Судья сравнил правильный ответ с ответом профессора и с ответом на экране. Они были сформулированы по-разному, но по сути были одинаковыми. Скрывая свои эмоции за более грубым, чем обычно, тоном, судья Андерсон зачитал ответ профессора:

— Изменение объёма составит 17 процентов. Это связано с электронным переходом из зоны 6с в зону 5д.

Время, затраченное профессором, составило 22 секунды. Киберу IX потребовалось 31 секунда, чтобы ответить на комбинированный вопрос.

Профессор Нойштадт поджал губы; казалось, он был недоволен своим потрясающим выступлением.

Двигаясь с ловкостью человека, несущего гроб, окружной прокурор передал судье Андерсону третий вопрос:

— В двадцати пяти словах или меньше, сформулируйте термодинамическую теорему Нернста.

Это явно был вопрос с подвохом, рассчитанный на то, чтобы заманить человеческий разум в ловушку словоблудия.

Кибер IX победил в этом туре, ответив за восемнадцать секунд. Но ещё через две пятых секунды профессор Нойштадт выдал блестящий, состоящий из девятнадцати слов, ответ на вопрос:

— Энтропия вещества становится равной нулю при температуре абсолютного нуля, при условии, что оно охлаждено до этой температуры обратимым процессом.

Подсчёт общего времени, затраченного на ответы, показал, что профессор Нойштадт впереди на девять и три десятых секунды.

У судьи дикое возбуждение смешалось с недоверием. У окружного прокурора, казалось, начался нервный тик на правой щеке.

На четвёртом вопросе, касающемся сходства структурных формул дименгидрината и дифенгидрамина гидрохлорида, профессор Нойштадт потерял три секунды.

На пятом вопросе, касающемся теоретического влияния изменения влажности на передачу микроволнового излучения, профессор отыграл целую секунду.

В зале суда царил настоящий бедлам, а Уолфред Андерсон был слишком взволнован, чтобы стучать молотком. В звуконепроницаемых стеклянных телевизионных кабинках дикторы впадали в неистовство, пытаясь донести до внешнего мира лихорадочное возбуждение, царившее в зале суда.

Профессор Нойштадт поднял свою тонкую, словно состоящую из одних костей, руку, призывая к тишине.

— С позволения Суда… окружной прокурор согласился, что в случае победы я могу задать киберу IX дополнительный вопрос. Я хотел бы сделать это прямо сейчас.

Судья Андерсон смог только кивнуть и понадеяться, что на его бульдожьем лице не отражается никаких эмоций. Окружной прокурор стоял спиной к телекамерам.

Профессор Нойштадт с важным видом подошёл к киберу IX, включил вокодер и повернулся к камерам.

— Поскольку кибер IX — это, по сути, научный интегратор и математический блок, — обстоятельно начал он, — я задам свой вопрос, опираясь на структуру этого кибера. Если для демонстрации был выбран другой кибер, я бы сформулировал свой вопрос по-другому.

Он с вызовом повернулся к киберу IX, сделал паузу для пущего эффекта и спросил:

— Каковы масштабы мечты?

Кибер IX загудел и замигал. Гул становился всё громче и громче. Огни мерцали странными, беспорядочными узорами, расплывающимися перед глазами.

Внезапно гудение прекратилось. Огни тускнели и гасли один за другим.

Из решётки вокодера донёсся неизменно спокойный, неизменно приятный голос кибера IX:

— Задача не решена.

На бесконечно долгое мгновение в зале суда воцарилась тишина. Полная тишина. Ошеломлённое недоумение. За этим последовал коллективный вздох, разнёсшийся, как показалось Уолфреду Андерсону, эхом по всему миру. Кибер IX был не просто побеждён, он не смог решить задачу.

Вздох сменился безудержными аплодисментами.

Но профессор, подняв вверх свою костлявую руку, снова заставил всех замолчать. Теперь в его худощавой фигуре чувствовалось странное, несвойственное ей достоинство.

— Пожалуйста, — сказал он, — пожалуйста, поймите одну вещь… Целью этой демонстрации и моего вопроса не являлось желание дискредитировать кибера IX, действительно являющегося великой машиной, чудом науки. Кибер IX не мог знать масштабов мечты… потому что он не может мечтать. На самом деле, я тоже не знаю масштабов мечты, но это не важно… потому что я могу мечтать! Разница в мечте… Мечте, рождающейся в человеке, как сказал поэт, «с внезапной и пронзительной болью»…^[3]

В зале суда не раздавалось ни звука, не происходило никакого движения. Уолфред Андерсон держал последний письменный ответ профессора пальцами, словно опасаясь, что даже малейшее движение, чтобы отпустить его, может разрушить что-то хрупкое и драгоценное. «Разница в мечте!» Вот оно. Так ясно, правдиво и прекрасно. Он посмотрел на Холмса, и Холмс, казалось, улыбнулся в свои седые усы. Да, Холмс знал, что такое мечты.

Дикторы в звуконепроницаемых кабинках замолчали; все микрофоны были свободны, готовые донести слова профессора Нойштадта до пятисот миллионов человек.

— Возможно, у такой мечты нет величины… нет координат! Или, может быть, мы ещё недостаточно мудры, чтобы узнать это. Будущее может подсказать нам, потому что мечта — это радужный мост из настоящего и прошлого в будущее.

Глаза профессора Нойштадта снова были полузакрыты, а голова откинута назад, как у птицы.

— Коперник мечтал… Так же, как и да Винчи, Галилей и Ньютон, Дарвин и Эйнштейн… Всё это было так давно…

— Кибер IX не мечтает… Как и киберы VIII, VII, VI, V, IV, III, II, I. Но они могут дать людям свободу мечтать. Помните это, если забудете всё остальное: они могут дать людям свободу мечтать!

Знания человека стали настолько обширными, что большая их часть оказалась бы утеряна или стала бы бесполезной без способности киберов хранить и воспроизводить информацию, а сам человек был бы настолько погружён в то, что он знает, что у него никогда не было бы времени мечтать о том, чего он ещё не знает, но должен и может узнать.

Почему бы учёному не использовать прошлые достижения, не будучи отягощённым ими? Почему бы адвокату и судье не использовать с таким трудом сформулированные законы правосудия, не становясь рабами пыльных юридических книг?

Уолфред Андерсон принял упрёк, не поморщившись. Упрёк за все часы, что он потратил впустую, потому что был слишком упрям, чтобы воспользоваться услугами кибер-секретаря или проконсультироваться с кибером V. Старое не должно противостоять новому, а новое не должно разрушать старое. Была буква закона, и был дух, а дух был мечтой. Какой была мечта старого Хаммурапи? Однажды Холмс процитировал её. «… установить справедливость на земле… не дать сильным угнетать слабых… воссиять, подобно богу солнца, над чернокудрыми людьми и озарить землю…» Холмс действительно шёл за мечтой. И его мечта была грандиозной. Но, возможно, есть место и для маленьких мечтаний, а когда оставшиеся годы так малочисленны и одиноки, ещё есть время для них.

Профессор внезапно открыл глаза, и в его напряжённом голосе зазвучала сталь.

— Вы уже задаётесь вопросом, — обвиняющим тоном сказал он камерам, — не опроверг ли я свои собственные слова, победив кибера IX? Нет. Я победил кибера IX, потому что потратил впустую жизнь человека — свою собственную! Вы все знаете, что в детстве я был помешан на мнемонике, был вундеркиндом, если хотите. Мой разум был картотечным шкафом, несгораемым шкафом, аккуратно заполненным фактами, которые никогда не могли превратиться в мечты. Всю свою жизнь я забивал свой картотечный шкаф до отказа. В течение шестидесяти лет я подшивал и подшивал документы. А потом у меня появилась одна мечта — моя первая, последняя и единственная мечта.

В моей мечте человечество неправильно использует ещё один дар науки, как он неправильно использовал многие другие… Я мечтал о том, как киберы заменят и поработят человечество, вместо того чтобы дать ему свободу мечтать… И я мечтал, что настанет золотой час, когда человек должен будет доказать, что он сможет заменить кибера, и тем самым доказать, что ни человек, ни киберы никогда не должны заменять друг друга.