Торик вздохнул.

— Я сама иногда пользуюсь таким приемом. Если доклад нужен через две недели, я себя уговариваю, что срок — всего два дня. Быстро собраться и написать не получается, это у нас фамильное. Но через три дня меня догрызает совесть, я сажусь и пишу доклад. Да, поздновато, зато он будет готов через три дня, а не через две недели!

В душе Торика забрезжила надежда: надо попробовать! Он робко улыбнулся.

— Ну что, договорились? — Тетя тоже просветлела лицом. — На вот тебе еще занятную штуку — «Книга о языке» Фолсома, но книгу потом вернешь.

Так тетя не только спасла Торика от позора на уроках литературы, но и ненароком подарила новое увлечение: лингвистика его заинтересовала. И это стало первым кирпичиком на дороге перемен, по которой он отправился, все дальше отклоняясь от первоначального пути, заданного родителями.

* * *

Родители писали письма. Отец подробно рассказывал об Ираке, рисовал фломастерами яркие картинки о своей жизни в городе Басре. Самым тяжелым оказался не языковой барьер и даже не арабы с чуждой нам культурой, а невыносимое пекло. С марта по ноябрь температура не опускалась ниже плюс тридцати, на пике лета — плюс пятьдесят, а на солнце — и того больше. Некоторые не выдерживали таких перегрузок: отказывали то сердце, то почки. Но родители держались.

Пока американцы еще не вторглись туда, Ирак представлялся мирной и весьма перспективной развивающейся страной. Советские специалисты, среди которых был папа, строили там «Учебные центры» — городок, где смогут учиться арабские студенты.

Маму тоже охотно взяли в оборот: зубной врач всегда пригодится! Особенно бесплатный — на фоне огромных цен у местных эскулапов. Слухи о хорошем разносятся быстро, и вот уже арабы начали ходить к маме на прием. Изъяснялись в основном жестами. Когда их не хватало, бежали за переводчиком. Тут тоже непросто: советские специалисты по классическому арабскому с трудом понимали месопотамский диалект, на котором говорят в Ираке. Проще оказалось найти местных лингвистов, говорящих по-русски.

Даже папа, которому в плане изучения языков медведь на ухо наступил, потихоньку осваивал месопотамские слова. Маму теперь узнавали торговцы на рынке, и когда измученные жарой родители робко спрашивали:

— Баарит маку? (Воды нет?)

Им с улыбкой отвечали:

— Аку-аку, тхабииба! (Конечно, есть, доктор!)

И протягивали бутылочку охлажденной воды бесплатно.

— Шукран! — пытался поблагодарить папа.

— Щок-кхараанэ, — необидно посмеиваясь, поправляли торговцы.

Папа разводил руками — для него отличие в звучании было столь же неуловимо, как разница между двумя взмахами крыльев бабочки. Впрочем, люди его понимали, а это — самое важное. «Чтобы общаться, язык изучать не надо. Достаточно знать пятьдесят главных слов», — писал папа.

Читая письма, Торик чувствовал, что при всех невероятных трудностях родители радовались. Они впервые вырвались во внешний мир. И там оказалась не только работа. Для них поездка стала и путешествием, открыла им новые возможности. Они увидели совсем другие места и людей, съездили в соседний Кувейт, побывали у болотных арабов. Папа купил себе японский кассетный магнитофон. Немыслимая роскошь! На родине даже катушечные были далеко не у всех. Заграница!

* * *

Читать письма Торику нравилось в другой комнате. Здесь стену украшал «Неравный брак», картина мрачная и безысходная, но созвучная характеру деда. Как и вся комната — мир Жинтеля.

Просторный письменный стол с мраморными письменными приборами целиком занимала черная ткань, покрытая толстым стеклом. На столе, накрытая шляпной коробкой, стояла пишущая машинка деда с клавишами, рычагами и катушками ленты. Жинтель писал книги, а в этом деле приличная машинка — самое главное! К процессу он подходил серьезно: работал с черновиками, потом перепечатывал набело, сам, как мог, рисовал карандашом иллюстрации, сам прошивал и переплетал книги. Писал он в разных жанрах — исторические романы, приключения, фантастику и даже любовные романы. Свои произведения подписывал «Иван Икаров», отражая стремление подняться над обыденностью и суетой. Книги его, около тридцати томов, остались Торику в наследство. Поначалу он принялся жадно листать их, но вскоре понял, что слог деда ему не подходит.

Бабушка разрешала Торику пользоваться пишущей машинкой, и мало-помалу он научился печатать. Но книги писать не стал. Зачем, если вокруг столько нечитанного?

Еще в комнате стояли кровать бабушки Маши и комод, где Торик устроил химическую лабораторию. Здесь витал неистребимый запах одеколона «Сирень», которым заправлялась спиртовка для подогрева его магических пробирок и колб.

Иногда Торик увлеченно ставил какой-нибудь опыт — что-то нагревал, смешивал, выпаривал. Результат мог получаться или не получаться. Но если при этом, мимо пыхтя проходила бабушка Маша весьма далекая от химии, она неизменно старалась его подбодрить и говорила: «Дяла идуть!» Эту простую формулу Торик запомнил на всю жизнь.

* * *

Декабрь 1976 года, Город, ул. Затинная, 11 лет

Часы ползли слишком медленно, не желая покидать насиженную метку «одиннадцать». У окна тихонько бубнил телевизор. Этот Новый год Торик впервые встречал один-одинешенек. Бабушки просыпались очень рано, как привыкли в деревне, зато уже к девяти вечера начинали клевать носом и отчаянно зевать. Вот и сегодня они улеглись спать еще до десяти, и теперь звуки телевизора дополнял храп на два голоса.

Торик достал из холодильника шоколадный торт, который купила бабушка. Мм, как вкусно пахнет! Но нет, прямо сейчас нельзя. Честно дождемся Нового года.

Елку они не ставили, зато бабушка принесла несколько еловых веток, устроила их в вазе, как букет, а Торик прицепил пяток игрушек. Даже бабушка Маша решила поучаствовать. Раздобыла несколько клочьев старой ваты, темными, как у цыганки, морщинистыми руками подгребла вату вокруг вазы потуже и удовлетворенно добавила: «Вот тахтавота! Вона ужотку в снягу растеть!» Торик привычно перевел для себя: «Вот так. Она ведь растет в снегу». Сам он легко понимал бабушек, но замечал, как другие люди замирали, пытаясь сообразить, что же те сейчас сказали.

«Бомм!» — пробили часы половину двенадцатого. Торик решительно поставил чайник на газ и подвинул торт поближе: «Возьму и съем не два кусочка, а целых три!» Состояние дурацкое: грустно, но никто не виноват. Праздник, но одному как-то не праздновалось.

Чай со слоном заварился отлично. Теперь торт — как же его отрезать, если шоколадная глазурь такая толстая? Торик взял нож побольше и отпилил сразу четверть круга. Засмущался и поделил эту четверть на три кусочка. «Вот тахтавота!» — чуть слышно передразнил он бабушку и усмехнулся. Торт оказался даже вкуснее, чем он ожидал, и настроение сразу поднялось. По экрану телевизора полетел черно-белый серпантин, снежинки закружились вокруг елки. Нарядные дикторы открывали «Новогодний огонек».

Торик потянулся за следующим кусочком торта и удовлетворенно подумал: «Ну, здравствуй, семьдесят седьмой!»

* * *

Торик с энтузиазмом принялся осваивать по самоучителю нотную грамоту, приемы звукоизвлечения и прочие премудрости. Получалось… как-то не очень. Какие струны надо нажимать на каких ладах, он выучил, но отдельные ноты никак не желали складываться в музыку. И он надолго отложил новое увлечение.

А вот книга оказалась просто кладезем интереснейших вещей, связанных с лингвистикой. Свой любимый раздел «Как самому придумать язык» Торик перечитывал, наверное, раз десять. А еще там рассказывали об эсперанто — универсальном языке, задуманном так, чтобы все люди Земли могли понимать друг друга, о звуках и кодах, о шифрах и национальных особенностях. В общем, только успевай удивляться.

И вот Торик занимался химией, лингвистикой, читал. А к гитаре просто иногда подходил и слегка тенькал на двух самых толстых струнах, слушая глубокий, ровный звук. Видимо, этим все бы и закончилось, однако Судьба решила помочь, назначив ему в проводники незнакомца.