Заботы разом навалились на меня. Прежде всего следовало думать о снабжении войска, потому что люди и кони должны что-то есть, причём каждый день. И чем больше становится войско, которое собирается в назначенном месте, тем больше забот у того, кто призвал его собраться.

   Отдавая бесконечные распоряжения, просматривая отчёты и одновременно готовясь к отъезду, чтобы присоединиться к своим воинам и возглавить поход, я так погрузился мыслями в эти дела, что даже испытал лёгкое раздражение, когда меня отвлекли и спросили про другое.

   - Господин, - робко спросил Милко, как всегда помогавший мне с бумагами, - а на войне я тебе точно не нужен?

   - Нет. Ты же говорил, что не умеешь ездить верхом. Поэтому я возьму с собой письмоводителя, который умеет.

   - А если меня привязать к седлу покрепче?

   - Перестань.

   - Господин, а с тобой на войне точно ничего не случиться? - не отставал Милко.

   - Три года назад ничего не случилось, - ответил я, пожав плечами. - Почему же теперь должно?

   Юноша вздохнул:

   - Три года назад тоже могло случиться всякое.

   - Однако я не помню, чтобы ты так беспокоился.

   - Три года назад я не имел права показать беспокойства, - последовал ответ, и это было сказано так просто и искренне, с такой неподдельной заботой, что мне ничего не оставалось кроме как привлечь юного возлюбленного к себе. Он устроил голову на моём плече, а я погладил его по волосам:

   - Ничего со мной не случится.

   Впрочем, своих слуг-греков я тоже не собирался брать с собой, потому что почти все они были уже людьми пожилыми и плохо перенесли бы походные тяготы. Всё, что так или иначе напоминало мне о моей прошлой жизни и о моей двойственности, я оставлял в Букурешть, а в поход отправлялся будто другим человеком.

   * * *

   Моё войско двигалось на восток, в сторону молдавской границы. Я и мои бояре ожидали, что Штефан пересечёт её где-то между Брэилой и Фокшани, но, возможно, мы смогли бы пересечь её первыми и дать бой молдаванам на их землях. Хорошо бы, если б удалось. Но особенно надеяться на это не стоило.

   Я часто размышлял об этом в седле - пока мой конь мерно шагал в центре войска, следовавшего по широкому торговому тракту. Под ногами людей и лошадей чавкала ноябрьская дорожная грязь, но этот звук почти заглушался скрипом телег, разговорами, конским ржанием и множеством других звуков, обычных в толпе.

   Даже закрыв глаза, я слышал всё и мысленно хвалил себя за то, что собрал такое огромное войско, но одно обстоятельство не давало мне покоя - мне не удавалось почувствовать себя частью этого сборища.

   На первый взгляд - ничего страшного, но мне казалось, что истинный полководец всегда должен чувствовать себя единым со своей армией. Так ею проще управлять, ведь люди охотнее подчиняются, когда знают, что военачальник им как родной отец или как старший брат, но я не ощущал себя ни отцом, ни братом воинов и даже не был уверен, что у нас у всех есть общая цель.

   Разумеется, я ещё в начале похода произнёс перед строем пламенную речь о том, что мы не можем позволить молдаванам разорять нашу землю, и что следует защищать своё. Разумеется, меня послушали и поддержали одобрительными выкриками. Но одно дело - драть горло и совсем другое - быть готовым умереть за то, во что веришь.

   Я не знал, готовы ли мои люди защищать Румынскую Страну до последней капли крови. Я сомневался в них, а сомневался потому, что сомневался, прежде всего, в себе. Ведь в случае поражения наверняка последовал бы совету бояр просто уносить ноги, а не биться до последнего.

   Сидя на коне и глядя ему через уши, на дорогу, я думал как раз об этом. А ещё вспоминал старшего брата, Влада. В своё время он много рассказывал мне про своё войско, и чем больше я слушал, тем больше мне казалось, что Влад знает в своём войске каждого начальника сотни и стыдится, что не знает в лицо всех десятников и простых бойцов. Он столько раз рассуждал об их нуждах и чаяниях! Однажды Влад сказал: "Воин охотнее пойдёт в бой за свою землю, а не за своего государя, поэтому я дал своим воинам земельные наделы". А в другой раз сказал: "Воин воюет лучше, когда его кормят мясом, а не пшеном, как птичку". И ещё добавил: "Если в конце похода воин получает коня, то в следующий поход идёт охотнее".

   Я старался следовать примеру брата, но узнать своих воинов так хорошо, как знал он, не мог. Нынешнее войско, собранное мной, получилось большое, и потому временами я чувствовал себя персидским царём Дарием, которого вот-вот победит Александр Великий. У Дария было огромное войско, где мало кто знал друг друга, а Александр противопоставил персам маленькую, но очень сплочённую армию, где все считали друг друга братьями и друзьями.

   Правда, я неизменно возвращался к мысли, что Штефан Молдавский ещё не заслужил славу Александра Македонского и вовсе не обязательно заслужит. Значит, "царю Дарию" на этот раз никак не следовало чувствовать себя обречённым.

   "С чего бы мне беспокоиться? - спрашивал я себя. - У меня много людей: хорошо вооружённая пехота и достаточно многочисленная конница, а также пушки. Что ещё надо? Главное - действовать наверняка и не расходовать силы понапрасну. А даже если и ошибёшься, тоже не беда. У тебя есть право на ошибку. Его нет только у того военачальника, чьё войско совсем мало".

   Мне казалось, что я подобен игроку в кости, у которого ещё много бросков в запасе и, значит, мне непременно повезёт. Не может быть, чтобы не повезло ни разу! Я выиграю эту войну!

   Сама природа вокруг будто обещала, что на этот раз всё будет по-другому - не как той злосчастной весной три года назад: "Сейчас другое время!" Пусть моё войско двигалось почти тем же путём, что в прошлый раз, но местность выглядела неузнаваемой - всё было ярче, красивее.

   Облетающие леса ещё не успели сделаться тёмной щетиной на спинах холмов, сохраняли свои яркие осенние краски. И жухлая трава была другой. Весной она серая, а сейчас в ноябре, она выглядело жёлтой.

   Ветер был сырой, но не по-весеннему, когда в сырости чувствуется запах оттаивающей земли, а по-осеннему, когда ощущается запах прелой листвы и воздух становится всё более колючим от холода, если вдыхать ртом, а не носом.

   Осень, как и весна - время пасмурного неба. Но всё же другое небо нависало над головами моих людей. Те давние мартовские тучи казались чернее, а сейчас, в ноябре они были бледнее и временами раздвигались, показывали кусочек лазурного неба. Иногда оно совсем расчищалось, и тогда туманы в низинах выглядели не серыми, а молочно-белыми. Я невольно любовался этой красотой.

   * * *

   В конце второй декады ноября мы вышли к берегу небольшой, но стремительной реки, которую местные жители называли просто потоком. Над рекой стелилась белая пелена тумана, но даже сквозь эту пелену мы увидели на противоположном берегу молдавские полки.

   Молдаване не поспешили убраться восвояси. Они не ушли, увидев мой разведывательный отряд, и также остались на месте, когда к потоку приблизилась моя конница. Значит, нам встретились не отдельные отряды молдаван, высланные на разведку, а часть основного войска. Однако эта часть казалась очень небольшой.

   Как только мой разведывательный отряд донёс мне, что молдаване малым числом находятся на противоположном берегу потока и не уходят, я вместе с боярами поскакал вперёд, чтобы убедиться лично. И весьма удивился.

   - Смотри, государь, вон стяг Штефана, - сказал мне один из бояр, указывая за реку, где сквозь пелену тумана действительно можно было разглядеть алое полотнище, издалека казавшееся совсем маленьким.

   - Сколько у Штефана людей? - спросил я, в то время как мой конь, остановленный на всём скаку там, где начиналась прибрежная галька, беспокойно переступал ногами и, казалось, готов был ринуться в холодную речную воду.