И вот, настал момент, когда муж выкатил из гаража преображённый газик. Блистая свежей краской и чёрной резиной, автомобиль вальяжно стоял во дворе, как холёный откормленный барбос. Муж предложил прокатиться по селу.

Теперь я понимаю, почему у всех этих газиков-уазиков прозвище «козёл». Вот если сесть верхом на настоящего живого козла и поскакать на нём по дороге, то ощущения от поездки на ГАЗ-67 будут точно такими же. Каждая колдобина, ямка, каждый камешек, попавший под колесо, подбрасывали, подкидывали и нещадно трясли моё бренное тело, и, наверное, вытрясли душу, если бы поездка продлилась чуть дольше. К тому же ГАЗ-67 это бездверный автомобиль и на крутом повороте я почти вывалилась из кабины. Понимаю, что машина армейская и военным не до комфорта, особенно на войне, но я не представляю как они на этом ездили.

Но муж радовался как мальчишка, поистине мужчины никогда не взрослеют.

Он планировал восстановить автомобиль к девятому мая, хотел проехать вместе с колонной бессмертного полка, но поперёк дороги встала пандемия, и шествие отменили. К тому же в ГИБДД отказались выдавать номерные знаки и документы на машину. Говорят такое часто случается с ретро автомобилями, и пришлось моему благоверному кататься только по селу и порубежным окрестностям.

Не знаю, что именно случилось, возможно, он просто не справился с управлением, но вскоре покорёженный, уткнувшийся в дерево газик нашли в овраге.

Сказали, что муж умер быстро, руль глубоко вошёл в грудную клетку.

В крематории меня спросили, что я собираюсь делать с прахом. Я вспомнила тот наш разговор, его беспечные слова:

- Настя, когда я умру, то ты развей мой прах по ветру!

Понадобилось найти двух свидетелей, людей которые бы подтвердили, что при жизни покойный изъявлял желание быть развеянным по ветру. Друзья мужа подтвердили. Они, конечно, не слышали нашего разговора, но поверили мне на слово.

После кремации мне выдали чёрную пластиковую урну и предупредили, что нельзя развеивать прах в общественных местах: в парках, в фонтанах, на городских площадях; в противном случае, я загремлю по статье «Хулиганство».

Я решила сделать это на цыганских озёрах. У нас за селом, на левом берегу реки есть целая вереница небольших, но очень глубоких озёр, муж любил там бывать.

И вот я уже стою по пояс в шелестящей осоке, в зеркальной озёрной воде отражается бесконечное небо, где-то поёт незнакомая птица, а ленивый ветерок едва ощутимо поглаживает кожу. Хорошее место.

Я вскрыла урну и сплеча, наотмашь высыпала прах. Мне захотелось что-нибудь сказать на прощание, но внезапный сильный порыв переменчивого ветра ударил меня в лицо и с ног до головы запорошил мёртвым пеплом.

Время как будто остановилось, звуки смолкли, в гудящей тишине я слышала только испуганный перестук своего сердца и свистящий хрип – прах набился мне в рот и попал в нос. В глазах потемнело, зажгло, брызнули слёзы. Ноги подкосились, и я мешком повалилась в траву, отплёвываясь, чихая и кашляя.

Когда мне всё-таки удалось прочистить горло, и резь в глазах поутихла, я увидела, что вся моя одежда и руки – серые от пепла.

Я плохо помню, как добралась до дома, ещё на пороге стянула одежду и залезла в душ. Я вылила на себя целую бутылку шампуня и бутылку геля для душа, я тёрла мочалкой кожу, пока её не засаднило. Мне постоянно казалось, что пепел скрипит у меня на зубах, и сколько бы я ни чистила зубы, сколько бы ни ополаскивала рот, ощущение не проходило. Одежду я сожгла во дворе в железной бочке.

Ну почему, почему у меня всё и всегда идёт наперекосяк?! Почему я как все нормальные люди просто не похоронила мужа на кладбище или хотя бы не отнесла урну с прахом в колумбарий?

К вечеру я немного успокоилась и легла спать, оставив гореть свет во всём доме. Ночью мне приснился муж, он стоял на том самом месте, у озёр, в высокой шелестящей траве и смотрел на меня тёмными жалостливыми глазами.

- Скоро мы будем вместе, - грустно сказал он.

Утром я опять долго стояла под душем. Несмотря на обильные потоки воды и мыла ощущение чистоты не появлялось, пепел продолжал скрипеть на зубах, сыпаться с волос, разъедать глаза.

Вскоре я заметила, что люди начали меня сторониться. Друзья и родственники перестали заходить в гости, на работе коллеги отодвинули свои столы подальше. Я спросила, что это всё значит, зачем они так сделали и одна из сотрудниц, пряча глаза, сказала, что находиться рядом со мной стало невозможно – от меня разит мертвечиной. Я не обиделась, сама чувствовала этот запах - запах могильной прохлады, застывшего сухостоя, многовековой пыли и увядших цветов.

Я чувствовала себя прокажённой. Не знаю, или от пережитого стресса или во всём этом действительно было, что-то мистическое, но я начала сильно болеть. В поликлинике сказали, что у меня плохие анализы и прописали курс уколов и целую уйму таблеток, но это не помогало. Как-то раз я даже набралась смелости и съездила к бабке, которая по слухам занималась знахарством. Та меня выслушала, посочувствовала, но помогать не стала. Сказала, что не в её это силах, не справиться ей, меня не спасёт и сама заболеет.

Как же глупо всё получилось, наверное, мне даже можно смело вручать Премию Дарвина за самую нелепую смерть. Так не хочется умирать, но муж стал мне снится каждую ночь, говорит, что уже совсем скоро…

Ангел-хранитель

Эта сверхъестественная история произошла в 1939 году с курсантом лётной школы Гражданского воздушного флота СССР.

В тот памятный день мне предстоял тренировочный маршрутный полёт в четыреста километров. Начало лета 1939-го в наших краях выдалось тёплым, погожим и безветренным.

Прошло уже два года с того момента как я приехал в авиационную школу по комсомольской путёвке. Да, прошло два года, а я так и не смог до конца смириться с мыслью, что буду всего лишь рейсовым пилотом. Не о таком будущем я мечтал и не в гражданской авиации видел своё предназначение, мне, как и всем парням в то время, хотелось быть военным лётчиком, лётчиком-истребителем. А в моей школе готовили каких-то смиренных воздушных извозчиков.

Я шёл по лётному полю и как мантру твердил фразу, однажды сказанную мне начальником школы:

- Гражданской авиации хорошие лётчики нужны не меньше, чем военной. Гражданской авиации хорошие лётчики нужны не меньше, чем военной.

Возможно, я даже когда-нибудь в это поверю.

Забравшись в самолет, я подогнал по росту сиденье, накинул лямки парашюта, затянул ремни и крепко задумался.

По всем правилам я должен был лететь с инструктором, но полчаса назад прибежал помощник командира эскадрильи и сказал, что инструктор не придёт, вроде как заболел, а, значит, полёт откладывается. Да, по всем правилам откладывается...Но ведь правила это так скучно, правила это для других, а я… Я не такой как все, я особенный, как-то загнул на «ПО-2» пятьдесят две мёртвые «петли Нестерова» подряд!

Я тогда просто бредил Чкаловым, мечтал стать таким же – дерзким, неустрашимым. Его гибель в 1938 году воспринял как личную утрату, и на траурном митинге, слушая выступления командиров, я поклялся сам себе, что стану не иначе как вторым Чкаловым. Как вы уже успели заметить, неуверенностью в себе я не страдал, уже тогда считал себя эдаким воздушным чёртом; богом ветра - неуязвимым и презирающим смерть. И я решился на самостоятельный полёт. Один без инструктора, только я, штурвал и воздух. Я знал, что у моего решения будут последствия, возможно я даже вылечу из школы, но это того стоит.

Я вырулил на взлётно-посадочную полосу и, потянув рычаг сектора газа, без разрешения на старт, шустро покатился по взлётке. Кровь весело застучала в висках, по телу пробежала знакомая с детства сладкая дрожь. Первый раз подобные ощущения, удовольствие от опасности, я испытал в шесть лет, когда на дворовых качелях сделал полный оборот, так называемое «солнышко» и на долю секунды повис вниз головой.