделаю это, Бруно. Теперь я должен вернуться в дом и забрать свою жену». Мэр повернулся и поднял кулак, как он часто делал, когда составлял в уме список того, что нужно было сделать, разжимая новый палец, чтобы проиллюстрировать каждый отдельный пункт. У него всегда было как минимум два замечания, но никогда не больше четырех, вероятно, потому, что у него заканчивались пальцы, подумал Бруно с приливом нежности к старику. «Я знаю, вы понимаете, насколько деликатным это может быть».

Сказал Мангин. «Вероятно, к нам будет приковано много внимания средств массовой информации, возможно, какие-то политики будут позировать, произносить речи, устраивать марши солидарности и все такое. Предоставьте эту сторону дела мне. Я хочу, чтобы вы следили за ходом расследования и держали меня в курсе, а также своевременно сообщали мне, если услышите о каких-либо назревающих проблемах или возможных арестах. Теперь два заключительных вопроса: во-первых, знаете ли вы каких-либо крайне правых или расистских типов в нашей Коммуне, которые предположительно могли быть виновны в этом?»

«Нет, сэр, ни одного. Конечно, несколько избирателей Национального фронта, но это все, и я не думаю, что кто-либо из наших обычных мелких преступников мог совершить подобную бойню».

«Хорошо. Второй вопрос. Чем я могу вам помочь?» Безымянный палец вытянулся по стойке «смирно».

«Две вещи». Бруно старался говорить так же деловито, как и его босс, когда разговаривал с мэром, осознавая при этом чувство долга и привязанности. «Во-первых, Национальной полиции нужно где-то работать, с телефонными линиями, столами и стульями, а также большим количеством места для компьютеров. Возможно, вы захотите подумать о верхнем этаже туристического центра, где мы проводим художественные выставки. Там еще нет выставки, и она достаточно большая. Если вы завтра позвоните префекту в Периге, то, вероятно, сможете убедить его внести некоторую арендную плату за пользование помещением, а также там найдется место для полицейских фургонов. Людям было бы полезно увидеть усиленное присутствие полиции в городе. Если мы это сделаем, они будут у нас в долгу. Это собственность нашего города, поэтому они находятся на нашей территории, а это значит, что они не могут запретить нам доступ».

«И второе?»

«Больше всего мне понадобится ваша поддержка, чтобы оставаться в курсе дела. Было бы очень полезно, если бы вы могли позвонить бригадиру жандармерии в Периге, а также главе Национальной полиции и попросить их приказать своим людям полностью держать меня в курсе событий. Для этого есть веские причины, учитывая политическую чувствительность и перспективу демонстраций и напряженности в городе. Вы знаете, что наша маленькая муниципальная полиция занимает не очень высокое место в иерархии наших сил порядка. Называйте меня своим личным связным.»

«Хорошо. Вы получите это. Что-нибудь еще?»

«Вероятно, вы могли бы получить военные и гражданские документы старика и представление к его Военному кресту быстрее, чем я передам их через жандармов. На данном этапе мы очень мало знаем о жертве, даже о том, владел ли он коттеджем или арендовал его, на что он жил, как получал пенсию и был ли у него врач.»

«Вы можете проверить гражданские записи завтра. Я позвоню в офис министра обороны — я немного знал ее, когда был в Париже, и в ее кабинете есть парень, который учился со мной в школе. К концу дня у меня будет дело Хамида. А теперь возвращайся в коттедж и оставайся там, пока не сможешь вернуть Карима его семье. Они начинают беспокоиться. Если возникнут проблемы, просто позвони мне на мобильный, даже если для этого придется меня разбудить».

Бруно ушел успокоенный, чувствуя себя примерно так же, как в армии, когда у него был хороший офицер, который знал, что делает, и доверял своим людям настолько, чтобы выявить в них лучшее. Это было редкое сочетание. Бруно признавался себе, хотя никогда бы не признался в этом ни одной живой душе, что Жерар Мангин оказал одно из самых важных влияний на его жизнь. Он разыскал Бруно по рекомендации старого товарища по оружию, участвовавшего в том отвратительном деле в Боснии.

Товарищ оказался сыном мэра. С тех пор сирота Бруно впервые в жизни почувствовал себя членом семьи, и только за это мэр был ему полностью предан. Он сел в свою машину и поехал обратно вверх по длинному холму к коттеджу Хамида, размышляя, какое искусство убеждения он мог бы применить, чтобы вырвать бедного Карима из-под опеки надоедливого капитана Дюрока.