Разумеется, идея гражданства часто демонстрировала эту логику исключения, поскольку сама концепция опирается на противопоставление групп «внутри» и «снаружи», граждан и иностранцев, не пользующихся одинаковыми правами и привилегиями. Если истории гражданства как явления обычно начинаются в Средиземноморье и идут от Древней Греции, то во многом потому, что именно там возникла идея полиса (или «города-государства»), призванного определить связь между привилегированными мужчинами и их родным городом – исключая женщин, рабов, иностранцев и другие низшие слои населения, признанных непригодными для участия в политической жизни. В последние годы Джорджо Агамбен, ориентируясь на нашу современную политическую ситуацию, также обратил внимание на древнегреческое различие между «хорошей жизнью», связанной с участием в политической жизни (bios), и «голой жизнью», связанной с простым телесным или биологическим существованием (zoē), которую предполагалось исключить из полиса в любом строгом смысле. Действительно, для Агамбена исключение «голой жизни» имеет решающее значение в становлении полиса как надлежащего политического пространства, и все же, несмотря на это исключение, город-государство продолжал осуществлять власть над zoē именно благодаря сохраняющемуся потенциалу превращения ее в bios. Те, кто попадал в объятия полисного гражданства, пользовались определенными правами, такими как владение землей и возможность занимать политические должности, но они также несли гражданские обязанности, включая участие в собраниях и защиту города в военное время.
По этим причинам гражданство в Древней Греции было строго регламентировано. Полис мог только при очень узком перечне условий предоставить статус гражданина постороннему человеку, который имел возможность принести пользу общине своими умениями или финансовыми активами. Даже в большей степени, чем соседние города-государства, Афины придерживались жестких ограничений в вопросах предоставления гражданства, и в середине пятого века до нашей эры (почти одновременно с событиями, описанными в Книге Неемии) полис принял меры, ограничивающие статус гражданина свободнорожденными людьми, чьи отцы и матери были афинянами. Все остальные жители города-государства считались «незаконнорожденными».
Несколько поколений спустя Платон, изложив свое видение идеального полиса в «Республике» (ок. 375 г. до н. э.), поддержал идею, что гражданство должно наследоваться. Тем не менее он также предлагал инклюзивную классовую структуру, в которой было бы место для купцов, торговцев, моряков, солдат и правящей элиты философов-царей, где справедливость торжествовала бы именно благодаря тому, что каждая группа занимается своими делами, не мешая другим. Но, как это ни печально и странно, его аргументация завершается исключением большинства поэтов и художников (любого происхождения) из его идеального полиса, потому что их творчество, торгующее иллюзиями, грозит возбудить страсти, которые могут выйти из-под контроля как обычных граждан, так и правителей. Здесь также следует отметить, что философ с его тоталитарными наклонностями запретил бы любому гражданину своей идеальной республики выезжать за пределы полиса по частным делам, а всем, кто моложе сорока, вообще покидать город, даже для ведения государственных дел в качестве глашатаев или послов. Вот вам и образовательные преимущества поездки за границу.
На самом деле, большинство греческих граждан могли свободно путешествовать по Средиземноморью, не имея даже письма о беспрепятственном перемещении или другого подобного документа, облегчающего им путь. Однако были и исключения. При раскопках афинской Агоры в 1971 году было обнаружено несколько терракотовых жетонов, которые американский классик Джон Кролл определил как «симболы» – «верительные грамоты» или «паспорта» для официальных курьеров и частных лиц, отправляемых из Афин в военные штабы по всему региону в IV веке до нашей эры. Двадцать пять жетонов, найденных на Агоре (открытое пространство в центре древних Афин, использовавшееся для рынков, религиозных действ, военных учений и других общественных собраний), изготовленные из аттической глины со штамповкой, обычно содержат демотику военачальника, размещенного на периферии афинской территории. Демотика, своего рода древнее свидетельство о месте жительства, указывает на афинское гражданство полководца, в то время как в ряде случаев его воинское звание – например, «Никотелес, полководец Самоса» – предполагает, что он обладал властью далеко за пределами города-государства{29}. Поскольку глиняные жетоны, очевидно, производились и распространялись в значительных количествах, Кролл делает вывод, что они должны были выполнять важную функцию в управлении афинскими военными делами в тот период.
Одним из наиболее интригующих аспектов исследования жетонов Агоры является то, что их паспортная функция связывается с термином σύμβολον (symbolon). Аналогичное употребление этого слова можно найти в комедии Аристофана «Птицы» (414 г. до н. э.), когда бывший афинянин средних лет получает нагоняй от богини Радуги за вторжение в недавно основанный город птиц, Тучекукуевск[9]: «Где пропуск твой?»; и в книге Энея Тактика «Как выжить в осаде» (IV век до н. э.), где описаны наиболее эффективные методы защиты жителей окруженного города: «Не позволяйте ни одному гражданину или иммигранту покидать море без {симбола}». Конечно, в Афинах IV века предметы, называемые симболами, использовались для различных административных целей в ряде полисных учреждений. Греческое слово symbolon, сочетающее σύν или syn («вместе») и βάλλω или bállō («бросаю, кладу»), первоначально происходило от распространенной коммерческой практики: договор подтверждался путем разламывания какого-либо прочного предмета надвое, чтобы каждая сторона могла оставить себе часть целого. Если впоследствии возникала необходимость, любая из сторон могла подтвердить свою личность, положив свою половину предмета вместе с другой: таким образом, symbolon первоначально означал что-то вроде «жетон, используемый для определения подлинности путем сравнения», а затем приняло более общее значение «жетон», «верительная грамота» или «пароль», в конечном счете включающее также «билет», «разрешение» или «лицензию». Конечно, это слово также определяет символ в привычном смысле – нечто, обозначающее что-то другое.
Именно в этом контексте в Афинах четвертого века до нашей эры Аристотель разработал свою влиятельную теорию письма, которая рассматривает симбол не как «препрезентацию» или «имитацию» чего-то, а именно как «знак или ярлык, непосредственно соответствующий другому такому же предмету, с которым он соотносится». Как подчеркивает британский лингвист Рой Харрис, «таким образом, он представляет собой одну половину комплементарной пары, причем „символическая“ связь между ними устанавливается по договоренности и подтверждается некоторой физической связью между ними»{30}. Ключевой составляющей идеи симбола, независимо от того, имеем ли мы в виду «символ» или «паспорт», является то, что, несмотря на то, что он принимает форму материального объекта, осязаемой вещи, его функция полностью зависит от общего согласия участвующих сторон. Его использование определяется обстоятельствами. Чтобы симбол служил своей цели, в полисе или на отдаленных его территориях должна существовать общность интерпретации, одинаковое для всех понимание его значения. Только так симбол может успешно («счастливо») выполнять свою работу; только так, как мы еще не раз увидим в последующих главах, паспорт обретает целый ряд масштабных символических значений.
Выдавая желаемое за действительное, некоторые древние греки еще тогда пытались расширить территориальный охват и символическую ценность своих «паспортов» настолько, насколько это только можно себе представить: члены дионисийских и орфических религиозных культов использовали их для облегчения своего перехода из области живых в область блаженных мертвых, Элизиум. Соответствуя своему амбициозному предназначению, это были не обычные глиняные жетоны, а тонкие скрижали или «листья» из золота, на которых было написано имя усопшего и инструкции по прохождению опасностей загробного мира. Часто надписи, по-видимому, были призваны уверить умерших, что принадлежность к культу гарантирует им приятное путешествие. Около сорока табличек (иногда называемых в общем виде Totenpässe, что в переводе с немецкого означает «паспорта мертвых»), датируемых III и IV веками до нашей эры, были найдены в греко-язычном Средиземноморье в могилах рядом с умершими или в оберегах-капсулах на их шеях. Таким образом, подобно амулетам их египетских предшественников, эти золотые таблички обещали защитить переселяющиеся души греческих посвященных после гибели их тел. Их распространенность говорит о том, что эти обещания на табличках давали людям утешение даже при отсутствии гарантий обратного пути.
