Похоже, его предположение о закрытых глазах вызвало у нее чувство неловкости. В этой непосредственной реакции было что-то неожиданно милое.

– Вы говорите, что у вас не было выбора, но в жизни мы все только то и делаем, что выбираем, – философски заметил Линдси. «Если только твой покойничек папаша не накинул тебе на шею петлю», – добавил он про себя. – С каждой вашей репликой я обнаруживаю, что все больше погружаюсь в дискуссию.

Какое-то время она неподвижно стояла, приподняв в немом вопросе изящную бровь, затем молча развернулась и вышла, сердито шелестя шелками. Линдси не стал ее удерживать. Общение с этой девицей развлекло его. От былого гнева почти ничего не осталось – разве что легкая досада. Но с этим уже ничего не поделать. Не в его власти изменить завещание отца, но оставить все как есть, не рискуя остаться без средств к существованию, он тоже не мог. Старый черт загодя выкопал яму, в которую Джонатан угодил уже после смерти родителя, и, пока он не придумает, как ему из этой ямы выбраться, жизни ему не будет.

Линдси взял со стула перчатки, и мысли его приняли более приятное направление. Почему он не узнал эту темноволосую красотку? Ту, что тайком наблюдала за их с леди Дженкин любовной игрой? И почему он так и не выяснил, как ее зовут? Это упущение необходимо исправить, и как можно быстрее. Из чистого любопытства он все же вернется в бальный зал и наведет о ней справки. Линдси справедливо гордился своим умением в кратчайшие сроки раздобыть нужную информацию, особенно если она касалась заинтересовавшей его женщины.

Веселье продолжалось. Публика все так же развлекалась светскими беседами, танцами и прочей чепухой. Все как всегда. Казалось, никто и не заметил его отсутствия. Линдси взял с подноса стакан с бренди и направился к группе знакомых джентльменов, которые, стоя у застекленного выхода на террасу, болтали о лошадях, ставках и всякой всячине, касавшейся чисто мужских увлечений.

Один из самых близких друзей графа Линдси, Джереми Локхарт, виконт Диринг, сегодня отсутствовал. Последнее время Диринг большую часть времени проводил дома – у него недавно родился первенец. Внезапная перемена в образе жизни и привычках друга немало удивляла Линдси. По правде говоря, детство самого Линдси было слишком безрадостным, чтобы он мог уяснить, что такое «тихое семейное счастье». Мать пала духом задолго до появления Джонатана на свет, а отец приучил смотреть на мир под тем углом, когда видишь прежде всего его темные стороны. Даже только его темные стороны. Со временем семью ему заменил узкий круг друзей, что Джонатана вполне устраивало.

– Она немного чересчур бесшабашна, даже на твой вкус, если только она тебя не зацепила намертво, – продолжал разглагольствовать лорд Миллс. Линдси, склонив голову, с ухмылкой слушал приятеля. Грегори Барнс, он же виконт Миллс, слыл таким же «проказником», как и Линдси, если, конечно, подобный эпитет подходит для мужчин их с Миллсом возраста.

– Леди Дженкин пожирает тебя глазами. Боюсь, на ужин у нее аппетита не хватит. Муж ее вроде бы ничего не замечает, но с такими пройдохами, как он, держи ухо востро.

– Я – сама осторожность, – ответил Линдси.

Мельком брошенный на леди Дженкин взгляд убедил Линдси в правоте приятеля. Леди Дженкин и не думала скрывать свои чувства. Впрочем, судя по тому, что Линдси успел узнать о ней за время общения в кабинете лорда Альбертсона, иного ждать не приходилось. Как бы там ни было, сцена ревности в планы Линдси никак не входила. Ставить под угрозу успех своего предприятия Линдси просто не имел права, а потому вынужден был играть ту роль, что диктовали обстоятельства.

Привычно выругав отца последними словами – про себя, – Линдси предложил Миллсу продолжить разговор на террасе.

Ночной воздух овеял его приятной прохладой. Приятели отошли подальше от выхода в зал.

– Ты узнал что-нибудь новое о «Дециме»? – спросил Линдси. Миллс был в курсе его проблем и знал, что он занят поиском трех украденных у старого графа картин, являющихся частью залогового имущества. Миллс водил тесную дружбу с музейщиками и коллекционерами и, кажется, проворачивал кое-какие дела, связанные с предметами искусства. Одним словом, Миллс был своим и среди культурной элиты Лондона, и среди тех, кто сбывал краденые картины, что делало его на редкость ценным помощником.

Отец Линдси заявил, что картины были украдены, и взвалил на сына обязанность вернуть ценную коллекцию под общим названием «Три парки». «Нона» – та, что тянет пряжу, прядя нить человеческой жизни, пребывала до поры до времени в частной галерее лорда Дженкина и ждала своего «освободителя» в виде Линдси завтрашней ночью. «Децима» – та, что наматывает кудель на веретено, распределяя судьбу, была следующей в очереди на возвращение в родные пенаты. Что же касается «Морты» – той, что перерезает нить, заканчивая жизнь человека, – о ней Линдси подумает тогда, когда определится судьба первых двух.

– Пока ничего, но мой подельник сообщил, что к концу недели сможет вывести нас на нее.

Переданные поверенным в делах отца документы едва поместились в саквояж, но толку от них не было никакого.

– Спасибо за хлопоты, – сказал Линдси.

– Для друга ничего не жаль, – ответил Миллс и, озабоченно взглянув на Линдси, спросил: – Но не мог же твой отец навсегда лишить тебя средств?

– Мог. Чтобы заставить меня выполнить поставленные им условия.

– Но ведь он уже умер.

– Умер – это точно. Но я вынужден жить по его законам и после того, как он сошел в могилу.

Миллс промолчал. Что тут скажешь? Между тем приятели вернулись в зал, и первым, что увидел Линдси, был знакомый силуэт темноволосой дебютантки. Она стояла в окружении других дам и на их фоне показалась ему божественно прекрасной, а ее точеный профиль – верхом совершенства. От нее словно исходило сияние.

– Тебе знакома та леди в бледно-голубом шелковом платье у стола с закусками? – Линдси поймал себя на том, что не может отвести от нее взгляд.

– Труда мне это не составило, – развязно протянул Миллс.

– Так что ты о ней узнал? – Линдси сделал вид, что не понял подтекст.

– Леди Кэролайн Николсон, единственная дочь лорда Дерби и его жены, недавно вернулась из Италии, где провела несколько лет. До отъезда они жили в Линкольншире, но после продажи имения переехали на постоянное проживание в Лондон. Прозвучало и то, что перемена места жительства обусловлена желанием леди Кэролайн обзавестись супругом, хотя ходят слуги, что отъезд семейства из Италии был вызван угрозой неминуемого скандала.

– Великолепно, Миллс. Тебе бы работать в разведке. Страна сочла бы тебя своим героем.

«Она прекрасна», – подумал Линдси.

– Мне и здесь хорошо, с тобой на балу. У нашего короля и так хватает сомнительных связей. И я дорожу нашей дружбой.

– Вот тебе дружеский совет: быть слишком хорошо информированным так же опасно, как и быть недостаточно хорошо информированным. Впрочем, ты и так об этом знаешь, – рассеянно проговорил Линдси, не отрывая глаз от леди Николсон. Почему она ни разу не взглянула в его сторону?

– Вижу, мыслями ты сейчас не со мной, – хмыкнул Миллс.

– Дай знать, если твой подельник сообщит тебе что-то ценное, – попросил друга Линдси, и тот, насмешливо кивнув, отошел прочь.

Леди Николсон упорно его игнорировала. Она смеялась над чем-то сказанным одной из дам постарше, стоявших рядом с ней.

«Когда же она наконец почувствует мой взгляд?» – думал Линдси. Смотреть на нее было приятно – она воплощала собой его представление об идеале женской красоты. Голубой цвет очень шел ей, струящийся шелк подчеркивал непринужденную грацию, которой были лишены все прочие женщины в ее окружении. Волосы цвета черного кофе, который он так любил пить по утрам, были уложены мягкими завитками. Один или два, словно выбившись из прически, касались затылка, привлекая взгляд к женственному изгибу стройной шеи, пленительному вырезу платья, приоткрывающему лопатки. Она повернула голову, и голубоватым светом блеснули драгоценные камни ее сережек. От былой неловкости не осталось следа – она вела себя совершенно естественно, словно блистать в свете было ей знакомо и привычно.