Маменька будет в ярости, как, впрочем, и всегда. Очередные вещи, испорченные Идэр по невнимательности.

Накидываю тщательно выглаженную белую рубашку с обтянутыми шелком пуговицами. На груди и манжетах традиционный узор – красные завитки с цветами чертополоха и змеями.

Теплый весенний воздух наполнен запахом сирени, одеколона и страстно любимых мной мятных леденцов. Медная коробочка со сладостями ждет меня на тумбочке, в которой Идэр когда-то хранила украшения.

Со дня помолвки нам пришлось найти ящик для побрякушек побольше.

Любовь к красивым жестам передалась мне от матери. Она, как и я, в первую очередь падка на внешнюю красоту. Что значит большое сердце, если лик столь уродлив, что постыдно задержать на нем взгляд?

Идэр, моя невеста. Главное украшение моей спальни.

Девушка в пеньюаре красуется перед большим зеркалом, заключенном в кованую раму. Нежно-розовая полупрозрачная ткань контрастирует с загорелой кожей. Идэр примеряет новые яхонтовые серьги, которые я меньше часа назад подарил ей за ужином. Темные прямые волосы ниспадали до лопаток. Не решаюсь подойти ближе, с замиранием сердца слежу за каждым ее движением.

Терпеливая, послушная и кроткая. Такая, какой должна быть идеальная девушка.

Скрывать такую изящную фигуру под бесформенной рясой было ее вторым преступлением после красоты.

Высокая и худая, не такая белесая, как аристократки. Ее движения не отточены, как у дев из знатных семей, зато она умеет нравиться.

Идэр оборачивается, одаривая меня обворожительной улыбкой.

И пускай она отдает всю себя, мне всегда будет этого мало. Я хочу большего. Мне всегда будет не хватать.

– Нравится? – с глупым влюбленным придыханием выговариваю я. Знаю ответ на вопрос, но не устану повторять его из вечера в вечер, всякий раз, когда на тонких пальчиках виднеется новое кольцо или же длинную шею украшает только что купленное колье.

Ничего не могу поделать с неимоверным удовольствием, получаемым от похвалы и признания моей исключительности. Любая возможность поговорить должна быть использована. Тем более, если речь о том, как сильно она меня любит.

– Конечно, – ласково отвечает она.

Я кратко киваю, понимая, что нам уже нужно идти. Царь не любит ждать. В спальню проходит пара служанок в передниках, надетых поверх льняных платьев. Они молчат, едва слышно шелестя подолами. Идэр издает протяжный писк, видя платье в руках прислуги. Наряд расшит бисером и драгоценными камнями. Ее густые темные брови поднимаются, она хлопает в ладоши от восторга. Глядя на ее детское ликование, мне не удается сдержать улыбки.

Я люблю ее. Она – все, чего я мог хотеть. А на свете нет прекраснее чувства, чем получать то, что желаешь.

Сегодня я в очередной раз пообещал себе, что не умру. Мои конвоиры клялись в обратном.

Солнце светит над головой, обжигая голые плечи, живот и спину. Кожу стянуло, и при каждом наклоне или резком повороте она лопается. Кровь сочится из ран, оставленных плетью на спине. Они не заживают уже одиннадцать суток – ровно столько, сколько мы движемся на Север.

Царские дружинники возлюбили ближнего своего в моем лице настолько, что бить меня разрешается только тому, кто отличится особой доблестью. Я ответил бы им взаимностью, но руки скованы.

Идя на казнь, я не боюсь презрения разгневанной толпы или манерных улыбок Совета, что вынесет мне смертный приговор. Меня пугает лишь липкое ощущение собственной никчемности. Оно не покидает меня ни на миг, напоминая, что даже дикий зверь, будучи в клетке, должен принять правила дрессировщиков. Иначе его ждет участь ковра под сапогами правосудия.

Правда, я все равно погибну, несмотря на повиновение властям.

И я… сдался. Точнее, мне пришлось отодвинуть фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать, – это слепо плестись в тишине.

Дружинники не лучшие собеседники.

С каждым шагом приближаясь к смерти, я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «Когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех: царя, Богов, мать и свою невесту, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к интригам, поощряла холодное отношение к чужим чувствам. Холодный расчет – вот что, по ее мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя.

Селенга Разумовская не раз повторяла, что еще до моего рождения мне было нагрето местечко при дворе – место личной гончей царя. Следопыт, наемник, один из ближайших соратников и просто сопровождающий на охоте. Правила были просты: званые ужины во дворце за послушание, розги за неповиновение.

Боги не направили меня на путь истинный, когда я пришел к покоям наследника престола. Они не укрыли мою семью от несправедливого приговора и не затушили праведный гнев, что позже разгорелся костром возмездия в мою честь.

И все равно я забрался выше, чем мог надеяться в самых смелых мечтах. За это и поплатился. Падать в подземелье было больно, еще больнее – выбираться.

Все годы заключения я каждую секунду представлял, как отыграюсь, когда выберусь.

Если выберусь.

Мне удалось прожить слишком долго для того, кому был уготовлен столь короткий век. За годы в Лощине дружинники не раз перемололи в порошок мои кости, но так и не убили меня. Царь Райрисы, Волган Воронцов Пятый, уготовил мне другую участь.

Он всегда любил представления, но лишь те, где не являлся главным шутом. Таких, к его огромному сожалению, было ничтожно мало.

Приговор обязан вынести Совет – приближенные правителя. Они, как и узурпатор, восседают в Святом граде Дождя, новой столице.

Крысы более не селятся в сараях и погребах, а греют шкуры в дворцовых палатах на бархатных банкетках.

Старую столицу постигли разруха и мор. Еще одно последствие правления князей на местах. С мором не управились вовремя, и болезнь опустошила все южное побережье, достигнув и без того пустующих Рваных Берегов.

За первым мором последовала новая эпидемия, но власть имущие ничему так и не научились. Десять княжеств, объединенных под началом Волгана Пятого, с трудом держат оборону своих жалких клочков земли.

Райриса моего детства, по рассказам матери, была великой. Сейчас от величия осталось кострище да сумасбродная местечковая власть. Удушив Юг, паразиты заселили Север, обосновавшись в Святом Граде Дождя.

Добраться до новой столицы к первой дате моей казни помешала эпидемия, поразившая Западную часть царства. Люди начали сходить с ума. Дошло до того, что они, сбиваясь в стаи, как волки, вырезали деревни и города.

Мор сменило всепоглощающее безумие.

Ну не тварь ли Судьба, если она есть? У Грехов есть чувство юмора, подарившее мне лишние пару лет жизни.

Поначалу, после моего ареста, было принято решение переждать голод на Юге, а потом все как-то затянулось с приходом безумия с Западных земель.

Я гнил в промозглой тюрьме, пока в родном краю некому было убирать мертвецов с улиц.

И все же обо мне не забывали. Царь писал мне письма.

Когда-то я был не только убийцей его сына, но и другом.

Теперь я – убийца, что купается в угасающих лучах любви и уважения, а Волган – убитый горем отец, чье правление приближается к закату как никогда быстро.

Не знаю, чья потеря разозлила его сильнее, но от бранных выражений, нацарапанных на бумаге, я едва не надрывал живот от смеха.

Женщины – еще один атрибут прошлого.

Женщины, коих глупцы считают вторым сортом, лишенными душ, безмерно коварны, что не может не восхищать. Но за каменными стенами темницы женщин нет, а свою милейшую невесту я желал видеть в последнюю очередь.

Я перещеголял всех своих именитых преступных предшественников. Не каждому удавалось сомкнуть свои пальцы на шее единственного наследника престола, оберегаемого как зеницу ока. Я видел, как жизнь гасла в его прекрасных зеленых глазах, доставшихся ему от папочки, и одаривал его искренней улыбкой в ответ на мольбы сохранить ему жизнь.