По делу об убийстве Сержантова задержано трое подозреваемых. Место нахождения еще двух неизвестно, и ведется их розыск. Опрошено сорок девять свидетелей. Главный подозреваемый, некто Кирилл Забродин, в результате оперативно-розыскных мер задержан на третьи сутки после убийства и сейчас находится в следственном изоляторе. При аресте оказал активное сопротивление. Показаний не дает. С ним работает майор Темнов – следователь по особо важным делам. Подследственные и свидетели дали множество сведений по противоправной и преступной деятельности убитого. Опергруппа действует в соответствии с указаниями и в тесном контакте с Прокуратурой.

Капитан говорил размеренно, ровным голосом. Закончив доклад, закрыл папку с бумагами и аккуратно завязал тесемки на бантик. Посмотрел на генерала, опустив по швам свои сильные руки.

Погодаев молчал, выдерживая томительную паузу под громкое тиканье настенных часов. Все это время, он рассматривал Грошева с наигранным любопытством и удивлением, будто диковинное животное. Потом взорвался криком:

– Да ты кто такой, а?! Стоишь тут, такой важный! Действует он, в контакте с Прокуратурой! А то, что у нас уважаемых и достойных людей, представителей власти, среди бела дня убивают, как в какой-нибудь Африке, ёк вашу тать! Ему и дела нет!»

Почему в Африке и почему одиннадцать вечера – время убийства Сержантова – белый день, он и сам не понял, но уже не мог остановиться. Его прорвало. Бранные слова и совершенно необоснованные обвинения в адрес оперативников, «этих ленивых жоп, этих пинкертонов сраных, которые свой член и то не найдут! И вместо того, чтобы искать доказательства и улики преступления по уже задержанному убийце, они копают всякое дерьмо на жертву убийства» – изливались из его глотки минуты три, что соответствует одной странице машинописного текста в два интервала, прочитанного в обычной динамике. Наконец, генерал истощил свою фантазию в поиске эпитетов и замолчал, остывая и тяжело дыша.

Грошев, все это время, стоял не шелохнувшись. Он только сильно побледнел и сжал до побеления костяшек свои пудовые кулаки.

Буря стихла. Погодаев налил себе стакан воды и выпил залпом, как водку. Также быстро успокоившись, как и завелся, сказал почти спокойно и даже миролюбиво: «Ладно, капитан. Не обижайся! Я сам из оперов, и знаю что почем. Иди, работай! И занимайся делом, а не х… знает чем! Ищи доказательства убийства Забродиным. Это и так ясно, как божий день! Всё. Иди! Надеюсь, ты меня правильно понял?» Грошев опустил глаза, чтобы не выдать своей ненависти к начальнику, и подчеркнуто спокойно спросил: «Разрешите идти?» – «Иди. И помни!» – еще раз повысил голос, подпустив в него начальственного металла, генерал.

Громче, чем следовало, хлопнула, закрываясь за Грошевым, тяжелая дубовая дверь. «Ишь ты, – усмехнулся Пономарев, – с характером парень! Далеко пойдет, если не сломается».

Ему вдруг очень захотелось выйти на свежий воздух, прогуляться по цветущему бульвару, посидеть по – стариковски на лавочке, кормя с рук голубей и разглядывая играющих детей и их симпатичных мамаш. «А что, в самом деле? Пойду и прогуляюсь! Али я сам себе не хозяин?» Он решительно вышел из кабинета и направился к лестнице. Еще на втором этаже, он услышал шум перебранки и заспешил вниз, чтобы «спустить всех собак» на нарушителей спокойствия, а самому все же пойти погулять. Это желание так сильно захватило его, что генерала уже раздражали возможные препятствия.

Шум исходил от красного от напряжения вахтенного старшины и майора Синицкого – дежурного сегодня по Управлению внутренних дел, пытающегося грудью прикрыть широкий лестничный пролет от пробивающихся к нему трех растрепанных бабулек. Самая высокая из них, видимо – предводительница, была облачена в темный габардиновый пиджак, прямо-таки облицованный орденами и медалями. Регалии бряцали на ее все еще мощной груди и гипнотизировали вконец растерявшегося Синицкого.

Ты мне тут зубы не заговаривай, сынок! Я две войны прошла! Ты еще в пеленки ссался, когда я Европу от фашистов освобождала!

Да поймите, вы! Нельзя к генералу без записи! Не могу я вас пропустить!

Не можешь? А мы еще могем кое-что! Сами пройдём! Или арестуй нас всех трех!

Подпираемая сзади еще двумя, не менее решительно настроенными бабульками, ветеранша теснила к лестнице испуганного майора, а старшина бегал вокруг и не решался приступить к более решительным действиям.

Погодаев подошел на безопасное расстояние и громко вопросил:

Что за шум? Майор, доложите!

Синицкий, все еще опасливо косясь на боевых старушек, повернулся к начальству:

Товарищ генерал! Группа гражданских лиц, без предварительной записи на прием, пытается пройти в Управление. К Вам, товарищ генерал!

Увидев на близком расстоянии цель своего визита, бабушка решительно отодвинула майора и в сопровождении «адъютанш» подошла к Погодаеву.

Здравствуй, товарищ генерал! Здравия желаем! Ты бы уважил нас, заслужённых, она так и сказала «заслужённых» женщин, и поговорил бы с нами. Мы ведь не себя ради пришли. Дело у нас к тебе, серьёзное.

Видя, что от этой троицы так просто не отделаться, Погодаев решил принять их. Уж очень пробивные старушки – они могут и до губернатора дойти, если их не остановить. А он захочет перед избирателями, накануне выборов, себя показать отцом народа. Ведь такие вот старушонки и есть основной электорат, мать его! Потом проблем не оберешься!

Ну, раз серьезное, то прошу ко мне в кабинет! Майор, пропусти их!

В огромном кабинете, обставленном в суровом стиле еще Сталинской эпохи, старушки слегка заробели. Погодаев предложил им садиться. Переглянувшись, они заняли места согласно «боевому распорядку» – баба Даша, а это была именно она, звеня медалями, уселась напротив генерала, а Маргарита Семеновна и тетя Груня разместились на огромном кожаном диване. От чаю и кофе бабушки скромно отказались. Баба Даша сразу взяла быка за рога:

Меня зовут Дарья Ферапонтовна, а подруг моих неразлучных – Маргарита Семеновна и Груша Викторовна. А тебя, мил-человек, как звать-величать? Ты уж прости, не знаем.

«Мил-человек» ухмыльнулся и отрапортовался полным титулом:

Генерал-полковник, начальник Краевого управления внутренних дел Погодаев Василий Сергеевич.

А мы значит, вот по какому делу, Василий Сергеевич, к тебе пришли. Все мы живем в одном доме много лет. И Кирку Забродина знаем, как внука своего. На наших глазах рос. А с тех пор, как матушка его преставилась, Царствие ей небесное, мы почитай, что за родных ему.

Это кто же такой? – схитрил генерал.

Не виляй, Василий Сергеич, – сразу пресекла его попытку баба Даша, – дело его слишком громкое, чтобы ты не знал. Кажин день по ящику передают про него, и во всех газетках прописано и все врут, кто во что горазд! Кирка, конечно, шелопут и бабник, но на убивство не пойдет! А уж если бы и решился бы на тако погано дело, то не так бы его исделал! А по умному! Никто бы к нему и не придрался. Он ещё совсем малой был, а бывало, натворит что, и не придерешься. Так всё провернет, что и не зацеписся! Я то уж знаю! Матушка его покойная, бывало, все мне рассказывала. Тяжело ей было одной его ростить, как мужа-то ейного убили хулюганы. Да мы ей все помогали, как могли, и мальчонка-то у нас перед глазами рос.

Так в чем, собственно, у вас ко мне дело-то? Не пойму. Забродин задержан по подозрению в убийстве. Алиби у него нет, а вот мотивы имеются во множестве. А кроме того, он следствию помогать не хочет – на вопросы не отвечает, молчит, как партизан, и тем самым роет себе яму! Вот так! Если не убивал – зачем молчишь? Вот то-то и оно, дорогие соседки.

Бабушки на диване качали головами. Тетя Груня расчувствовалась, захлюпала носом, и достав платочек промокнула слезы. А баба Даша посуровела лицом и пристально смотрела на генерала, пытаясь прочесть в его глазах правду о своем любимце. Наконец, решилась, и тяжело поднявшись, поклонилась Погодаеву:

Ладно, Василь Сергеич! Спасибо, что принял, не прогнал старух! Ты уж на нас не серчай! И с Киркой, разберись по правде, не бери грех на душу! Только чует мое сердце – не виноватый он! Он же, как порох – вспыхнет, и отойдет тут же, и зла не помнит! Бывало – пацанятами, сёдни носы друг дружке в кровь расшибут, а завтра – глядь, уж в обнимку, и играют вместе. Это мы бабы, зла долго не забываем! А вы, мужики – другие. Так что, уж разберись с Киркой, по – людски, как мать тебя прошу. Хоть и не сохранила я своих деток. Разберись…