— Может. Только не на Север. Есть один вариант, но… там все непросто. Не торопи меня. Я думаю.

— Думай скорее.

* * *

Решение нашлось неожиданное.

На завод пришла разнарядка: набирали строителей для работы по контракту в дружественной Республике Ирак. Папа никогда бы не пустился в такую безумную авантюру, но уж больно накалилась обстановка. Если все сложится удачно, они уедут в Ирак всей семьей, папа будет там работать, а мама с Ториком — жить рядом. Через пару лет вернутся и, возможно, получат долгожданную квартиру.

Плюсов виделось много. Во-первых, длительная поездка за границу для таких заядлых туристов — замечательная возможность, которая выпадает раз в жизни. Во-вторых, заработок. Значительную часть забирало государство, но даже оставшегося получалось гораздо больше, чем папа зарабатывал на заводе. Ну и… не придется высиживать в этом враждебном окружении.

Правда, минусов тоже хватало. Жара, неизвестные болезни. Мусульманская страна с очень жесткими требованиями. Тяжелые условия для выживания.

Папа снова ходил к директору. А вечером объявил о своем решении семье: он сначала уедет в Ирак один, посмотрит, что там и как, потом мама с Ториком приедут к нему. А пока поживут у бабушек.

* * *

А Торик? Сначала он никак не мог поверить, что жизнь скоро изменится, и им придется жить без папы. Да, папа часто ездил в командировки, но ведь потом всегда приезжал и был рядом. Не слишком общительный, но привычный, большой и надежный… А теперь его не будет. Мысли невольно увели Торика к истории Карасикова. А вдруг с папой там тоже что-нибудь случится… Нет! Все будет хорошо, правда?

Говорят, в критических ситуациях у людей возникает одна из трех реакций: бороться, бежать или замереть. Сейчас ситуация представлялась маленькому Торику очень серьезной. Но бороться или бежать было совсем не в его характере. Вся предыдущая жизнь приучила его к другому. От своих ушей, разрывающих болью, разве убежишь? Или будешь кричать на них, нападать? Бесполезно. Остается единственный выход — набраться терпения, уйти в себя, замереть и терпеливо ждать, пока оно само как-нибудь рассосется.

Именно это он сейчас и делал. Замер и ждал.

Глава 8. Новый мир

Июль 1976 года, Москва, 11 лет

Мама совершенно не похожа на себя. Она не сердится, не смеется, не плачет, ее вообще будто нет. Смотрит вдаль и ничего не видит — ни кораблика, на котором они с Ториком плывут по Москве-реке, ни других пассажиров, ни берегов с такими знакомыми по открыткам видами.

— Мам, а он где сейчас? — спрашивает Торик, растерявший всю свою самодостаточность и ставший просто маленьким мальчиком. Она не отвечает, смотрит в никуда.

Июль. Вроде лето, но все равно холодно. Может, от воды. А может, холод у них внутри. Они не привыкли жить одни, без него, без папы. Этому еще предстоит научиться. Он там освоится, обживется, а потом им пришлют вызов. И тогда Торик с мамой прилетят в неведомый Ирак и будут там жить. Интересно, как там?

Через пару месяцев начали приходить первые письма. И почти сразу обнаружилось, что маме вызов пришлют, а Торику — нет. Там нет русской школы. А главное — в тех краях царит дикая, нечеловеческая жара. Так что мама вскоре уехала, а Торик остался жить у бабушки. Один.

* * *

Сентябрь 1976 года, Город, ул. Затинная, 11 лет

«Динь-доннннн», — важно сказали часы, покряхтели механизмом, взяли драматическую паузу и только потом пробили девять раз. Пора вставать. Хорошо, что пятиклассники учатся во вторую смену! Торик уселся на диване и огляделся. На тумбочке гордо стоял пузатый черно-белый телевизор, накрытый кружевной салфеткой. У стены расположилась аккуратно застеленная бабушкина кровать, а на ней высились две огромные подушки, тоже в кружевных салфетках. Мир бабушки Саши. Так она понимала роскошь и красоту.

Ей вообще очень нравилась ее квартира, она искренне радовалась простору и свету. Постирает все (руками, но хоть воду не таскать), помоет полы во всех комнатах, сядет на стул, откинет прядку и счастливо выдохнет: «И луччи моей квартеры нету!»

Вот в такой мир попал Торик, когда вдруг оказался без родителей. Места для жизни стало гораздо больше, чем в бараке, а вот общения — меньше.

Конечно, ему ужасно не хватало родителей. Он ждал их, писал им письма. Нашел грифельную доску времен маминого детства, где можно писать мелом и стирать написанное. На ней Торик каждый день выписывал, сколько осталось до приезда родителей: дней, месяцев, часов, недель — такой ритуал хоть немного помогал унять тоску.

Бабушка Саша старалась поддержать его буквально всем, чем могла. Она готова была накормить, обогреть, постирать, проследить, чтобы вовремя пошел в школу, помогать, утешать и вдохновлять. И делала это каждый день.

Она никогда не жаловалась. После настоящих трудностей деревенской жизни, послевоенного голода и вечных перекосов коллективизации и других государственных экспериментов остальное казалось преодолимым. Она лишь махала рукой, да говорила: «О-ой, да нет ништо!» (ничего страшного, справлюсь). И справлялась.

Но все равно без родителей было отчаянно грустно, почти нестерпимо. Спасало лишь то, что Торик привык сам занимать себя интересными делами. Единственное, в чем бабушка не могла помочь Торику, это учеба. Тут подключалась тетя Азалия.

* * *

Дома у тети поражало обилие книг: целая библиотека! А тетин муж, вольный художник Геннадий Барышев, обладал забавной особенностью: люди на его портретах всегда получались старше, чем в жизни. Казалось, он смотрел на них из будущего. Время шло, мастерство его крепло, и теперь уже он дорос до главного художника драмтеатра Города, за что получил от папы ироничное прозвище «Великий Барышев» или сокращенно ВелиБар.

Детей у них с тетей не было, но к Торику они всегда относились с симпатией. И теперь ВелиБар надумал подарить Торику большую гитару, без дела висевшую в доме, а заодно и самоучитель к ней.

— Да вы что! Это же очень дорогой подарок! — попытался проявить вежливость Торик, хотя в душе здорово обрадовался.

— Торик, не ерунди! — сказала тетя Аза, пару раз дернув рукой, словно отталкивая локтем невидимого соседа. Такое частенько бывало, когда она сердилась. — Раз решили, значит, решили. Забирай и изучай!

Торик уже собрался было идти, но тетя вдруг вспомнила важное:

— Нет, погоди. Присядь. Мне тут сказали, что математика у тебя идет хорошо, а вот с литературой складывается не очень.

Азалия преподавала в университете английский и немецкий, поэтому часто использовала странноватые словечки или структуры. Сейчас ей захотелось выразить мысль неопределенно-личным предложением. Хотя понятно, что «те, которые сказали», не могли быть никем, кроме бабушки.

— Рассказывай.

— Сочинение, — выдавил Торик.

— Не смог написать? — удивилась тетя.

— Не совсем… Сочинение назвали одним из лучших.

— Вот! Это похоже на тебя! А в чем проблема?

— Я опоздал… на две недели…

— Ох ты как! Ну, давай разбираться. Причина-то в чем? Тебе не хотелось? Не знал, с чего начать? Не знал тему?

— Да все я знал. Трудно… сесть и начать писать. Я не могу себя заставить, потому что в глубине души знаю, что время еще есть.

— Но на самом-то деле времени нет?

Он угрюмо кивнул.

— Получается, дело в подсознании?

Пару минут ее зрачки за толстыми стеклами очков двигались, словно искали новые цели в комнате.

— Торик, — произнесла она с удовольствием: ей нравилась эта форма его имени, не зря она сама ее предложила, — просто так с этим не справиться.

Он снова кивнул.

— Если причина — в твоем подсознании, надо его убедить, что срок сдачи не где-то там, а завтра, или лучше — сегодня. Понимаешь?