Идэр – дочь грязного беженца и глупой райриской женщины, брошенная на воспитание в храм Богини Смерти. Я рос с дворянкой-матерью, помешанной на власти и обучении. С ней я полюбил контроль, и по этой же причине Идэр заняла мое сердце. Ее было слишком легко контролировать. Она – пережиток прошлого, когда девушки были более зависимы от мужчин. Селенга Разумовская – самая сильная и волевая женщина, которую я знал. За одно это я ненавидел ее так же сильно, как восхищался. Не удивительно, что мать никогда не видела в Идэр равную мне. Она просто не могла принять мой выбор. Селенга часто говорила, что я нуждаюсь в той, кому по силам не просто противостоять мне, а без труда указать мне место. Я не слушал ее. Смеялся за спиной. Зачем мне та, которую я не смогу контролировать?

Но было ли дело лишь в безропотной покорности Идэр, или же матери удалось признать в ней предателя раньше, чем мне?

Провожу ладонью по лицу. Бугристые шрамы на левой стороне напоминают о прошлой жизни, где я был счастлив. Обо мне, которого больше нет. Воспоминания приняли форму уродливых рубцов.

– Привал через пару часов. Я просто подумал, что тебе будет интересно… – запинаясь, обращается ко мне Стивер.

Я даже не заметил, как он подкрался. Он походит на жеребенка, впервые поднявшегося на ноги. Мечется туда-сюда без дела. Вьющиеся рыжие волосы выбились из хвоста, завязанного на затылке. Стивер крепко обхватил свернутые желтые листы, прижимая их к груди. Костлявые пальцы с разбитыми костяшками дергаются, словно перебирают невидимые струны.

Мальчишка нервный и дерганный. От таких часто бывают одни неприятности. Но он умен, раз смог вытащить меня.

– Они нашли твою сестру?

– Нет. Мы до сих пор не уверены, была ли она на самом деле…

– Мы разберемся с этим чуть позже.

– Все в порядке, я понимаю, – смиренно улыбается он, пожимая плечами.

Киваю, обращая лицо к ветру. Ничего он не понимает, но разговор уже закончен.

Парнишка бросил свою привычную жизнь, чтобы вытащить меня. Это стало причиной все же исполнить обещание, от которого так старательно открещивался, пока был на свободе. Однажды я уже отказал ему в поисках сестры, а теперь не располагаю такой возможностью.

Сегодня Катунь и Хастах мои поводыри. Я плетусь за ними, словно слепой котенок. Но однажды я снова прозрею и тогда мир содрогнется от перемен.

Просыпаюсь. Голова разрывается от боли. С трудом открываю глаза, чувствуя, как ноет искореженное лицо. Во рту песок, отвратительно скрипящий на зубах. Поднимаюсь и сажусь, разглядывая колодец изнутри. Высотой в пять, а то и шесть цепей[2], он заканчивается каменным ободом наверху. Подо мной сырая земля. Шарю рукой и натыкаюсь ладонью на что-то острое. Аккуратно поддеваю и подношу к лицу, чтобы разглядеть получше. Свет почти не проникает в колодец, потому мне приходится постараться, чтобы разглядеть находку. Передо мной осколок нижней челюсти с несколькими зубами. Отбрасываю кость, и та с глухим звуком ударяется о каменную стенку, отскакивая в сторону. Меня прошибает холодный пот. Поднимаюсь на ноги, и весь мир, ограниченный круглыми стенами колодца, шатается, словно я где-то на корабле в бескрайнем море. Впервые меня накрывает приступ удушающей паники. Я вытягиваю руки перед собой и вижу, как они трясутся в полумраке моего нового пристанища.

Я не могу умереть здесь.

Сверху появляется фигура в темной одежде. Мужчина, насмехаясь, наклоняется над колодцем, сложив руки за спиной.

– На каждого зверя найдется клетка.

Я не могу скрыть отчаяние. С размаху бью стену ладонями, с губ срывается отчаянный вопль. Еще раз. Второй, третий. В ушах эхом отдается хриплый смех главы тюрьмы. Иййоки Вижас Сабун, создатель клочка преисподней на земле.

Видел его всего пару раз, когда служил царю. Мы ужинали в банкетном зале скромной компанией, и я едва не засыпал лицом в салатнице, когда Сабун хвалился своими подвигами. В его видении он был героем, спасающим мир. Зазнавшийся выродок, создавший пыточный муравейник в скале, где когда-то высекли храм для поклонения Смерти. Свечей и молитв здесь больше нет, но человеческие жертвы остались в чести.

Он бросает что-то вниз, и я чувствую, как это маленькое нечто шевелится поблизости. Раздается писк.

Крысы. Он скинул ко мне пару крыс! Подавляю рвотный позыв, поднимая лицо. Встречаюсь глазами с Сабуном, видя победное выражение его лица, тронутого густой серебристой щетиной.

– Я тут подумал: раз ты возомнил себя охотником, то на обед тебе нужна дичь.

Мы добираемся до деревни с первыми лучами рассветного солнца, окрасившими небосвод в светло-розовый цвет. Прислонившись к дереву, я разглядываю едва заметные домишки среди стройных стволов сосен. Нас разделяет небольшая полоса леса. Остывший воздух выходит из носа небольшими облачками пара.

– Что с погодой? – я задаю давно мучающий меня вопрос. Идэр, сидящая на холщовом мешке поблизости, оживилась. Она все еще одета в военную форму.

– Они оживили Катерину и Константина. Забыла сказать вчера.

Я не могу скрыть удивления. Как такое вообще можно забыть?

Какое-то время я просто молча разглядываю ее, ожидая признания во лжи. Идэр, хоть и выглядит воодушевленной, не спешит раскрывать подробностей.

– Оживили? – переспрашиваю я.

Катунь и Стивер подвинулись ближе, прислушиваясь к разговору. Парни упорно делают вид, что увлечены чисткой оружия.

– Я видела их своими глазами на Северо-Востоке. Живые. Более чем.

Лицо Идэр выглядит по-глупому блаженно.

– Хочешь сказать, наши маленькие Боги вернулись, – с усмешкой повторяю я, ощутив давно забытый энтузиазм.

Он вновь пробудился, даруя мне силы и уверенность, которых мне так не хватало после новостей о массовых казнях князей. Возвращение единственных, кто мог противостоять царю и всей действующей власти, мне на руку. Прекрасно иметь в должниках пару ныне оживших Богов.

– Именно. Катерина, говорят, слегка впала в беспамятство, но это лишь слухи.

Катерина всегда была костью в горле. Моему удивлению не было предела, когда царь Воронцов Пятый вдруг начал возводить в честь девицы храмы и заставил своих шутов писать о ней баллады. Рыжая никому не нравилась при жизни, но стоило ей двинуть кони, так стала предметом обожания.

Все любят мучеников, кроме самих мучеников.

– Погода испортилась полгода назад. Ну, как испортилась… слетела с катушек напрочь, – вмешивается в разговор Катунь, подпирая голову руками. Его бледно-розовые ладони будто светятся на фоне темной кожи. Нахимов еще прошлым вечером сменил легкие обноски на серый шерстяной камзол, едва сходящийся на мускулистых плечах. Бусины на его свалянных волосах звякают.

– Она постоянно меняется, – поправляет здоровяка Хастах, внезапно вышедший из-за ближайшей сосны. Он выглядит довольным тем, что ему удалось подкрасться незамеченным.

– Выбрал? – нетерпеливо уточняет Идэр, поднимаясь на ноги.

Катунь и Стивер следуют ее примеру. Хастах кратко кивает и юркает между деревьев. Мы спешим за ним.

Он провел нас вдоль деревушки, держась от нее на приличном расстоянии. Она оказалась гораздо больше, чем предполагалось. Добравшись до конца улицы, мы по одному приблизились к небольшому ветхому домику, стоявшему чуть поодаль от остальных. Тот, что раньше стоял рядом, сгорел, оставив после себя несколько головешек на закопченном фундаменте. Предо мной домишко в один этаж высотой. Пробираюсь за полусгнивший забор из маленьких колышков, накренившихся внутрь запущенного двора. Облетевшие яблони перекосило, часть ставней отвалилась, обнажая рамы, скалящиеся разбитыми стеклами, словно клыками.

– Добро пожаловать, Амур! – громче, чем следовало, говорит Нахимов, раскидывая руки в стороны. Он широко улыбается, клацая зубами. – Баню не обещаю, но ты имеешь прекрасную возможность искупаться и напиться горючки, как в старые добрые времена.