Все, единогласно решили, что зря поставили палатку далеко от трассы, – здесь всё может быть и зверьё и змеи, а у дороги они распуганы.

В долину вползала прохлада, костёр угас.

Высоко в горах редкие огоньки, видимо жильё. Изредка проносятся по небу звёздочки. Неужели и правда сгорает звезда? Пусть даже очень далеко. А старики говорят, что это праведников забирают на Небо.

Ёжимся. Забираемся в палатку. Долго, лежим молча, жмёмся друг к другу. В небольшой просвет поблёскивают мотоциклы. Видим, мерцают звёзды. Почему же не спится. У костра, клевали носами, засыпая, а тут. Боже, какие же мы маленькие среди вот этой чёрной громадины.

… И, вдруг, палатка мягко качнулась. И, мы, скорее почувствовали, чем увидели в кромешной тьме, что кто – то вошёл.

– Не бойтесь, зашептал он…

Потом зажурчал его мягкий, но ясный голос, и уже не на секунду, не умолкал.

– Не бойтесь меня, я не живой, но мы здесь живём. Я не сделаю вам ничего плохого. Оставьте ваши топоры, положите их под головы. Слушайте, у меня мало времени. С рассветом я покину вас.

… – Когда то, очень давно мы стояли вот на этом самом месте. Облака пели нам свои песни. Вечерами мы перемигивались – общались со звёздами. Зимой наши вершины укрывались снеговой шапкой. Помнится первые трещины, а потом ветер и время сделали уютные гнёзда птицам, куда не доставало жгучее солнце, и не заливал ливень. Была прохлада, выл ветер, но тепло и не доставали испепеляющие всё полуденные лучи солнца. Там, в этих трещинах скал вили уютные свои гнёзда могучие и гордые орлы.

Однажды, в ясный солнечный день, когда щебетали птицы и журчали ручьи, что – то дрогнуло. Смолкли птицы и притихли ручейки, а потом гора дрогнула, медленно сползла шапка снега, потом скала так же нехотя пошла вниз, сначала, одна, а потом другая, они оседали, потом катились. А, затем гремя, неслись в мёртвой скачке, сметая всё, разбиваясь и разбивая всё вокруг. Не скоро всё стихло, а когда улеглась пыль, то долго ещё носились орлы, разыскивая, и, не находили свои гнёзда.

Снова сияло солнце, лил дождь. Неслись, ревели потоки, камни становились галькой, камни превращались в булыжник. Каждый становился самим собой. Оторвавшись от одной скалы, когда то – они были теперь уже разными. И снова горные потоки тащили их вниз, в ущелье, а потом ласкали воды Арагвы.

Иные раскисали, и разваливались, а эти упругие, – крепкие со звоном играли друг с другом, пощёлкивали и звенели.

– Вы видели здесь дома, и замки, стены.

– Стена это жизнь. Теперь они стали стеной, – и, светились, сверкали, отдавали людям всё, что напитали в себя.

– Солнце, – они сверкали, днём и светились вечером.

– Они живут, грустят, радуются, каждый о своём.

– Бирюзовые – о прозрачной воде.

– Золотистые – о солнце.

– А белые вспоминают, шапки искрящегося снега.

– Когда же льёт дождь и шуршит по камням, это не шорох,– это шёпот, это они шепчутся, – беседуют с теми скалами, что ещё стоят.

*

……… Кажется, никто не был у нас в палатке и ничего не говорил, может это приснилось? Только камни вдруг посветлели. Сначала мягко пастельно, как у импрессионистов в картинах, а потом стали светиться, и рассвет наступал не из-за горы, а прямо здесь, – камни рождали рассвет. Они светились своим – каменным светом, они пробуждали мир в долине.

Умытые росой, они теперь сияли, – Арагва посмеивалась. Ведь это её работа. Она их полировала, она их наполнила светом, и, теперь сияют, то нефритом, то отблесками бирюзы.

И вдруг всё засверкало.

Теперь перемигиваются со скалами и солнцем.

И нет, они не грустят и не плачут, не завидуют тем скалам, которые ещё стоят, они смеются.

Они живут, одной единой каменной жизнью.

***

Рассказ мамы.

… Эвакуировались из Крыма, Украины, и других областей и районов колхозных животных коров овец, свиней, лошадей. Лошади разбежались, был молодняк, свиней сдали солдатам, нашей армии. А коров гнали из Крыма, Октябрьского района, Лодыгин Михаил председатель райисполкома, в гражданке был директор госплемрассадника городского, Молочанского, это на Украине было. Он руководил эвакуацией. Кобелешная Соня, Мотя и Григорий, муж жена и дочь. Бывший председатель Украинского совхоза. У них был паралич с ногами. Бабушкой и дочерью, сын Славка. Эвакуировались, говорил, что я не хочу оставаться с немцами, потом дочь умерла от малярии. Её похоронили под большим дубом, а ночью волки разрыли а может шакалы, и могилу и её не нашли совсем.

Сделали стоянку – три дня чинили подводы. Пекли хлеб в камнях. Камни мазали глиной и делали печки, чтоб дух не выходил. Мука была в каждой подводе по три мешка. Устроили баню, ловили вшей, щёлоком. Жгли подсолнечник, пепел с него был тем самым щёлоком. А продовольствия раз получили, это было, не доезжая до Махачкалы. Однажды был дождь много дней, все вымокли, потом сушились у печи, где известь жгли, там сушились и варили молоко.

Сначала шли по берегу Каспийского моря, от Махачкалы до Дербента. Травы не было, пришли, добрались до Хачмаса. Там догонял нас Малий, и скот начал от голода падать. Тогда мы свернули в горы, а он говорит, что вы делаете? А мы что, мы не знали куда идти. Сначала шли сорок пять колхозов. Бомбёжки начались и многие погибли. У станицы Степановская первый раз. С фонариками, самолёты освещали и бомбили нас, все смешались. Где чьё стадо.

На Моздок двинулись. Там немец. Повернули на Наурскую, станицу.Дали большой круг. После бомбёжки по направлению Махачкалы. Одну неделю или две, потом по берегу Каспия. До Хачмаса, потом стоянку сделали. Украли в первую ночь, горные люди жеребёнка, и меня хотели зарезать. Потом Иван Иванович,– фельшер колхоза Ленина, Горькобалковского, совхоза поехал в Махачкалу добился проводника. И потом каждая республика давала проводника. Около Дербента был аул, ночь, не видно ничего, темнота. А мы пасли там скот в саду, и набрали фруктов. Орехи яблоки. Они, местные, утром предъявили счёт три барана или голову председателя.Приехали как звери, кабардинцаы или лизгинцы, чёрт их знает. В Хачмасе, были, шапки большие, чёрные овечьи. Галифе, и малахайки, плётки. Так нас и не пускали долго. А сами из кустов вылазят и тянут гырлыгой барашка. Так мы ночью рушили, и скорее оттуда. Была ещё Бартошина, колхозница, помню…

За Хачмасом начались горы. Там кладбище, сильные дожди были. Мочили нас. Так там была гробница, какогото хана. А нам хатка, такая и две каменных гробницы, под крышей гробы. Пол каменной понимаешь? Так мы от дождя прятались и не боялись.

– А в Азербайджане было,когдпа приехали, а, а спать не пускают, так мы землянки вырыли, без печек, там же тепло было, там же лето. А песня была любимая распрягайте хлопци коней, а может выпрягайте хлопци коней. Соберёмся, ну давайте дивчата нашу украинскую . А жили в стороне от аула. Потом в Азеорбайджане, отказали нам паёк на детей. Багиров был. Потом его разоблачили.

– Ты, вот спрашиваешь про отца,он там остался, в Крыму, истребительный батальон, а потом в партизаны все ушли, а с батьком был до последнего дня, уже в партизанах, Колениченко, он в типографии работал, редактором, а жена наборщицей в газете совхзозной. При политотделе. Потом онбыл в отряде и от контузии ослеп. А жил он с нами в совхозе Октябрьского района. Симферопольского зерносовхоза и как ослеп, приехал к жене в Азербайджан. Там его жена с нами.

Но скот не эвакуировала. В Айлибайрамлинском совхозе. Он знает нашего отца, батька, ещё Волкова, начальник политотдела совхоза этого же. Он в партизанском отряде был с батьком, а где он сейчас…

Запророжской обл. Молочанский госплемрассадник. Пригнали трёх племенных быка, два молодых. Один старый, телят, и 400 голов скота. Пригнали, ревакуировали, а потом с каждого колхоза 400, остальные подохли. Климата жаркого не выдерживали. Кормили солдат. И ящером болели, многие как солдаты гибли от бомбёжки. Так вот и сохранили красностепную породу, украинскую.