— Нинка, — донесло эхо со всех сторон, — дай, кому говорят!

— Ничего не дам, ночь на дворе, ишь фокусник, с вечера бери.

— Кто ж загодя знает, сколько надо?

— Ты? Да не знаешь?!

— Открой, Нин, Христом Богом прошу:

Маленьким Котов смотрелся сверху, маленьким было его желание, хоть и тревожило эхом все вокруг. Толик усмехнулся: «Перепрыгнул Котова, а ведь каким великаном гляделся он еще совсем недавно!»

— Любовь, — будто в бреду металась Мартина по квартире, рассуждая сама с собой, — это тебе не боль, а болища, не спектакль, но драма. Как я раньше жила? Зачем столько времени без нее?!

Она сорвала повязку с груди и потрогала розовые шрамы. Подскочила к зеркалу.

— Бедра, ноги, куда это все? Разве живет любовь в них? От Бога, говорите. Ноги? От Бога? — крикнула отражению, — плевать хотела на этого Бога. Сама им стану, если надо, и перекрою все по-своему!

Она опять забегала из угла в угол, недовольная собой, обращалась к наболевшему: «Преодолеть смерть! Через растворение тела смерть преодолеть!» — такая задача казалась теперь по плечу, да и другого выхода для себя не видела. Она вполне сознавала, что, по-человечески, страшным будет ее конец. Но вглядываясь в будущее, без растворения, расценивала жизнь, как сокрушительное поражение.

— После меня любовь останется! А значит и я сама, потому что я и есть любовь, нет больше во мне ничего такого, из-за чего горячиться.

Обращаясь к прошлому, стыдилась себя. В слепом тщеславии стать чем-то значительным, стала ветеринаром. Толика, напротив, вспоминала с благоговением.

— Что было бы со мной, не случись этой встречи? Соглашаясь на такую жертву, разве ему одному пытаюсь угодить? Неправда, — восклицала, озаренная пониманием сущих вещей, — себя к небу вознесу, сама, своими руками! Никаких Богов не надо, никакой веры, все сама сделаю!

Набегавшись вдоволь по квартире, позвонила матери и сказала, что надо увидеться. Та пробурчала недовольно и бросила трубку.

Веселье было в самом разгаре, когда Мартина постучала в дверь. Мать, как всегда неприбранная, растрепанная, словно только что из постели, выплыла на порог.

— Проходи, коль пришла, — и сразу скрылась в комнате.

Из гостей за столом сидели двое незнакомых мужчин средних лет, и соседка по этажу, тетя Вера. Мартина разозлилась, что поговорить с матерью с глазу на глаз не удастся, но тут же оттаяла, увидев гриф гитары у стола и крупную татуировку на руке одного из гостей: «из этих, не изменяет мать себе, молодец!»

— Знаете ли вы, милая барышня, — обратился к Мартине татуированный — какой день сегодня?

— Суббота, завтра воскресенье, — ответила она беззаботно.

— Ни черта себе!

Все непринужденно и весело засмеялись. Обстановка разрядилась.

— Дочь моя, Маринка, знакомьтесь, — мать ухаживала за гостями, смотрела, чтоб у всех в рюмках было поровну.

— Мариночка, хочешь песню? — спросил вдруг в татуировке.

— Затем и пришла, вас послушать, да на мать посмотреть.

Он загасил сигарету, подстроил гитару и запел красивым глухим голосом:

«Я слишком долго шел в трансцедентальных снах

И, наконец, зацвёл Виолет на моих губах:» *

Мартина замерла. Слезы набежали на глаза, как представила, что последний раз сидит здесь, последний раз видит мать и слушает песни, что ласкали слух с детства. Но в этой песне почудилось что-то необыкновенное:

— А знаешь, — не допел он до конца и зажал струны рукой, — что такое «Виолет»?

— Фиалка, — не раздумывая, ответила Мартина.

— Точно! Только не лесная, такой не увидишь нигде.

— Петь, опять за своё? — влез дружок.

— Какая же? — не терпелось узнать Мартине.

— А вот такая! — оскалился. — Страшная, темно фиолетовая, почти черная, во весь рот, вернее вместо него.

— Че мелешь? — влезла мать, — понесло, головой рехнулся после лагеря.

— Там много времени свободного было, на все думки хватило.

— Что это за цветок такой? — шепотом, словно испугавшись чего, спросила Мартина и, уже предугадывая ответ, склонила голову, чтоб никто не узнал по глазам.

— Ты зашла, и я увидел его, у тебя увидел, поэтому и запел.

— Когда же он цветет? — Мартина опускалась все ниже и ниже, бормоча уже почти в стол.

— Один раз в жизни, если повезет, конечно. Когда совсем приблизишься, на пороге будешь:

Еще минута, и Мартина сорвалась и убежала бы.

— Приехали, — опять заговорила мать, — оставь Маринку в покое, у ней еще вся жизнь впереди.

— Вижу, — татуированный опять взялся за гитару, — и не завидую, потому, как и здесь дел полно. Надо кому-то и здесь оставаться.

— Зачем? — тяжело спросила Мартина.

— За этим! — грубо ответил он, — вон мать скажет, она знает.

Провел по струнам.

— Ну, заказывай напоследок!

— Правда, Маринка, что тебе с нами? Послушай одну и иди домой, на улице темно. Нервничать буду, как дойдешь, — мать заерзала, извиняясь будто.

— Хорошо, — очнулась Мартина, — Ванинский давай, от начала и до конца!

Встала из-за стола, лишь прозвучал последний аккорд. Простилась со всеми. Мать в прихожую вышла. Обнялись, чего не бывало раньше. Мартина крепко поцеловала ее в щеку, и еще раз прижала к себе.

— Ты чего это? — мать отшатнулась в испуге, — что это у тебя здесь? Где грудь?

— Мам, в следующий раз расскажу, — Мартина уворачивалась, пытаясь скрыть слезы.

— Больна что ли? Почему раньше молчала?

— Потом, завтра.

— Сейчас скажи, серьезное что-нибудь?

— Нет, пустяки, завтра поговорим.

— С утра приходи, как проснешься.

— Хорошо, утром:, - и, не заботясь больше ни о чем, кинулась вниз по ступенькам.

У подъезда постояла немного, успокоила дыхание и пошла прочь. Наступила глубокая ночь, а она все шла и шла, не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам. Казалось, давно должна была подойти к дому, но знакомая улочка, куда обычно сворачивала, чтобы сократить путь, не попадалась. Справа тянулся длинный бетонный забор, а слева грустные пятиэтажки. На небе ни звездочки, облаками затянуло, низко, рядом с крышами чуть оттаяло: луна тщится пробить себе путь. Ночная прохлада спустилась на землю и потянуло сыростью. Мартина ни о чем больше не беспокоилась, просто шла, куда глаза глядят.

-: Открой, Нин, Христом Богом прошу, — отлетело от стены эхо.

Уличный фонарь вырвал одинокого неопрятного мужчину, что ломился в какую-то дверь. Она махнула ему на прощание и, вдруг подпрыгнув, полетела. Словно крылья за спиной выросли, сильные, тренированные. Она увидела, как, потеряв ориентир, оступилось ее тело и некрасиво упало в канаву рядом с забором. Головой на край камня. Подскочил мужик, потянул за руку, но, почесав в затылке, отошел на цыпочках к фонарю.

Мартина, все еще не веря в освобождение от ненавистной плоти, приманку для идиотов, отчаянно кружилась рядом. Но быстро встрепенулась и понеслась дальше от нелепой ночной сцены. В последний миг, соблазненная мыслью еще раз оглянуться на свою жизнь, подлетела к дому и впорхнула в открытое настежь окно. Промчалась по комнате и притормозила у подоконника. Безжизненные, бездыханные вещи захламили пространство. Она поразилась, что раньше не замечала нагромождения этих существ, соседство с которыми может погубить даже самый сильный дух. «Как я не задохнулась здесь?! Склеп для мертвецов! Ни единой мысли, ни воли к свободе! Мертвым оставляю мертвое! Распорядитесь по своему разумению, Вы, мертвые!» И, уже спеша к неизведанным берегам обретенной мудрости, засмеялась возбужденно и радостно.

Смех ее подхватили и мгновенно переложили на музыку небесные арфы. Грандиозный, торжественный оркестр праздновал победу!

— Свободна, свободна! — дирижировала Мартина золотым смычкам, — Ах, Боги, даже если вы все умрете в один день, я и тогда не покину благословенный источник мгновений!

Пролетая мрачные, одинокие кафе, смеялась над фиолетовыми руками, подающими напитки на изящных серебряных блюдцах.