– Сэм мне рассказала, что у них в Таиланде обезьян держат в клетках, – объявил Саша.
– В зоопарке, наверное, – ответила я, – или, может, дома держит кто-то.
– Нет, когда они себя плохо ведут, ну обезьяны, тогда их ловят полицейские и сажают в клетки, так она сказала.
Я кивнула. А что, кто их там знает, может, так оно и есть.
Стэфан услышал наш разговор с Сашей и принялся гоготать.
– Нет, не про обезьян речь была, – объяснил он, давясь смехом, – это Сэм ему про тюрьму рассказывала. «monkey» – это у нее тюрьма.
Тут, услышав знакомое слово, встрепенулась Сэм.
– Ес, ес, бэд мен ми манки, – сообщила она и вцепилась обеими руками в невидимые прутья, изображая, что она за решеткой.
Мы с Сашей переглянулись. А Стэфан объяснил нам, что Сэм называет тюрьму обезьянником и хотела, видно, наказать Саше вести себя хорошо, чтобы никогда не попадаться полицейским.
– Она очень любит детей, – подытожил Стэфан, встал из-за стола и пошел к Марку и Франсуа, которые вертели на мангале колбаски.
– Сэм сказала, что меня посадят в тюрьму? – встревоженно спросил меня Саша.
– Нет, – резко ответила я, – ты же не в Таиланде, да и на обезьяну не похож.
Саша со мной согласился.
Мы с ним еще какое-то время посидели за столом. Поскольку разговаривать нам с Сэм и Мод было не о чем, а мужчины с бокалами водили хороводы вокруг мангала, сидели мы молча. Только Мод вела беседу с Сашей. Она интересовалась, как поживает его мама, рассталась ли с Мишелем, с кем начала встречаться. Ну нормальная такая беседа с пятилетним мальчиком. Когда же она спросила у Саши о том, спал ли уже новый мамин кавалер у них дома, я забрала Сашу, и мы пошли гулять с Лаской по окрестностям нашей деревни.
Первым делом мы отправились к ослам. Ушли от шоссе, где стоял наш дом, свернули на проселочную дорогу и зашагали. По обеим сторонам дороги поля были засеяны кукурузой.
– Когда маис созреет, придем за ним. Соберем и сварим дома, а потом будем есть с солью. Знаешь, как вкусно будет, – рассказывала я Саше.
– Папа не разрешит. Воровать нельзя.
– Что значит воровать? Мы просто возьмем несколько початков, когда будут убирать с поля. Когда ее собирают, всегда остается на земле, вот мы и соберем.
– Все равно папа не разрешит..
– Да мы его и спрашивать не будет. Просто соберем и все.
Саша кивнул, но как-то неуверенно, он-то хорошо знал своего отца.
Мы подошли к ослам. Два серых и один черный – Сашин любимый – они издалека завидели нас и уже тыкали свои морды в изгородь, показывая нам, как они хотят есть. Ослы всегда хотят есть. Такие уж они обжоры. Мы кормили и кормили их сочной зеленой травой, рвали и просовывали между прутьев, а они брали стебли своими мягкими губами, пережевывали и качали головами.
Оборвав всю траву возле ограды, мы пошли дальше. Шли и болтали: о коровах и ослах, о школе и Сашиных друзьях, о том, кем он хочет стать, когда вырастет. В общем, о том, о чем нормальные взрослые люди говорят с детьми. А еще я пообещала как-нибудь порисовать с Сашей красками. Оказывается, ни разу еще за свои пять лет он не держал в руках кисточку и никогда не рисовал акварелью или гуашью.
– Мама говорит, что я все перепачкаю, – объяснял Саша, – краски же такая вещь. Нельзя мне еще рисовать.
– Все тебе можно, не слушай ты никого, порисуем.
Саша улыбнулся.
Вот у них, у этих бельгийцев, какие установки. Лучше не разрешать ребенку рисовать, чтобы не испачкался, чем дать возможность маленькому человеку почувствовать цвет. Бред какой-то. Они вообще мало что детям разрешают. И ничему не учат. Когда я год назад приехала жить к Франсуа, Саша не умел даже одеваться самостоятельно. Ему не разрешали. Вымыть руки сам он тоже не мог. Просто протягивал ладошки и ждал, пока ему их намылят. Ничего он не умел. Его даже кормили, чтобы не испачкался и на пол не уронил. Я, честно говоря, думала поначалу, что он отстает в развитии, что у него какой-то диагноз. Потому что он особенно ни во что не играл, не бегал, не кричал. Он сидел обычно аккуратно одетый, с уложенными гелем волосами, у себя в комнате и тихонько играл в своих бономов – человечков: всадников или героев звездных воинов.
Но потом выяснилось, что все с ним нормально. Просто ему ничего нельзя, а то испачкается, порвет новую рубашку, или еще что. Однажды я рассказала Саше, что можно лазить по деревьям и собственноручно затащила его на дерево в нашем саду. Саше понравилось, Франсуа орал на меня. «Как ты можешь предлагать ребенку такое?» – кричал он. Я пыталась объяснить, что все под контролем, что я его страховала, что он не свалился бы с этого несчастного дерева. Но выяснилось, что дело вовсе не в том, что Франсуа опасался за здоровье сына, он переживал, что тот порвет джинсы. «Это дурные манеры – лазить по деревьям!» – подытожил муж.
«Comme tu veux», – ответила я, но все равно, когда Франсуа был чем-нибудь занят, например, футболом по телевизору, мы с Сашей лазили на дерево. Даже я залезала назло мужу.
В общем, Саша – вполне нормальный ребенок. На той неделе я научила его кататься на велосипеде. Франсуа кричал что-то про дополнительные колесики, которые нужно непременно прикрутить к велосипеду, но я смеялась ему в лицо. «Саше уже пять лет! Какие колесики? Себе прикручивай!» «Но Тома я учил кататься на четырех колесах. И это, скажу тебе, не так просто. Ты же все всегда знаешь наперед! Вы же, русские, самые умные!» И еще добавил свой коронный аргумент, мол, детей я никогда не воспитывала, откуда мне знать, как их учить. Но я тогда взяла Сашу и ушла с ним и велосипедом на площадку возле муниципального бассейна. Часа полтора мы с ним тренировались, и домой Саша уже ехал на двух колесах совершенно спокойно. Ну упал, может, пару раз, зато был счастлив и город собой.
Когда мы вернулись от ослов, гости уже расправились с мясом. Три бутылки вина были выпиты, и теперь каждый занимался своим делом: Мод загорала в шезлонге, Сэм вязала (она всегда брала с собой вязание), Стэфан спал, а Франсуа с Марком сидели на скамейке возле декоративного пруда, пили кофе, дымили и беседовали. Понятно, что не интеллектуальные беседы вели мужчины. Разговаривали о машинах. Марк держал нелегальную мастерскую по ремонту автомобилей, а еще торговал подержанными. Поэтому если не о детях он говорил, то говорил о своем деле. Нам с Сашей мяса оставили. Мы перекусили. Я убрала со стола грязные тарелки и затолкала их в посудомойку так, как нужно мне, а не так, как требует того Франсуа. Хорошо, что он не видел, а то опять бы орал. Он меня откровенно выводит из себя этой посудомойкой. Чтобы поставить тарелки в чудо-технику, нужно сначала протереть каждую салфеткой, потом ополоснуть горячей водой, и только потом можно ставить.
В чем тогда смысл этой самой посудомойки, если приготовление к ее использованию занимает столько времени и отнимает столько сил? Тогда уж проще вымыть самой. Но у Франсуа на все свой, европейский, ответ. Так, говорит он, посудомойка прослужит долго и не будет ломаться. Бред какой-то! Знал бы он, что вот уже год, я через день запихиваю в нее грязные тарелки, не протертые салфеткой, и ничего, работает машина и не жалуется.
Когда дело было сделано, я отправила Сашу в его комнату, чтобы он отдохнул, подремал, или посмотрел книжки, а сама тоже уселась в шезлонг, читать.
Но почитать мне не дали. Сначала со мной битый час разговаривала Сэм, если я правильно поняла, о том, что ей нужна работа, чтобы я поспрашивала у знакомых, нет ли для нее места. Я слабо понимаю, что Сэм может делать, по специальности-то вряд ли Стэфан ей работать позволит. Сэм же настроена была мыть полы или гладить. Во всяком случае, изображала она именно это, объясняя, какая работа ей нужна. Я пообещала узнать. Только вот у кого? В той галерее на Гран Пляс, где я работаю по пятницам, есть уборщица, и в визовом центре, в котором я работаю со вторника по четверг, есть. Но я все равно спрошу, конечно, раз так нужно.
Когда Сэм закончила со мной, ко мне прицепилась Мод. Эта решила поговорить за жизнь. Как, мол, мне живется в Бельгии, не скучаю ли я по дому, как нахожу общий язык с сыновьями Франсуа. Да, у Франсуа есть еще старший сын, от другой жены, этому шестнадцать. И он тоже живет у нас неделю через неделю. Только с Сашей он не пересекается. Когда Саша уходит к маме, от своей к нам приходит Тома.
