Не слушая его возражений и не приняв предложение Асель переночевать у них, уехала со Славкой. Хотелось тишины, уединения. Домчавшись к воротам санатория, попросила развернуться и выехать за город. Теплый ветер нежно касался лица, играя сквозняком проносился по салону, путаясь в волосах. С детства не любила салонный сквозняк ералашащий волосы, но хотелось отрезветь от пьянящего предложения и осознать реальность. Они достаточно уехали от намека на движение. Глушь заповедной зоны одуряла запахом земли, смешанным с запахом молодой поросли. «Сильный дождь прошел, интересно, куда ветер тучи погнал? Хорошо если пронесся над городом.» Она любила слушать гулкие, звонко шлепающиеся капли по образовавшимся лужам. Закрыв глаза, лежала в шезлонге, анализировала события вечера. Славик разжигал костер. Слышалось потрескивание. Стрекот сверчков. Издалека разносился хор квакшей.

– Недалеко пруд. – Славка словно услышал ее мысли.

Воздух, звуки, атмосфера и покой, как в далеком детстве. Приезжая с мамой в аул, лежала в степи с закрытыми глазами, слушая ее разнотонность, вдыхая, наслаждаясь и мечтая.

В санаторий вернулась утром. Шум воды не перекрывал телефонный звонок. Не хотелось выходить из душа, струи воды действовали магически. Телефон звонил не прекращая. Накинув на мокрое тело халат, подняла трубку.

– Сонь, привет. Ищу тебя со вчерашнего вечера, – возбужденно кричала Маришка, – вчера позвонила твоя подруга Евгения Артемовна. Горе у нее. Трагически зять погиб, похороны завтра. Она в полной растерянности. И ночью звонила, и под утро. Я дала санаторный номер, видимо не дозвонилась…

От услышанного Соня села на кровать. Мариша слышалась издалека. – Петька забронировал тебе билеты в обе стороны с открытой датой, слышишь?

– Во сколько самолет?

– В двенадцать. Ну, что Петька выезжает за тобой? Это хорошо, что он дома, а не в рейсе. Петька кричит, чтоб ты дала номер-серию паспорта.

– Мариш, в одиннадцать у стойки регистрации. Да, вот еще что, запиши телефон Женьки, скажи ей время прилета, чтоб не волновалась. – Сбросив вызов, набрала Мухтара. К телефону долго не подходили. Наконец, послышалось сонное, – Алло…

– Асель, извините за ранний звонок, трубку передайте, пожалуйста, Мухтару.

– Да, да, – слышалось, как она будит, – Мухтар, проснись, возьми трубку, это Соня, слышишь?

– Господи, что ей не спится? Давай, – ворчал он, – Че так рано?

– Мухтар, еду к тебе. Я в двенадцать, улетаю.

– Ты соображаешь? Куда улетаешь? Ты с документами завтра вылетаешь в Москву.

– За завтраком обсудим. Кофе и что-нибудь поесть, я голодная. В Москву вылечу через день. Документы заберу.

Собирая вещи, думала о Женьке, что сейчас с ней творится. Что случилось? Вариной дочке два месяца. Старалась не думать о Гошке.

На лоджии курил с виду спокойный Мухтар. Сквозь сузившиеся щелки глаз сквозила ярость.

– Не злись. Пойдем покушаем. – Соня заглянула на кухню примыкающей к лоджии. Асель готовила завтрак. – Извините, можно кофе две ложки, один рафинад и сливки.

– Накорми нас сытно, чего-нибудь пожирней и побольше. Мы позавтракаем на лоджии, – прорычав, и не глядя спросил, – Что произошло?

– Допускаешь, получив такой контракт могу все бросить? У меня мало друзей, но, когда я им нужна – это, главное. Буду нужна тебе, приеду, где бы не был.

– Если случится, что не будем общаться, на похороны приедешь?

– Приеду. Не успею на похороны, но приеду.

– Честно?

– Не говори ерунды.

– Ладно, езжай. Давай о деле.

С аэропорта поехала к Женьке. Никого ни возле дома, ни рядом с квартирой. На душе стало холодно. В глаза бросилось закрытое черной шалью зеркало. Сквозняк по квартире гонял сигаретный дым. Лохмотья свалявшейся пыли перекати-полем перекатывались по квартире. Возле плиты две женщины. Кивнув им, прямиком пошла на лоджию. Она всегда боялась похорон, суеты, людей, принимающих активное участие, и всей этой церемонии. Жека курила сидя на футбольном мяче. Посеревшее и постаревшее с кулачок лицо, с вытянувшимся и обострившимся носом, выглядело скорбно и спокойно, лишь красивые тонкие пальцы слегка подрагивали.

– Где так долго была? – не глянув на подругу, пускала дым в сторону окна. – На выходные на море с Варькой и друзьями поехал. Со скалы нырнул и темечком об камень. Блин, все на ее глазах. На месте умер, не мучился. Подай сигарету с подоконника и давай выпьем.

– Где Варя?

– У Лили. У нее девок много и за Машуней есть кому посмотреть. У Варьки молоко пропало, беда. Лето. Машка теперь дристать будет.

За стеклами лоджии солнце бликами играло на пляшущих волнах.

– Я ждала тебя.

– Пойдем, Жек. Готовиться надо.

Людей было немного. У Женьки родных нет, пришли друзья-соседи. Приехали родители Гоши. Они с внучкой на руках сгорбившись провожали единственного сына. Все прошло быстро, без речей. И дома долго никто не сидел. Соседки помогали прибраться, помыть посуду. Жека с родителями Гоши сидела на диване, не перебивая рвущуюся болью просьбу отдать им внучку. Так сложилось у этих людей. Жизнь прошла по гарнизонам. Неизвестность и трудности быта не позволили иметь больше детей. Сына по распределению, как молодого специалиста, направили в этот город, с предоставлением общежития, позже – квартиры. Радовались высокой зарплате, ежемесячной надбавке. Вот как обернулось. Готовились к его приезду в отпуск с внучкой и невесткой.

Как ответить? Казалось все предельно просто и сложно до неразрешимости. Такая родная и не приспособленная к жизни, милая и за что-то наказанная дочь. Варя теперь должна учиться делить себя на тысячи частей, где не должно быть сбоев на любовь-терпение и иметь лошадиное здоровье, чтобы работать и оберегать дочку. И Манюнькина жизнь не будет скупой на обожание, как та, по которой прошли мама и бабушки. Может, принять предложение этих чужих, но по крови родных Маняшке людей? Без сомнения, они без остатка отдадут всю свою нерастраченность чувств. Жека, запутавшись в лабиринте тяжких раздумий, тихо произнесла, – Решение примет Варя.

Варя. Варенька. Варюша. Девчушка с косичками-конопушками. Незаметно повзрослела. Стала женой и мамой. И ее голову непостижимо чудовищно покрыл вдовий платок. Одним крылом горе накрыло три семьи из пяти человек в крошечной двушке. Варя, чья жизнь прошла под покровительством мамы, была уверена, так будет всегда. Пожалуй, впервые, ее усилия были направлены на родовые схватки. Что удивило и напугало, она решила: это первый-последний раз. Слово «вдова» для нее сопряжено с не менее страшным словом «война». И разум не постигал, как оно бытует в мирное время? Она боялась думать, что впереди? Институт. Ребенок, его кормить, одевать. И вообще с ним, надо что-то делать. Не может же Машка сразу стать взрослой и оградить ее, Варю, оставшуюся один на один с проблемами воспитания и быта, от безответных вопросов. Она не успела ощутить себя ни взрослой, ни замужней, а материнский инстинкт, тот вовсе прошел мимо. От первых двух позиций ее ограждала того не ведавшая мама. Последнее, охладили роды. И когда вопрос встал, что она может отдать дочь без упрека в руки бабушки-дедушки, с устоявшимся бытом, без материальных проблем и, где, возможно, Маня получит больше, чем она может дать, Варя очнулась. Словно ангелы показали будущее: она мечущаяся бежит, спотыкаясь, падая. Бесы шепчут, ерунда, перспективы прекрасны. Живи в удовольствие. Учись. Наслаждайся обществом подруг и молодых людей. Не будет пеленок и брюзжащей мамы. Выйдешь замуж. Нарожаешь. По телу промчался ток. Ударив, вздрогнув по сосудам холодом. Побежали слезы раскаяния. Она не представляла жизни без дочери, чей запах родней из родных, чья беззубая улыбка милее всех улыбок. Чьи беспомощные ручки-ножки самые красивые среди рыженьких, беленьких и черненьких. И это не ее забота, что эти два человека упустили возможность. Она им его не сможет предоставить, отказавшись в их пользу от дочери. Она будет мамой такой, какой должна быть мама у ее Манюньки. Так порешили.