– А кто ваш посаженый отец? – спросил он.

– Президент республики.

– Ага! Это прекрасно… А посаженая мать?

– Моя тетушка Моника Вальмитхана, знаете ли, монсеньер, она из знатного каталонского рода, который…

– А! Эта расслабленная сеньора?

– Она самая.

– Отлично. Идите с миром, сын мой! Я с величайшим удовольствием обвенчаю вас… И произнесу несколько слов при свершении обряда.

В день нашей свадьбы огромный главный неф архиепископского собора был заполнен всей знатью столицы, и роскошная церемония составила целую эпоху, подобно знаменитому «балу» на бирже, где украли все пальто и плащи…

Гораздо более скромно прошло через несколько месяцев в главной церкви сонного провинциального города венчание Педро Васкеса и Марии Бланко.

«Примите поздравления!» – как оказала Мария.

Как прекрасен и приветлив Монтевидео, особенно если появляешься там об руку с молодой красивой женщиной, которая разделяла с тобой роскошную каюту в быстро несущемся по волнам пароходе. Как радуют глаз после однообразно плоского Буэнос-Айреса эти крутые улицы, яркая лазурь неба и воды, морской и речной, – ведь в иных местах видишь по обе стороны от себя и море и реку, – песчаные пляжи, залитые нарядной толпой площади, затененные деревьями бульвары и старинные, полные поэзии парки, например, вилла Бусенталь… В двух шагах от аргентинской столицы – а все другое: внешний вид, образ жизни и даже воздух! С каким удовольствием изучали бы мы с Эулалией незнакомый город, попади мы сюда при других обстоятельствах! Но все понятно! Мы не могли ни минуты подарить внешнему миру, и, без сомнения, все было бы так же, окажись мы вместо Монтевидео в Мартин-Гарсии, в Санта-Крусе или Усуайе. Я был влюблен в мою жену, она – в меня, и наш медовый месяц длился бесконечно, теплый, ясный и нежный, как ласка ребенка.

Я открыл в этой девочке неожиданные бесценные качества, помимо ее покорившей меня красоты. Как мог расцвести этот воздушный цветок среди грубого Колючего кустарника? Откуда взялась эта ангельская нежность, это непринужденное изящество, пылкая и вместе с тем стыдливая страсть, высокое достоинство, которое внушало почтительность, несмотря на ее веселую улыбку и мягкое приветливое обращение? Сколько раз и как беспредельно радовался я тому, что глупое недоразумение, а может быть, и тайное предчувствие заставило меня порвать с Марией, суровой девой, которая в тридцать лет неминуемо превратилась бы в проницательного и решительного прокурора, в придирчивого цензора своего мужа! Заставило порвать, сказал я, но ведь это было неизбежно. И не порвал бы я сам в любом случае, придя к заключению, что союз этот мне не подходит, что в Буэнос-Айресе мне может представиться сотня лучших партий, даже если бы не было Эулалии? И не порвала бы она еще до истечения годичного срока, придя к заключению, что я не тот спутник, не тот человек, способный на великие подвиги и великое самоотречение, о котором она мечтала, а просто ба-лоЕень успеха и судьбы? Эту задачу я не берусь разрешить до конца, ибо и то и другое решение было возможно. Иной раз я думаю, что Мария меня не любила, что все было лишь мимолетной прихотью, похожей на увлечение невинной девушки старым актером, блеснувшим в роли романтического героя, да это и доказал ее брак с Васкесом. Иной раз думаю, что Мария искренне любила меня, но мое поведение приводило ее в ужас; впрочем, она готова была простить его, прояви я, по крайней мере, постоянство, дождавшись конца назначенного срока. Что касается меня, то, изложив все, как оно произошло, больше я добавить ничего не могу.

В общем, дочь Бланко, жена Васкеса, постепенно исчезала, если уже не исчезла в тумане далекого прошлого, а Эулалия обладала для меня всей прелестью очаровательной возлюбленной и идеальной подруги. Перед женитьбой и в первые дни свадебного путешествия меня одолевали опасения, когда я вспоминал грубое хвастовство супругов Росаэхи, их невоспитанность, тупое тщеславие этих разбогатевших мужланов, попугайский язык Ирмы, так и не научившейся испанскому, раздражающее чванство ее мужа, угодливого с высшими и властного с низшими: трудно было предположить, чтобы рано или поздно плебейская закваска не проявилась в Эулалии, омрачив блеск и чистоту этого нетронутого цветка. Но очень скоро, благодаря одной незначительной детали, я совершенно успокоился.

В своих чемоданах Эулалия везла не менее десятка роскошных туалетов, которыми снабдила ее Ирма, потребовав, чтобы она носила их постоянно как свидетельство своего богатства и высокого положения. Моя жена не надела ни одного из этих платьев ни во время утренних прогулок, ни при наших поездках на пляж; даже вечером, когда мы спускались в ресторан отеля, она одевалась с простотой, подчеркивающей ее хороший вкус. Тогда я еще не способен был рассуждать по этому поводу, но Эулалия всегда производила на меня такое же впечатление, как прекрасная картина, в которой ничто не коробит. Ее вкус был врожденным и развивался с годами. Итак, пышные туалеты наших аргентинских уормсов и пакенов были оставлены для спектаклей в опере и особо торжественных приемов.

Мы вели бесконечные беседы во время неторопливых прогулок по пляжам Рамиреса и Поситоса или вдоль набережной, откуда открывались глазу расположенный амфитеатром город, невысокий холм с крепостью, напоминавшей картонную игрушку, пароходы и парусники на рейде, прыгающие по волнам ялики, рыбачьи лодки с белевшими на солнце треугольными парусами, стаи горластых чаек… Эулалия казалась задумчивой и часто говорила о моей матери с нежностью, которую я считал лишь отражением ее чувства ко мне.

– Ты повезешь меня когда-нибудь? Я так хочу с ней познакомиться!.. Пока я не узнала ее, мне кажется, что и тебя я тоже недостаточно знаю… Должно быть, она одна из тех сеньор старого времени, таких важных и вместе с тем скромных, к которым все проникаются невольным почтением; но, несмотря на свою важность, они всегда в хорошем настроении и умеют улыбаться с бесконечной благожелательностью, с неистощимой добротой, правда?

Мне не хотелось рассказывать ей, что мамита молчалива, печальна, мистически настроена, хотя действительно очень добра, очень снисходительна. Напротив, я подтвердил ее предположения, думая, что она, сама себе в том не признаваясь, мысленно сравнивает свою мать с моей, и это дает мне еще одно новое и неожиданное преимущество.

– Да, дорогая. Моя бедная старушка такая и есть. Жаль, что она не могла приехать на нашу свадьбу!

Я уверен, когда она увидит тебя, то полюбит еще больше, чем меня.

– О нет, конечно, нет! Но поедем к ней, хорошо?

– Мак только будет возможно… Скоро лето. Ехать туда долго и утомительно.

– Это неважно! Обязательно поедем!

Мы провели восхитительные полтора месяца в этом волшебном городе, где завели лишь нескольких знакомых, которые из деликатности ни в чем не стесняли нашу 0вободу. Под конец я начал находить наше затянувшееся tкte-а-tвte несколько однообразным и понял, что недооценивал оживление и кипучую деятельность Буэнос-Айреса. Прочитав полученные письма, я решил, что настало время возобновить активную жизнь, – все известия Внушали мне тревогу. Эулалия попыталась сопротивляться.

– Нам было здесь так хорошо. Успеешь еще заниматься делами. Я уверена, ты забудешь обо мне, едва мы приедем в Буэнос-Айрес.

Но она согласилась, что пора возвращаться, когда я объяснил ей, как представляю себе сложившуюся обстановку. Оппозиционеры будоражили народ, не давая никому ни отдыха, ни срока; бой разгорался по всей линии; президенту республики необходимо иметь на передовых постах всех, даже самых незначительных своих друзей; недовольство распространяется, несмотря на такие чрезвычайные меры, как широкое собрание молодежи, объявившей, что она будет безусловно поддерживать президента, чего бы это ни стоило.

– Я не так спокоен, как мои друзья по партии. Назревает буря, и, хотя мне терять нечего, я предпочитаю присутствовать при развитии событий, чтобы они не захватили меня врасплох.