Все ее защитные заклинания и все обереги. Долгие годы мы наблюдали, как соседние ковены уничтожаются или им приходится бежать, чтобы спастись. Мы оставались последним уцелевшим ковеном в этой части Священной Римской империи, но теперь и нас уничтожили.

В последние месяцы многие из старших ведьм настаивали на том, что нам надо уйти. Угроза со стороны хэксэн-егерей была слишком большой, а мы становились все слабее.

– Мы должны отправиться в Черный Лес, – сказала моя тетя Кэтрин неделю назад. Она становилась все смелее в спорах с моей матерью. – Лесной народ Источника примет нас.

– И как перевезти десятки людей нашего ковена в место за сотни миль отсюда? – спросила мама, стараясь сохранять спокойствие во время встречи с другими старшими ведьмами. – Как ты думаешь, насколько далеко мы сможем уйти, если хэксэн-егери почти стоят у нас на пороге? Они будут преследовать нас, пока не достигнут источника нашей магии. Мы не можем так рисковать. Кроме того, это наша ответственность – разобраться с угрозой, которую представляют хэксэн-егери, – Дева, Мать и Старица.

Тетя Кэтрин вздохнула, и ее лицо побледнело.

– Значит, нам остается только умереть здесь? Ждать, пока охотники прорвутся сквозь нашу защиту?

– Нет, – пообещала мама. – Нет. Мы найдем способ добраться до них. И покончить с этим.

«Покончить с этим».

«Наша ответственность».

Мой желудок сжимается от этой подавляющей, отравляющей ответственности, пока я спускаюсь по лестнице.

Мы не можем сдаться.

Я не могу сдаться.

Я разбираю нагромождение из ящиков и бочек, которые закрывают окно, наши запасы валятся к моим ногам: свекла, редис и картофель катятся по земляному полу.

– Дева, Мать и Старица, – молюсь я вслух, оттаскивая последнюю бочку. Но я даже не знаю, о чем молюсь. Прошу о спасении? О силах? Об утешении? Все, мне нужно все, и ни одна молитва не даст мне этого. Я оставляю один ящик, чтобы использовать его как стремянку, и запрыгиваю на него. Окно едва ли достаточно большое, чтобы просунуть через него голову, – смогу ли я пролезть? Мамины чары распространялись и на этот выход из подвала?

Мы не стали тратить деньги на стекло, просто воткнули в землю несколько железных прутьев. Хорошая ведьма остановилась бы и сотворила заклинание, чтобы сломать решетку, но я не моя кузина, которая умеет управлять горящим пламенем; я не могу, как мама, призывать животных так же легко, как дышу. Что я использую? Травы. Бесполезные, глупые травы, и как они мне теперь помогут? Да и у меня все равно их не осталось – мы отнесли последние на кухню, когда мама велела мне спрятаться, так что все, что у меня есть, это я сама и пустые склянки для зелий.

Я работаю быстро, стираю пальцы в кровь, пока разгребаю землю и камни. Хвала Триединой, мы с мамой не слишком искусные строители. Раньше я шутила, что это окно однажды рухнет, но, schiesse[3], никогда не думала, что буду радоваться этому.

Один из прутьев вываливается.

Крики снаружи становятся громче.

Я поднимаю глаза, прежде чем успеваю подумать, что этого делать не стоит. Мой взгляд останавливается на группе людей, которые находятся в нескольких шагах от окна: два хэксэн-егеря яростно сражаются с парой ведьм. То, что происходит перед моими глазами, повторяет сцены, которые происходят по всей деревне, – ведьмы пытаются изгнать незваных гостей из ковена.

Охотники используют мечи, рубя и нанося удары.

Ведьмы сражаются, применяя единственно доступное им средство – магию. У некоторых есть оружие, но удачно направленное заклинание может быть столь же эффективным, как и клинок.

Одна из ведьм ковена, Агата, специализируется на ткачестве. Ее ткацкий станок создает ткани, вплетая заклинания в шерсть. У синего платья, которое на мне, подол вышит зеленым узором из ясеней – для защиты.

Теперь Агата, мощно раскрутив сеть по дуге, ловит одного из охотников. Тот кричит, и я слышу шипение, когда его кожа закипает от магии, вплетенной Агатой в сеть.

Рядом с ней Готфрид, который, как и мама, умело обращается с животными. Он свистит, и дюжина воронов срывается с деревьев, нападая на другого охотника. Его крики соединяются с криками товарища, и на мгновение у меня появляется надежда – разве могут простые люди противостоять нам? Мы прогоним их. Конечно, мамины опасения были напрасны…

Но охотник в сетях Агаты изворачивается. Без единого звука.

Он пронзает Агату мечом.

Я замираю, ужас, которого я никогда не испытывала, приковывает меня к месту.

Готфрид издает вой. Этого момента слабости оказывается достаточно – другой охотник отмахивается от воронов и бросается на него, сбивая с ног и прижимая к земле. Я вижу, как сверкает металл, как лезвие рассекает воздух между ними, вопль Готфрида резко стихает.

Двое охотников вскакивают на ноги и бегут к группе сражающихся, бросаясь в схватку с новой энергией. Я будто стала телом, не способным мыслить.

Я использую освободившийся железный прут, чтобы разгрести землю под двумя оставшимися, мое сердце бьется о ребра. Если я смогу сделать проем пошире, то выберусь наружу… я выберусь наружу и… и…

Все больше криков долетает до подвала, все больше душераздирающих воплей, по мере того как битва завершается и охотники вырезают мою семью, а меня преследует единственная мысль. Единственный невыносимый вопрос.

«Где моя мама?»

Я ведь должна была увидеть, если бы охотники волокли ее через площадь. Разве нет? Куда они ее забрали?

– Приберегите эту!

Голос комманданта Кирха.

Я смотрю туда, откуда он доносится. На другой стороне площади коммандант направляется к тюремному фургону. Он указывает на девушку, которую уводит один из хэксэн-егерей.

– Лизель! – кричу я кузине. Мой голос тонет в шуме битвы, который прорезают душераздирающие крики. – Лизель…

Она вопит от ужаса, когда коммандант выхватывает ее из рук хэксэн-егеря и бросает в тюремный фургон. Прежде чем захлопнуть дверь, он что-то ей говорит, что-то, от чего крошечная девочка со светлыми волосами и поблекшим взглядом съеживается.

Мои глаза расширяются, наполняясь яростью, и едва не теряю равновесие. Я думала, что мы сможем одержать победу в этой битве… думала, мамины страхи напрасны…

Но теперь я вижу, чего она опасалась, и понимаю то, о чем она знала: нам конец.

Площадь передо мной превратилась в поле битвы. Земля залита кровью. Тела лежат грудами, а те немногие, что еще живы, погибают под жестокими ударами охотников, потерявших голову от жажды крови.

Так много ведьм погибло.

Слишком много.

Я опускаюсь на земляной пол, сжимая железный прут решетки, и меня рвет.

«Дева, Мать и Старица, простите меня, простите, пожалуйста, простите…»

Молитва дается мне легко, но я чувствую, что она бесполезна. Они меня не услышат.

Слишком поздно. Что бы я ни делала – слишком поздно.

Железный прут выпадает из моих пальцев и с глухим стуком ударяется о пол. Бессилие сковывает меня с такой силой, что я начинаю дрожать и не могу остановиться, не могу взять под контроль свой страх.

«Ты знаешь, как помочь».

Нежный и резкий одновременно, этот голос вызывает волну мурашек, которая прокатывается по моей шее. Слова, соблазняя и в то же время причиняя боль, разносятся у меня в голове. Я обхватываю себя руками, зажмуриваясь, в ушах звенят крики, которые доносятся снаружи, – дикие вопли, которые страшнее любой боли.

«Ты знаешь, как помочь, Фрици».

«Нет. Нет, не знаю».

«Без трав. Не используя никакие инструменты».

«ХВАТИТ!»

«Просто произнеси заклинание. Ты знаешь слова. Ты их помнишь».

Мои губы размыкаются. Я ненавижу ту часть себя, которая это делает, которая прислушивается к тьме, нашептывающей сладкие обещания, пока искушение ласкает мои щеки, будто не несет ответственности за одну из самых больших до сегодняшнего дня травм моей жизни.

Мои мышцы теперь дрожат не от страха, но от напряжения, пока я сдерживаюсь, чтобы не послушаться этого голоса, не поверить обещаниям дикой магии, которая витает в воздухе, ждет момента, когда сможет заставить меня преступить черту. В подвале темно, тени сгущаются, приближая холодную зимнюю ночь, – они окутывают мое дрожащее тело, и во мне не остается ничего, кроме страха и слабости.