Когда все, кроме Демьяна и Семёна ушли, Власка сказал:

– Раз в город едешь, дело тебе одно поручу. Живёт у меня там сродственник, в жандармерии служит. Да ты не бойся, он про нас ничего не знает. Так вот, зайди к нему, подарок свези да узнай, что нового. Может, слухи какие ходят. Да смотри, хитро и осторожно расспрашивай, чтобы не заподозрил чего. А ты, Демьян, собери подарок свояку, жене его да двум дочерям. Слишком не балуй, а вот девкам по серьгам можно.

На том и расстались.

Велика ты, Сибирь – матушка! Просторы твои необъятные, леса твои – тайга нехоженая! Реки твои могучие. И люди живут здесь особые. В большинстве своём гордые да вольные. Кто из пришлых казаков, кто из каторжников. Но норов имеют особый. И дух сильный. Может, в лютый сибирский мороз закалённый. И рождается здесь от родителей этих племя тоже неслабое да непокорное.

Иван младший стоял перед отцом.

– Отпусти меня, батя, к Власке.

– Что! – взревел Иван Окладников. – Что ты ещё надумал? Не было в роду нашем убийц да душегубов. Что, весь род решил запоганить, язви тебя! – сжал кулаки отец.

Сын стоял, опустив голову. Он был готов к такому обороту.

– Чего тебе не хватает? Хозяйство большое, денег сундук полный. Женись, отстроим, любо – дорого. Ишь, чего стервец надумал, в разбойники податься. Чего, скажи, тебе не хватает? – ревел отец.

– Свободы, батя. Да скука заедает. Каждый день одно и то же.

– Ах, скучно тебе. Так женится давно пора. И будет тебе веселье, хошь каждый день. Что-то ты мне ни разу не говорил, есть ли кто на примете?

– Да нет никого, батя. Да и охоты большой нет. – Сын спокойно и смело смотрел на отца.

– Ну, охота придёт. А коль сам не можешь, я тебе невесту сыщу.

– Не надо. Не буду я пока жениться. А к вольным людям я всё равно уйду.

– Ты это из головы брось. Не думай даже. Самовольно уйдёшь – прокляну! – ревел разъяренный отец. – Ступай, делом займись. А дурь из головы выброси!

Сын постоял, переступая с ноги на ногу, и спокойно вышел.

– Ишь ты, вырос уже. Характер у парня, вижу, крутой будет, – и немного смягчился. – Весь в меня! – и улыбнулся.

Что-то расхворался Кузьма Семёнович. Спину заклинило, руки-ноги ломит. Второй день на печи лежит, службу пропускает. Жена его, Дуня, притирки всякие ему втирает, собачиной спину обвязала. Вроде немного ему полегчало, но встать пока ещё не может. По нужде и то с большим трудом сползает с печи. И куда девалась казачья удаль? Слава богу, что домик свой, да печь как в деревне. Вот уже считай, лет десять живёт он в городе, а привычки деревенские не бросает – видать в крови они уже. Скучает по деревне, правда навещает редко. А всё служба, будь она неладна. Служит в жандармерии рядовым. Сначала нравилось – форму дали, паёк да жалованье. Домик купил, хозяйством обзавёлся. Вроде жить можно, но не лежит душа к городу. Домой, в деревню, на простор хочется.

Во дворе яростно залаяли псы. Кто-то стучал в ворота.

–Выйдь, Дуня, глянь. Опять, поди, со службы кого прислали.

Дуня быстро выбежала во двор. Вернулась в дом вместе с молодым парнем. Тот снял шапку и огляделся по сторонам:

– День добрый дому вашему – и неуклюже поклонился.

– Добрый, коль не шутишь. По делу али как?– подал голос с печи хозяин.

– По делу. От Власа Петровича. Кланяться велел, да гостинец просил передать, – гость стоял у двери.

– Так что стоишь, проходи. Я сейчас слезть попробую. Дуня, пособи! -кряхтя, Кузьма спустился с печи.

– Спину прихватило, раз так её так! – выругался он. – Собери, жена, на стол, гостя привечать будем.

Дуня и две её дочери засуетились на кухне. Гость разделся, прошел в горницу.

– Садись к столу. А бабы счас мигом соберут чего-нибудь. Да бутыль с погреба достаньте! – сказал он хозяйкам. И гостю:

– Ну, сказывай, как там брательник мой сродный живёт? Как семья его? Живы, здоровы?

– Да все, слава Богу, здоровы. Живут хорошо. А с вами-то что? Может,

доктор нужен?

– Да доктор у меня свой, вон на кухне копошится. Лечит так, что мертвого на ноги поставит. Я третий день как заболел, а вот вишь, уже хожу помалу. Вот только беда, службу пропустил. Но начальство предупредил. Они хотели меня в конвой, казну сопровождать. А я, видишь, слёг. Ну, поворчали, конечно.

Семен напрягся.

– А что, часто казну возите?

– Да раз в месяц сопровождаем.

– И много казны-то?

– А кто его знает. Повозка крытая. Там один мужик сидит. Ну, мы их встречаем на тракту и меняем тот конвой, что из Красноярска идёт. Те домой, а мы до Канска и ведём.

– А много вас?

Кузьма настороженно посмотрел на гостя:

– А тебе что за беда? Почто интерес имеешь к казне?

–Да упаси Бог! Так, разговор поддержать, – нашёлся Семён.

– А! – успокоился хозяин. – А то, говорят, последнее время на тракту неспокойно стало. Мужики балуют. Грабят да убивают. Но нас пока ещё ни разу не трогали, слава Богу! – и перекрестился на образа. – Но начальство всё равно беспокоится. Раньше пять – шесть всадников сопровождало казну, а теперь поболее десятка собирают. Ну, давай выпьем, чтобы всё у нас хорошо было.

– За хозяев! – Семён поднял рюмку.

Когда захмелевший Семён собрался уходить, Кузьма наказал ему:

– Власке с семейством кланяйся. За гостинец спасибо передай. Может, летом приеду в гости, а пока не могу – служба. Ну, ступай с богом. А я снова на печь – болит, окаянная, сил нет! – и, кряхтя, полез на печку.

Илья Петрович поправился быстро и вновь занялся своим делом. Опять стал пропадать на работе с утра до вечера.

– Берегите себя, папа! – с укором говорила ему Нинель.

Тот только смеялся:

– Да что со мной будет?! Вон, какой Ангел Хранитель у меня! – и нежно целовал дочку в лоб. Жизнь снова вошла в свою колею.

Как-то вечером отца не было дома. Нинель сидела в своём любимом кабинете с заветной книгой. Но что-то сегодня сердце билось неспокойно. Свечи мигали, тени от них метались по стенам. Нинель открыла книгу.

– Отчего мне так тревожно? – спросила она.

И всплыли буквы: « Время приближается! Время грозы. Тебе предстоят большие перемены!»

Вдруг неизвестно откуда взявшийся ветерок загасил свечи. «Ох-ох-хх»-разнеслось по комнате. Нина привыкла уже ничего не боятся, но на этот раз лёгкий озноб пробежал по спине. Снова зажгла свечи. Пока возвращалась в кресло, взгляд невольно упал на портрет матери. Нине вдруг показалось, что он ожил. Мать смотрела с портрета как живая, и улыбалась. Нина резко остановилась. Она только сейчас поняла, что та женщина в грозу и была её мать! Где-то в глубине души она это ощущала, но не могла соединить вместе этот написанный маслом портрет и ту странную женщину под дождём. Но сейчас, глядя на оживший портрет, Нина поняла: « Это ты!». Портрет улыбнулся.

– Мамочка, не пугай меня! – прошептала девушка, чувствуя, как руки начинают холодеть.

Портрет снова стал портретом. Объёмность его исчезла, осталось красивое лицо с чуть заметной улыбкой. Нина для верности провела по нему рукой. Масло, холст.

– Показалось, наверное, – утешила себя Нина.

Она села в кресло, взяла книгу, но открывать не спешила. Мысль о том, что в тот вечер Нина видела свою маму, не давала ей покоя. «Но ведь этого не может быть!» – подумала она и машинально открыла книгу.

«Может!» – было написано там.

Фрося сидела за печкой и глотала слёзы от обиды. Ведь так и не смогла она подойти к Илье там в роще. И вроде рядом он был, да поняла, далёк он от неё, ох, как далёк. Сегодня мужики с утра по хозяйству заняты. Дрова колют, забор поправляют, а Антип стул чудной мастерит.