Исполнять приговоры приехал Джон Вуд – палач экстра-класса из США. Знаток своего дела он за долгую карьеру не имел ни одной осечки. В гимнастическом зале Нюрнбергской тюрьмы был оборудован специальный помост, и приговоренный становился на один из четырех специальных люков. Потом ему на шею надевали петлю, предоставляли последнее слово, и … створки люка раскрывались. Всю конструкцию возводили и проверяли на надежность под руководством того самого палача-американца. Но во время казни Юлиуса Штрайхера, главного нацистского идеолога антисемитизма, гауляйтера Франконии и редактора любимой Гитлером газеты «Штурмовик» – этот механизм дал сбой. Приговоренный провалился в яму, но остался жив. После секундного замешательства под помост бросились помощники палача и добили Штрайхера. Ситуация, конечно, была ужасной, и Вуд потом долго переживал за свою репутацию.

(Из воспоминаний Эры Аркадьевны Богданович, которая вместе с мужем в 20-летнем возрасте попала на Нюрнбергский процесс как юрист. Роман Кармен подарил ей снимки процесса).

Дмитрия Карбышева, генерала, не покорившегося врагу и не пожелавшего пойти к нему на службу, фашисты превратили в ледяную глыбу. И стоит памятник в лагере Маутхаузен как символ непокорности и воли советского (с царских времен генерала) человека.

(В Усть-Куте нынешние правители России, именующие себя демократами и не упускающие ни малейшего случая, чтобы пополоскать придуманный ими жалкий лоскут «красно-коричневого фашизма», превратили в кусок льда солдата, ветерана Великой Отечественной войны, одинокого пенсионера, заморозив его в его собственной квартире. О чем думал этот – не раз в стужу и мороз глядевший смерти в лицо – солдат-победитель, замерзая вместе с водой, залившей его квартиру? Что передумал за эти тягостные дни, что замерзал, солдат, одолевший в войну фашиста? Он не мог не понять, что издевается над ним та же вражья сила. И кто же? Ельцинская шантрапа, пришедшая во власть).

Отец прожил жизнь, полную собственного достоинства. Это жизнь труженика, ратника, от природы одаренного многим: абсолютный слух, прекрасный голос, идеальная пластика в русском плясе, бескрайняя любовь и вкус к художественному слову, редкая по восприятию способность восторгаться красотой природы.

После службы в Красной Армии в кавалерийских частях он, влюбленный с детства в буденовку, проникся страстью к автомашине, состояние «здоровья» которой он позже мог определить по ее ходу, на большом расстоянии, по шуму двигателя. А когда прикасался к ней, казалось, что это сельский лекарь со стетоскопом усердно вслушивается в каждый посторонний шорох в организме обратившегося к нему больного, отказать в помощи которому он не вправе. Он, кавалерист, подростком укротивший не одного жеребенка и каждому из них подаривший свою верность, когда они стали уже взрослыми, с такой же страстью и преданностью полюбил и коня стального. Он редко употреблял слово мотор. Всегда говорил «сердце машины» «шалит», «барахлит».

«Какие все же у него удивительные глаза: не то доверчивые сверх меры, не то мудрые. Как у ребенка ясные, но ведь видели эти глаза и смерть, и горе человеческое, и сам он страдал много… Не это ли есть сила человеческая – вот такая терпеливая и безответная? И не есть ли все остальное – хамство, рвачество и жестокость?» (В.Шукшин. Страдания молодого Ваганова).

Андрей Платонов о русском солдате: «Он и до войны был уже тружеником и принял войну как высший и самый необходимый труд, превратив его в непрерывный, почти четырехлетний подвиг. Русский советский воин не образовался вдруг, когда он взял в руки автомат, он возник прежде, когда не знал боевого огня; характер и дух человека образуются постепенно – из любви к нему родителей, из отношения к нему окружающих людей, из воспитания в нем сознания общности жизни народа». «…Красноармеец понимает значение своего дела, и дело это питает его сердце терпением и радостью, превозмогающими страх. Долг и честь, когда они действуют, как живые чувства, подобны ветру, а человек подобен лепестку, увлекаемому этим ветром, потому что долг и честь есть любовь к своему народу, и она сильнее жалости к самому себе» (очерк появился только после войны, хотя и был написан в 1943 году).

Удостоверение личности красноармейца, состоящего на действительной военной службе в кадровом составе РККА. 57 Кавалерийского полка 1 Эскадрона. 30 декабря 1930 г. № Ш 15/2812.

«В момент, когда «Свободная Франция» становится союзником Советской России в борьбе против общего врага, я позволю себе высказать Вам мое восхищение непоколебимым сопротивлением русского народа, равно как мужеством и храбростью его армий и его полководцев. Бросив всю свою мощь против агрессора, СССР дал всем ныне угнетенным народам уверенность в своем освобождении. Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увенчает усилия союзников и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира».

Генерал де Голль – Сталину. 2 сентября 1941 г.

На отца произвел впечатление состоявшийся парад. Его мысль часто возвращалась к этому событию. Он считал ее нашей первой всенародной победой над врагом и первым торжеством. Неоднократно возвращался к параду. Сколько времени могла двигаться по Красной площади его полуторка, на которой сидели бойцы? Одну-две минуты! Но они перевернули всю душу. Возвысили народ, страну, личность советского человека, наконец!

«Весь поздний вечер и ночь мы жили ожиданием плохой погоды. Обнадеживала метеосводка, какую вечером 6 ноября получили в войсках фронта: «Низкая облачность, Ограниченная видимость. Дороги для всех видов транспорта проходимы. В ночь на седьмое наступит похолодание. Вероятны осадки. Действия военно-воздушных сил будут затруднены»…

Конные патрули из конца в конец мерили притихшую площадь, из темноты доносился цокот копыт, приглушенный снегом. Циферблат часов на Спасской башне не светился, не горело рубиновое созвездие Москвы.

До поры до времени решение провести парад держали в тайне – в прифронтовом городе нужно опасаться враждебных ушей и глаз. Еще в половине десятого вечера площадь осталась без праздничного наряда и была пустынна. Но под стеклянной, побитой осколками крышей мерзлого ГУМа хлопотали декораторы и художники, там сколачивали рамы для транспарантов и лозунгов.

Здесь же, в ГУМе, расположился истребительный батальон добровольцев-спортсменов. Среди них были и знаменитые чемпионы, кого мы неоднократно видели на стадионах.

На крышу Исторического музея и ГУМа забрались саперы. В Ветошном переулке дежурили пожарные машины. Начиная с ночи 22 июля им часто приходилось тушить пожары, вызванные бомбардировками. И вот впервые за месяцы войны пожарным дали праздничное поручение – приставить свои высоченные лестницы к фасадам зданий, обступающих площадь, чтобы помочь ее украшению. Только электрикам было нечего делать в тот предпраздничный вечер. Площадь оставалась совсем темной. Ведь не развешивать же гирлянду из синих лампочек!

Ранним утром все заиндевело от тумана; сырой морозной тяжестью стлался он над землей. Колокольня Ивана Великого и соборные купола посвечивали тусклым золотом. Памятник Минину и Пожарскому был укрыт мешками с песком, а окна в храме Василия Блаженного походили на бойницы крепости: в нужную минуту там появились бы пулеметы и противотанковые ружья.

Погода была явно нелетной, но аэростаты заграждения после ночного дежурства в московском небе не опустили, как делали это обычно, не отвели на дневной покой.