Офицеры переглянулись.

— Другие предложения будут? — спросил Минасов.

Члены комиссии молчали.

— Тогда будем считать вопрос исчерпанным.

«Не поняли!.. Не захотели понять!.. Душу, сердце решили исчерпать», — с горечью подумал Торопов и ушел…

Члены комиссии не расходились. Чувствовалось, что они хотят еще что-то сказать, но не решаются. Наконец, стоявший у окна Кузьмин, не выдержал.

— Не нравится мне сегодняшнее заседание, — проговорил он, тяжело вздохнув. — Не убедили мы человека, не раскрыли ему глаза. Уедет он, и все останется, как было.

— Я такого же мнения, — сказал Туров.

— А почему же вы согласились со мной? — спросил Бакланов, пожимая плечами.

— А я с вами, Иван Васильевич, не соглашался. Я только сказал, что оставлять его на Стрелке нельзя. Торопов забыл про офицерскую честь — за это он должен понести наказание. Но что касается вашей оценки его чувств… Нет, не могу с нею согласиться.

Младшие чином притихли. В присутствии заспорившего начальства они чувствовали себя стесненно.

— Вот давайте сообща разберемся, — Туров кивнул на офицеров. — Они знают, какие трудности бывали на Стрелке.

— Там не только трудности бывали. Там было много и неудач, — заметил Бакланов.

— Неудачи — это еще не показатель слабости, — возразил Туров. — И по-моему, ты сегодня погрешил, когда зачеркивал на нет этого офицера. Нет, не на Панькине, конечно, держалась застава. Торопова нельзя сбрасывать со счета. Торопов — отчаянный человек. Это верно. Но мы знаем и другое. Когда на Стрелке бывало трудно, он взваливал на свои плечи самую тяжелую ношу. Спроси у него. — Туров показал на Кузьмина. Кузьмин кивнул головой. — Зачем же ты его так уничтожил?

— Из соображений сугубо педагогических. Для таких людей, как Торопов, нужна именно такая встряска, — пояснил Бакланов. — Я верю в его силы.

— В таком щекотливом деле не всякое экспериментирование может дать нужный результат.

— Вы знаете его коня? — спросил неожиданно Бакланов, переводя разговор на любимую Туровым тему.

— Ну, знаю.

— Знаете, что он сдохнет, запалится в карьере, а будет стараться всех обогнать?

— Знаю.

— Так вот, Торопов тоже такой. Умрет, а своего добьется. Не на Стрелке, так на другой заставе все равно докажет, чего он стоит. Важно дать ему хороший заряд.

— Образно, но не очень убедительно, — заметил Кузьмин.

Бакланов сокрушенно махнул рукой и признался:

— Ей-богу, товарищи, голова идет кругом. Ума не приложу, как выйти из этого положения. И Панькина жаль, и ее, эту женщину, и Торопова, стервеца, люблю. Но что делать?

— А я с этим не согласен, — проговорил молчавший до этого Гребешев. — За такие штуки в старое время на дуэли стрелялись. А сейчас за это надо судить офицерским судом чести, лишать звания. Это же позор!

— Верно, Гребешев, позор. Позор это! — согласился Туров. — Вы берете во внимание сам факт и на нем строите выводы. Если поступать только таким образом, то это правильно. Торопова нужно не только снимать с должности, но и гнать из партии. Ее надо посадить на пару лет в тюрьму, как это делали с неверными женами японцы. А может быть, лучше разобраться в причинах? Поискать, где истоки ее неверности?

Туров сел к столу, взял папиросу, прикурил. Все поняли, что теперь начальник отряда не остановится, пока не выговорится.

— Все сложнее, чем мы думаем. Это же, голубчики, жизнь. Сложнейшая штука! А мы идем к людям с программой «минимум». Пока дело имели с обычными явлениями армейской жизни, пока разбирались с «прямолинейными» солдатскими конфликтами, мы были неплохими начальниками… На Стрелке ЧП стало меньше — хорошо! Нарушителей задерживают — отлично! А получилось вон как! Пока Торопов делал успехи, мы умилялись им, не хотели замечать его недостатков. Кое-кто уже предлагал его кандидатуру на пост коменданта участка. — Туров многозначительно посмотрел на Бакланова, потом на Кузьмина.

— Что ж, на ошибках учимся, — признался Кузьмин.

— Учимся, учимся, а научиться не можем. Этот случай с Тороповым ясно показал слабость нашей системы воспитания. Мы зачастую не видим человека со всех сторон. Мы смотрим только на службу, да и то подчас формально. А душа? Сердце? Вот и срываются люди, как Торопов. Хорошие люди! Торопов… Да-а… Любовь мы караем, как преступление. А ведь к каждой душе нужно иметь свой подход… Вот так, комиссар! — Туров умышленно назвал Бакланова по старинке. — Мы с тобою в ответе за это.

— Что же теперь делать с Тороповым? — спросил Минасов.

— Мы уже все сделали. Остается ждать, как он сам поступит. Женится на Панькиной — пусть живет на счастье. Семьи у Панькиных не было. Посмотрим, может быть, она будет у Тороповых.

Бакланов осуждающе зацокал языком.

— Ты не прищелкивай, — остановил Бакланова начальник отряда. — Здесь нет юнцов, которых бы мы с тобою могли развратить. Я против ханжеского толкования нравственных понятий.

— А коллектив?

— Что коллектив? Коллектив был и будет. Если он в своей основе здоров, его ничто не собьет с толку!

Офицеры разошлись…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Вечером Москва передавала «Танец маленьких лебедей».

И вдруг на заставу поступил литерный сигнал «Буря!» Это был приказ о выступлении. Торопов побледнел, вскочил из-за стола. Ставка Верховного командования приказывала пограничным войскам снять японские кордоны, блокировать приграничные гарнизоны врага, обеспечить безопасность тылов регулярных частей, устремлявшихся в глубь Маньчжурии. Советская Армия готовилась к великому освободительному походу в Китай…

Торопов, волнуясь, отдал команду собрать личный состав, а сам бросился звонить в штаб отряда. Накануне он получил приказ об освобождении от должности. Как же теперь поступить? Передать командование Панькину, назначенному временно исполняющим обязанности начальника заставы? Или взять ответственность за судьбу операции на себя?

Услышав в трубке голос начальника отряда, Торопов спросил:

— Как поступить мне?

— Как предписано!

Торопов понял, что начальник отряда имеет в виду литерный сигнал.

— Я говорю о вашем приказе, — пояснил лейтенант.

— А-а!.. — Застигнутый врасплох, Туров собирался с мыслями. Откашлявшись, он продул трубку и грубоватым голосом сказал: — Ладно, командуй! Потом разберемся. Передай мое решение Панькину. Подтверждение приказа получите шифровкой. Желаю удачи!

Обрадованный доверием начальника Торопов возбужденно заходил по канцелярии…

…В казарме шли приготовления к боевому расчету. Становясь в строй, Слезкин заметил, что в шеренге были все пограничники заставы, даже те, кто должен был в этот час находиться на границе.

— Почему возвратились наряды Пушина и Борзова? — шепнул он соседу.

— Прорыв где-нибудь! — ответил тот.

— Тогда почему сняли наряды?

Улыбка вошедшего в казарму Торопова рассеяла тревожные мысли бойцов. Внешне начальник казался спокойным. Лишь румянец, разливавшийся по обветренным, слегка побледневшим щекам, выдавал его волнение. Сверкнув глазами, он сказал:

— Товарищи, сегодняшней ночью заставам пограничных отрядов Дальнего Востока приказано перейти государственную границу и разгромить вражеские кордоны.

В казарме наступила гробовая тишина. Бойцы затаили дыхание, слышали стук собственных сердец. Откуда-то из-за границы донесся заунывный плач филина. Слезкин почти задохнулся от волнения. Он знал, что совершается событие, которое он не забудет всю жизнь.

— Нам приданы для усиления бойцы соседних застав, — как в тумане слышал Слезкин торжественный и суровый голос Торопова. — К нам подходит взвод маневренной группы. Мы должны уничтожить кордон Уда-хэ и гарнизон в станице Георгиевской в пятидесяти километрах от границы.

Торопов взглянул на часы, сказал:

— Прошу сверить! Сейчас восемнадцать сорок пять. Выступаем в двадцать четыре ноль-ноль.

Сержанты и солдаты начали сверять время. Слезкин, волнуясь, все никак не мог загнуть обшлаг гимнастерки. Торопов продолжал: