Все, что хочет Виктор Наворски, – это немного посмотреть город, то есть отправиться в «тур по Большому яблоку», как он говорит об этом на ломаном языке в нескольких заученных фразах: «Бруклинский мост, Эмпайр-стейт, бродвейский шоу „Кошка“». Но непреклонный офицер полиции Турман (Барри Шабака Хенли) уже попросил Наворски сдать и обратный билет, и паспорт. Сцена поначалу разыгрывается ради смеха, но по мере ее развития становится все более пикантной (женский крик на заднем плане напоминает нам, что подсобные помещения аэропорта – опасное место) и достигает кульминации, когда офицер протягивает руку, чтобы забрать паспорт у Наворски, а тот принимает этот жест за гостеприимство и пытается пожать протянутую ладонь. Когда Турман поправляет его и указывает на документ – «Нет, нет. Мистер Наворски. Вот это. Паспорт», – путешественник нехотя протягивает его офицеру, который с силой вырывает драгоценную книжечку из рук своего визави{16}. И тут же мы видим крупным планом, как Турман засовывает бордовый кракожский паспорт в пластиковый конверт для хранения властями своего государства. Наворски теперь считается «нежелательным» – он «гражданин ниоткуда», как ему сообщают позже, у которого «нет права на политическое убежище, на временное пребывание в стране, на гуманитарную помощь, на получение дипломатический визы, на статус беженца», хотя при этом он все еще не понимает ни одного сказанного ему слова. Не имея ни действительного паспорта, ни признанного статуса, ни национального государства, к которому можно было бы обратиться за помощью, он так и останется на границе – в ничейной стране, откуда нет выхода.

Виктор Наворски (Том Хэнкс) неуверенно передает свой паспорт. Кадр из фильма «Терминал» (2004) (Amblin Entertainment)

؂

Большая часть произведений Рушди посвящена прелестям и недостаткам мобильности, преобразующему влиянию путешествий и переездов, опыту столкновений с открытым гостеприимством и защитной враждебностью на границе. Несомненно, самый причудливый пример перехода через границу в его художественных книгах можно увидеть на первых страницах «Сатанинских стихов»: мы встречаем его главных героев Джабраила Фаришту и Саладина Чамчу, падающих с огромной высоты прямо в Ла-Манш после того, как их угнанный лайнер взорвался на подлете к лондонскому Хитроу.

Это современный миф о пересечении границ. Пока они кувыркаются в атмосфере, словно «свертки, выпавшие из небрежно разинутых аистиных клювов»[4], каждый из героев переживает чудесное перерождение: Джабраил, яркая и эпатажная звезда Болливуда, направляющийся к своей возлюбленной в Лондон, превращается в своего тезку-архангела, а Саладин, британский актер озвучивания, возвращающийся с халтурки в Бомбее, становится дьяволом с рогами и копытами{17}. Не менее чудесным образом, когда Саладин цепляется за Джабраила, тот начинает петь и махать руками, словно ангельскими крыльями, замедляя их падение и приводя к мягкой посадке на Ла-Манш. В конце концов их прибивает к берегу на заснеженном английском пляже, и они оказываются единственными выжившими пассажирами злополучного рейса.

Конечно, это не вся история. Действие романа происходит на фоне ксенофобии эпохи Тэтчер, вскоре после принятия Закона о британском гражданстве 1981 года, согласно которому право на проживание в стране имели только граждане Великобритании, что ставило под угрозу судьбу жителей бывших британских колоний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что группа полицейских и представителей миграционной службы вскоре задерживает Саладина и требует паспорт, при этом насмешливо выслушивая его сомнительный рассказ о спасении в катастрофе. Благодаря чудесному пересечению границы Саладин избежал паспортного ритуала в Хитроу, но даже в таких фантастических обстоятельствах неприятности с паспортом, превращаясь в кошмар, остаются частью повествования.

Как мы здесь оказались? Как мир пришел к этому универсальному требованию и каковы последствия способов, которыми мы преодолеваем географические и культурные границы? Какое влияние оказали паспорта на чувства и фантазии тех, кто их использует и, зачастую неохотно, определяется ими? Как эти документы повлияли на наше отношение к дому и отъезду, путешествиям и переездам, принадлежности и перемещениям, гражданству и отчуждению, национальным конфликтам и международному сотрудничеству? Что может рассказать нам паспорт о непростом пересечении личного и политического на протяжении всего своего существования? Эти драгоценные книжечки, которые мы, такие уязвимые, прижимаем к себе, пересекая границы, несут в себе наши личные истории, указывающие при этом на наше место в гораздо более масштабных повествованиях. Они рассказывают о стремлениях, неопределенности и движении по спирали тех людей, которые уже давно ушли на покой; они придают материальную форму правам и привилегиям, ограничениям и давлениям, которые направляли это движение. Но даже если архив наших паспортов и их различных предшественников позволяет увидеть, откуда мы пришли, он также дает представление о том, куда мы идем, поскольку темпы международных путешествий и глобальной миграции продолжают ускоряться, заставляя задуматься о нашем месте в современном мире. Исследовать культурную историю паспорта – значит задуматься о важнейших аспектах мобильности, ожиданиях, чувствах по этому поводу и инструментах государственной власти, которые, возможно сильнее, чем когда-либо, влияют на нас сегодня. Так давайте же отправимся в путешествие и пересечем границу.

Вечером 26 сентября 1976 года французский военно-транспортный самолет, перевозивший египетского правителя, приземлился в аэропорту Ле-Бурже под Парижем после пятичасового перелета из Каира. В знак уважения к его королевскому статусу пассажира встречала Алис Сонье-Сеите, государственный секретарь Франции по вопросам образования. Воинские почести ему оказывали отряд ВВС и Республиканская гвардия, одетые в парадную форму, в кавалерийских касках с алым плюмажем и в белых лосинах. Египетский правитель прибыл во Францию, чтобы несколько месяцев провести в стерильном боксе на территории Музея человека, где ему предстояло пройти ряд обследований и передовых процедур, направленных на замедление разложения трупа. Это был Рамсес II, фараон Девятнадцатой династии, чья душа отбыла в загробный мир примерно за три тысячелетия до его визита во Францию. Рамсес II, взойдя на престол еще подростком, царствовал шестьдесят с лишним лет и запомнился как один из самых могущественных правителей в истории Египта, не в последнюю очередь благодаря ряду военных кампаний в Сирии, Нубии, Ливии и соседних областях, вследствие чего его влияние распространилось на весь регион. Но, несмотря на славную историю Рамсеса II, многие рассказы о его посмертном путешествии во Францию сосредоточены на детали, которая кажется совершенно несоответствующей ни его царскому положению, ни его мумифицированному состоянию: в тот осенний день 1976 года давно умерший фараон якобы прибыл на французскую землю с недавно выданным египетским паспортом.

Несомненно, прибытие египетского правителя было деликатным вопросом международных отношений. Президент Франции Валери Жискар д’Эстен предложил перенести мумифицированные останки фараона во время государственного визита в Египет в декабре 1975 года, когда стремился договориться с египетским президентом Анваром Садатом по вопросам международной торговли оружием и вхождения французской промышленности в египетскую экономику. Вслед за недавним Синайским временным соглашением между Египтом и Израилем, которое обязывало страны разрешить свои конфликты мирными средствами, французский визит также должен был заложить основу для успешного диалога между богатыми нефтью арабскими странами и их западноевропейскими коллегами на конференции, которая должна была состояться в Париже в конце декабря. Первоначально д’Эстен предлагал перевезти мумию Рамсеса II в Париж для проведения выставки, посвященной его правлению, в музее Гран-Пале, но, «заботясь о чувствах египтян», впоследствии отказался от этой идеи в пользу археологических исследований по сохранению «славного прошлого Египта». Он знал, что французские египтологи уже сотрудничали с египетскими специалистами в Каире, которые обнаружили поразительное ухудшение состояния мумии, извлеченной на свет почти столетие назад. Возможно, проявляя некоторую снисходительность, французский президент предположил, что было бы «очень полезно», если бы мумию «восстанавливали в стерильной среде» в лабораториях Музея человека, где специалисты «прошли тщательную подготовку по применению таких методов сохранения»{18}. После того как один из конкурирующих египтологов из США заявил, что ухудшение состояния мумии было просто предлогом для того, чтобы отправить почитаемую реликвию за границу, «Нью-Йорк таймс» написала, что мумия страдала не более чем от «приступа „дипломатита“»{19}. Тем не менее по прибытии во Францию давно умерший египетский государь подвергся многочисленным обследованиям, а затем прошел интенсивную обработку, направленную на уничтожение насекомых, грибков и бактерий, что, по мнению газеты «Монд», должно было дать ему «новую жизнь»{20}. В этих условиях тем более любопытно, что мумифицированным останкам Рамсеса II потребовался паспорт для международных поездок.