"...уже не так молод и притягателен, как был когда-то", - мысленно докончил я, а Милко всё пытался объяснить:

   - Не думай, что я брезгую. Я просто не хочу. Прошу тебя: не сердись.

   Юноша, приподнявшись на локте, сам потянулся ко мне, поцеловал в губы, а затем в подбородок, в ключицу и ещё ниже, и ещё, доказывая, что ни одной из частей моего тела он не брезгует, но, увы, это не было похоже на ласку мужчины.

   Мужчина, когда ласкает чьё-то тело, стремится распалить в этом теле чувственные страсти, чтобы затем оно охотнее подчинилось, когда придёт время для соития. Мужчина постоянно думает об этом, и это чувствуется в его действиях, а вот Милко ни о чём таком не думал. Несомненно, ему было приятно прикасаться к моей коже губами и кончиками пальцев, но он делал всё без мысли о будущем, которое может наступить через несколько минут. Этот юноша явно думал о прошлом - о тех годах, когда хотел сделать то, что делает сейчас. Он мечтал прикасаться к кому-нибудь так, как теперь стал прикасаться ко мне. Милко утолял давнее желание, претворял в жизнь робкие мечты, навёрстывал упущенное - вот что чувствовалось в прикосновениях.

   Мне хотелось сказать своему возлюбленному: "В этом твоя ошибка. Ты думаешь о прошлом, когда надо думать о будущем, о цели. Именно это и мешает тебе стать мужчиной: ты забыл о цели", - но я также понимал, что сейчас ничем не могу помочь: ни словами, ни по-другому.

   * * *

   Летом я получил новые вести из Турции. Человек, возглавлявший воинов, отправленных мной султану, прислал мне письмо, в котором сообщал, что поход для турок оказался успешным. В письме оказались и другие сведения, которые отправитель посчитал интересными для меня, а я, несколько раз перечитав послание, не знал, радоваться или печалиться.

   "Великий и самодержавный господин мой. С поклоном сообщаю тебе, что милостью Бога вседержителя султан Мехмед одержал победу, а твой верный слуга этому способствовал".

   На этих словах я невольно улыбался, потому что странно было читать, что Мехмед, которого многие считали главным врагом христианского мира, одерживает победы "милостью Божьей". И всё же в этих строках был смысл, ведь Бог не мог не помогать румынам, верящим в Него, а раз румыны выступили в поход на стороне турок, то Бог помогал и туркам.

   "В августе 11 дня султан встретился со своими врагами близ реки, которая называется Карасу и впадает в Евфрат. За неделю до этого было другое сражение, в котором ни султан, ни твой верный слуга не участвовали, и оно обернулось плохо для турок, те бежали. Но после той неудачи Бог даровал султану великую победу. Вражеское войско было разбито и рассеяно, а в руки туркам попало много знатных пленников. Почти все твои люди живы, и хотя раненых много, они, даст Бог, излечатся".

   Эти новости следовало считать хорошими, однако дальнейшее содержание письма настораживало.

   "В лагере своих врагов султан захватил большую добычу, оделил ею всех своих людей и твои люди тоже не были забыты. Турецкий государь не был щедр только в отношении своего главного сановника Махмуда-паши, потому что сильно на него гневается, хотя в битве, которая обернулась победой, этот сановник очень хорошо проявил себя, начальствуя над пушкарями. Всему виной предыдущая битва, когда турки бежали, потому что султан уверен, что виновен в том поражении Махмуд-паша. А ещё султан очень опечален гибелью одного из своих людей, румелийского бейлербея Хасс Мурата-паши, и говорит, что в этой смерти тоже повинен Махмуд-паша, ведь бейлербей погиб как раз в той неудачной битве".

   Казалось бы, мне следовало позлорадствовать из-за того, что Мехмед остался без возлюбленного, и что теперь некому греть султанскую постель, однако мой житейский опыт подсказывал, что последствия случившегося могут проявиться позднее, причём не самым благоприятным для меня образом. "Нечему радоваться", - сказал я себе, потому что Махмуд-паша казался мне человеком, с которым удобнее вести дела, чем с кем-либо другим. И вот этот человек снова терял благоволение султана.

   Я помнил, как одиннадцать лет назад Мехмед отправился вместе с Махмудом-пашой в Румынию добывать для меня трон. В итоге всё удалось, но до этого была кровопролитная ночная битва, когда мой старший брат, являвшийся в то время румынским государем, неожиданно напал на турецкий лагерь и убил многих турецких воинов, а также покалечил много лошадей и верблюдов. Султан расценивал ту битву как поражение и, кажется, считал главным виновником Махмуда-пашу, занимавшего в то время (как и сейчас) пост великого визира.

   Как ни старался Махмуд-паша выслужиться после этого, он не избежал немилости. Несмотря на то, что поручение султана добыть для меня трон оказалось выполнено блестяще, Махмуд-паша очень скоро лишился своего поста.

   И вот теперь история повторялась. Мне было ясно, что несмотря толковое командование пушкарями, которое, наверняка, стало одной из причин победы, султан не простит Махмуду-паше предыдущего поражения. Особенно если погиб юный фаворит.

   В письме говорилось, что все повторяют лишь одно: "румелийский бейлербей пал жертвой собственной смелости".

   "Султан отправил его и Махмуда-пашу с многочисленной конницей, чтобы разведать, где находится вражеское войско, однако враги приготовили ловушку. Они оставили свой лагерь почти незащищённым, а сами отошли подальше, чтобы их не было видно. Хасс Мурат-паша подъехал к Евфрату и увидел лагерь на другой стороне реки, но вместо того, чтобы возвращаться и доложить обо всём султану, велел конникам переправиться, потому что удобная переправа была неподалёку. Хасс Мурат-паша решил принести султану и сведения, и добычу, но когда турки переправились, надеясь захватить лагерь, появилось вражеское войско. Одна его часть напала на турок, а другая разрушила переправу, чтобы никто не мог уйти. Хасс Мурат-паша бросился обратно к реке, потому что врагов было слишком много, но лучше бы он остался. Враги пощадили бы его, чтобы получить выкуп, а река не пощадила и утопила вместе со многими воинами. Махмуд-паша отступал в другую сторону и, хоть его преследовали, сумел скрыться, когда наступила ночь. Враги потеряли его в темноте".

   "Так погибнуть мог только глупый мальчишка", - думалось мне. И ведь Махмуд-паша наверняка отговаривал его от нападения: добыча выглядела слишком доступной, и это не могло не настораживать. Однако Хасс Мурат, конечно же, хотел доказать всем вокруг, что его таланты не исчерпываются умением доставлять султану удовольствие.

   "Глупый мальчишка, - мысленно повторял я, - и кто же теперь займёт его место? Может, тот юный боснийский принц, с которым Мехмед на пирах часто играл в нарды?"

   Принц оказался при турецком дворе ещё мальчиком, попал в плен во время завоевания турками Боснии, но в последние годы стал считаться вовсе не пленником, а почётным гостем, потому что не смотрел на султана как на врага. Правда, этот юноша не проявлял особых склонностей, однако имел странную привычку постоянно шутить об отношениях между мужчинами. Однажды, проиграв в нарды несколько раз подряд, он в раздражении толкнул доску с фишками и сказал Мехмеду что-то вроде:

   - Опять ты надрал мне зад!

   Это было грубо, а сам проигравший был в ту минуту сильно пьян, поэтому все вокруг притихли, ожидая, что султан сейчас закричит: "Как смеешь ты, юнец, так со мной разговаривать?!" Но султан вместо этого расхохотался и сказал:

   - Я и в следующий раз так поступлю, мой друг.

   С тех пор принц стал подшучивать над султаном после каждого проигрыша, а ведь слышал об особых пристрастиях Мехмеда. Так зачем же шутил так вызывающе? Один раз сказал "опять ты меня завалил на обе лопатки", в другой раз сказал "опять твой верх", а Мехмед всё смеялся, ободряюще хлопал юношу по плечу, и в глазах у султана я видел тот особый блеск, так хорошо мне знакомый.