— Нет, это никуда не годится, — Мартина остановилась, как вкопанная, тем самым прервав поток мыслей, уводящих ее в сторону суггестивных мстительных энергий, — так далеко можно зайти, но цели не добьюсь!

На операционном столе лежала маленькая кошечка, ожидая своей очереди. Хозяйка настояла на стерилизации, и Мартина, рассматривая пожухлое усыпленное животное, подумала, что та, пожалуй, права. Ей самой была глубоко омерзительна мысль о материнстве. В ужасе шарахалась она от случайных встреч с однокласницами, которые быстро обзавелись детьми и норовили, зажав ее в очереди за покупками, рассказать о радостных минутах у постели ребенка в ожидании предутренних какашек и заносчивых пуков. Недавно она напоролась на свою лучшую школьную подругу, и та буквально силой затащила ее на родительское собрание четырнадцатилетней дочери. Мартина осторожно прошлась по школьному коридору, вспоминая, как она, казалось, совсем недавно сама прыгала здесь на переменах. В классной комнате с тех пор ничего не изменилось: те же парты и неудобные жесткие скамейки, зеленоватые в подтеках потолки, выцветшие портреты ученых в застекленных рамах, растоптанный в крошку мел у доски. В дверях показалась маленькая седая учительница. Она устало прошла к столу, поверх очков оглядела класс. Подруга Мартины покраснела и спрятала в парту надкусанную булку.

— Ну-с! Садитесь, в ногах правды нет, — сказала учительница таким обреченным тоном, что Мартина испугалась, как бы это не были последние слова в ее жизни.

— На повестке дня два вопроса. Успеваемость и поведение, — учительница, наконец, присела у стола, открыла толстенную тетрадь, порылась в ней и через мгновение уставилась на Мартину.

— Ваша дочь, по-прежнему, ничего не желает знать. И как вы умудрились такой ее родить? Это ж как стараться надо!

Мартина обомлела, но подруга вовремя толкнула ее под партой ногой.

— Не обращай внимания, она всех путает, в ней склероз бушует.

— Не далее, как вчера, вызываю ее к доске и спрашиваю, — продолжала учительница, — в каком году был самый большой урожай бобовых во Франции? И что? Каков ответ? — учительница ткнулась в тетрадь, — цитирую: «Я срать хотела на урожай бобовых во Франции, спросите, что полегче». Я вхожу в ее положение, ведь в вашей семье нередко попивают, и говорю: «Деточка, на какой вопрос ты сама хотела бы ответить?». Она гордо так вскинула головку. Цитирую: «У меня к Франции единственный вопрос: почему Жанна Д\'Арк так и осталась девственницей, что ж ни одного мужчины не нашлось?:»

— Помилуйте, — вскочила подруга Мартины, — это ж сущая правда, вот где собака-то зарыта, ткните мне хоть в одного стоящего французика:

— Не скажите, — заворчал пожилой дядечка сзади, — моя жена ускакала с одним таким, а потом и дочку с зятем туда же выписали, только внучку со мной оставили, так пишут, что этот самый французик, на которого и смотреть-то было больно, до того слабенький, орудует на фирме так, что остальным работать вроде ни к чему, жена от скуки хочет меня пригласить, а он кричит: «Валяй, его тоже прокормлю!»

— Ну и что ты этим хотел сказать? Что моя дочка не права? — подруга Мартины раздраженно оглянулась.

— Отчего ж, но все ж и среди них есть порядочные люди, — закобенился дядечка.

— Ты не виляй, а говори прямо, я из тебя, знаешь, что за дочку-то сделаю? Некому к французику будет ехать, ишь нашелся, — взъерепенилась подруга.

— Товарищи дорогие, — забеспокоилась учительница, — прекратите, мы так к утру не закончим, с чего это вы взяли, что речь идет о вашей дочери, я вот к дамочке обращалась, — она опять уставилась на Мартину.

— Нет у меня никакой дочери, — просто ответила Мартина.

— Так всегда, — вздохнула учительница, — чуть что — отказываетесь, вам легко сказать «нет у меня дочери», и концы в воду, а мне каково? Я хоть сто раз повтори, что у меня никого нет, а дочь-то ваша передо мной стоит и подобными вопросами в угол загоняет на старости лет. Хоть стой, хоть падай! Кстати, — она прильнула грудью к поверхности стола, и подслеповато мигнула, — а что бы вы ответили ей, ну-ка?

Мартина невольно вспомнила Толика. Никогда до встречи с ним она не думала, что сможет всем сердцем полюбить такого не похожего на всех мужчин мужчину. Мягкий, как призрак, он, тем не менее, сумел обворожить ее, и рядом с ним она почувствовала, что жизнь, наконец-то, обрела смысл. Каждую секунду являясь чем-то иным, он будил в ней упрямый полувопрос: «Все в человеке тайна?!» «Черт с ней, с Жанной Д\'Арк, — обрадовалась Мартина, — встретила бы она Толика, и что? Пришлось бы и с ней воевать, и с Лиданькой, нет уж, с меня одной хватит!» А вслух сказала.

— Не тем Жанночка занималась, хоть и колдовала классно, мне б ее способности, не торчала бы тут с вами и на эшафот не попала бы:

— А дочка-то куда как романтичней вас. Знаете, что ответила? Жалко Жанну, бездарно померла перед лицом всей нации, было бы из-за чего?!

— Я ж говорила, моя лучше всех! — заорала подруга Мартины, — мои гены. Клянусь землей, я бы так же ответила:

Родители заговорили все разом, требуя немедленно разрешить загадку, чья же это дочка, хоть и без способностей к школьной программе, умеет так смело и актуально выступить. Какая-то тетка кричала, что это может быть вовсе и не девочка, а мальчик, что учительница со слепу не разобрала, а ее сыночка еще с детского садика все принимают за девочку, он и в школу пошел в девичьем платьице, чтоб никого не смущать:

Мартина еще немного посмотрела на схлестнувшихся родителей, потихоньку вышла из класса и долго облегченно смеялась, вспоминая надкусанную булку, брошенную подругой в парту, и толстого дядьку, поделившего жену с предприимчивым французиком, думала о мальчике в девичьей форме с ярким румянцем во всю щеку и воображала Толика, такого же нежного, с золотистыми до плеч кудрями, в корсете, пленившем грудь:

— Не волнуйтесь, едва до дома донесете, она оживет, — Мартина передала кошечку хозяйке, с приятностью отметив про себя, что после операции животное стало заметно легче, воздушнее, — сейчас она намного ближе к Богу, чем мы.

Хозяйка согласно закивала.

— А то как же, милая, спасибо на добром слове, я вам позвоню завтра,

Но в голове Мартины уже созрело молниеносное решение. Быстро закрыв дверь кабинета на ключ, она разделась до нага и впервые в жизни принялась разглядывать себя в зеркало, как ординарную пациентку, что пришла на прием с обычной просьбой, отмеченной в реестре цен, приколотом на стенке при входе.

— Начнем, — Мартина потрогала все еще твердые груди, прижала с силой, они выплыли по бокам из-под ладоней, — никуда не годится, — наклонилась, посмотрела с боку, грубо сработанные колокола тяжело покачивались, стоило шевельнуться, — О! Господи, что за чудовищное вместилище, и чего?! Ревности, любви, сладострастия? Чего еще? Ненависти, коварства, мелкости? Нет, — Мартина чувствовала, что подобные прелести запрятаны глубже, ближе к спине, к позвоночнику, — Дура! Дойная корова! Разве ж можно такое любить? То ли дело — горячее, гладкое лошадиное брюхо! Немудрено, что бегает от меня по лесам, — опять с нежностью вспомнила Толика.

— Твой хуй в моей пизде! — который день кряду орала Галька по делу и без.

— Мой хуй в твоей пизде! — откликался Борис.

Галька узнавала мужчину, минуя, наконец-то, набившие оскомину маленькие сценарии, что поначалу, ежедневно до мельчайших деталей выписывали с Лиданькой. Со временем, утратив интерес к новизне и исчерпав фантазию, остановились на самом легком и скудном, что, однако, действовал безотказно на любого мужика. Галька давно устала от одобревшего с годами лиданькиного тела, от мнимых побед, которые все равно доставались не ей. Она вся извелась, замечая, что стареет и худеет не по дням, а по часам, становясь похожей на ободранную кошку. Но самое главное — мучительный огонь, пожиравший внутренности, никак не умалял оргиастического желания. Напротив, готовая к открытиям любого рода, она только и мечтала освободиться от назойливого лиданькиного присутствия и на финишной прямой всецело посвятить жизнь себе. «Наконец-то, — думала она, — я разгляжу себя, а даст Бог, и то, что внутри, рассмотрю». Поэтому, когда на горизонте появился Борис, пусть в качестве любовника их общей подруги Наташки, Галька сразу же вцепилась в него. «Наташка не пропадет, — определила она, — завтра же найдет другого! А Лидку отправлю в путешествие!»