Часа в три ночи, впрочем, к дому я-таки подъехала, вышла из машины и в нерешительности остановилась. Меня будто окатили холодной водой, я застыла в оцепенении и страхе, понимая, что меня может ждать дома… Я очень хорошо помнила, каким может быть мой муж в гневе. Нет, с тех пор, как Франсуа искупал меня в пруду и выбил зуб, он ни разу не поднимал на меня руку, мы вообще не вспоминали тот случай, будто его и не было вовсе. Но страх, поселившийся во мне в тот злосчастный вечер, то и дело подавал голос, а сейчас и вовсе орал где-то из глубины подсознания. «Не заходи в дом! Уходи! Это опасно! – проносилось в голове, но тут же, словно кто-то другой отвечал этой испуганной девочке внутри меня, – что за глупости, он ничего тебе не сделает, он не имеет права, ты ни в чем не виновата!» И я медленно приближалась к входной двери. Открыть ее я, впрочем, не успела. Дверь резко открылась сама, а на пороге появился Франсуа. Одним рывком он втащил меня в дом и тут же залепил такую пощечину наотмашь, что я отлетела, врезалась в комод, что стоял у двери, и упала на пол, а сверху, с комода, на меня упала ваза. Ужас сменился болью, в голове, а последнее, что я помню звон разлетающихся по каменному полу прихожей осколков. Потом все. Темнота.

****

Очнулась я в кровати. В одежде. В спальне было темно – плотные занавески не пропускали утренний свет. Электронные часы показывали 8.47. Франсуа рядом не было. Я потрогала лоб, по которому по касательной вчера пролетела ваза, – шишка внушительных размеров разносила по всей голове пульсирующую боль. Я с трудом повернулась на другой бок и попробовала еще уснуть. Не получилось. В 9.34 я заставила себя встать. В доме не было слышно ни звука. На цыпочках я прокралась в ванную.

«Да, красиво…» – протянула я в полный голос, глядя на свое отражение в зеркале. Шишка оказалась здоровой и ярко-синей. Такая, настоящая гематома. Вглядываясь в свое отражение, я заплакала. Ну, за что же мне все это? И как теперь со всем этим быть?

Удивительно, но я не испытывала зла на мужа. Скорее, наоборот, мне было страшно, что он не простит меня, что снова будет злиться. Я чувствовала себя виноватой. И мне уже казалось, что можно было и не ходить на Полунина, раз Франсуа просил меня остаться дома, и что уж, конечно, нельзя было вот так вот на целый день бросать его одного, не звонить столько часов, не ответить на смс. Надо было сразу после спектакля ехать домой, а не ужинать с Наташей.

Самобичевание длилось довольно долго. Я уже плакала навзрыд, сидя на полу в ванной комнате, облокотившись на унитаз, и мечтала только о том, чтобы Франсуа простил меня, обнял, прижал к себе и пожалел.

Через два часа я спустилась вниз. В гостиной никого не было. Только Ласка дремала в своей панье. На кухонном столе в кофейнике стоял ледяной кофе. То есть Франсуа заварил его очень давно и пить, по всей видимости, так и не стал. На диване я обнаружила свою сумку, нашла в ней телефон и набрала мужа. Номер был недоступен. Я понимала, что Франсуа специально отключил телефон, чтобы проучить меня. И ушел куда-то специально. Может, и вовсе просто так бродит где-то по окрестностям. Все это я понимала, но ничего не могла с собой сделать: мне было плохо, грустно и даже страшно. Я раз пять прослушала, как женский металлический голос по-французски повторяет, что телефон абонента выключен. Я выходила в сад и возвращалась в дом. Я прижимала к груди собаку, которой не доставляла это никакого удовольствия, но она покорно терпела, утыкалась в ее спину носом и плакала, гладила ее по голове и разговаривала с ней. Ну и конечно я без остановки курила под накрапывающим дождем в саду и прислушивалась к воскресным звукам нашей деревеньки. Я все думала, куда же ушел Франсуа, что он делает, когда вернется, почему не звонит, может, с ним что-то случилось.

Звонила Наташа, но я не стала разговаривать с ней, отправив в ответ стандартное сообщение «не могу говорить, перезвоню позже». Мама прислала смс с предложением поговорить по скайпу, ей я написала, что мы с Франсуа в кино.

В пять часов вечера, от зловещей тишины дома, от серости за окном и страха, зловещего страха, животного, леденящего, я не выдержала и вышла на улицу. Села в машину и поехала, не зная, куда и зачем. Просто, чтобы ехать, чтобы двигаться, чтобы больше не быть в этом ледяном и таком чужом доме.

Я ехала и ехала, все время прямо, по шоссе Монс, и оно привело меня в центр Брюсселя. Недалеко от площади Сан-Катрин я припарковалась, хотела достать кошелек, чтобы оплатить парковку, но обнаружила, что оставила сумку – выбегая из дома, я схватила только телефон и ключи от машины. Впрочем, за парковку по воскресениям платить не нужно, это я уже вспомнила тогда, когда волевым решением решила за нее не платить вообще и брела себе по центру Брюсселя, вглядываясь в лица прохожих, в надежде увидеть мужа. На террасах кафе и ресторанов сидели люди, шумели, смеялись, или, наоборот, разговаривали тихо. Я шагала по маленьким улочкам, будто обезумев, я хотела увидеть Франсуа, я была уверена, что он где-то здесь. Я хотела поговорить с ним, объяснить, что не хотела делать ничего плохого, что не хотела его обидеть. О том, что это он обидел меня, я не думала. Все перемешалось в голове, все и в одночасье.

– Дарья, здравствуйте, вот так встреча! – откуда-то сбоку раздался бархатистый и немного взволнованный голос. Голос принца, его я узнала сразу.

Я остановилась и несколько секунд, а может быть, целую минуту, не знаю, казалось, это было довольно долго, стояла и не решалась оглянуться.

– Са va? – граф Дюпеи дотронулся до моего плеча, вынудив меня выйти из оцепенения.

– Да, все в порядке.

– У вас обеспокоенный вид..

– Ну да, немного обеспокоенный.. Я тут заблудилась и сумку с кошельком потеряла.. – зачем-то соврала я, посмотрела на принца, в его синие глаза, в которых угадывалась неподдельная какая-то нежность ко мне что ли, или не ко мне, может быть, просто. От вранья, усталости, вот этой его нежности в голосе и взгляде, руке на моем плече, от накрапывающего дождя, а, самое главное, от безумной какой-то жалости к себе я заплакала. Пытаясь спрятаться от его взгляда, я уткнулась в грудь графа, а ему ничего не оставалось, как обнять меня и тихо повторять «ну что вы, не стоит, все будет хорошо».

Когда я пришла в себя, когда высохли слезы, и внутри меня было отчего-то спокойно и тихо, мы с графом уже были в его доме, в фешенебельном районе Брюсселе. Я сидела на полу у камина, в руках у меня был бокал красного вина, а рядом со мной, уютно свернувшись колачиком, лежала собака по имени Тампет, что в переводе с французского означает Гроза, породы Джек рассел терьер. Пока мы ехали сюда, я рассказала графу все-все. Про ссору с Франсуа, про шишку на голове, про Олега, про работу на телевидении, даже про отношения с мамой и беременность сестры. Не знаю, как так вышло. Может, он специально возил меня кругами по городу, чтобы я могла выговориться. Интересно, что теперь? Часы в гостиной графа показывали половину двенадцатого.. Франсуа мне, естественно, так и не звонил.

– Я думала всегда, что собаки этой породы ведут себя по-другому, что они такие игривые и беспокойные.. – тихо произнесла я и потрепала Грозу, которая лениво завиляла хвостом, не повернув головы в мою сторону.

– Гроза дома, как кошка, очень нежная, но играть любит, и на улице ведет себя иначе, охотится.

Граф Дюпеи с сырной тарелкой в одной руке и с бокалом – в другой, присел рядом со мной и протянул мне сыр. Есть, впрочем, не хотелось. Я покачала головой и улыбнулась. Граф поставил тарелку на пол. Повисла пауза.

– А здесь можно курить?

– Ты куришь? Не думал, да, конечно, кури.

Вот это «ты куришь» резануло слух. Как-то резко он перешел на «ты». Я вытащила из заднего кармана мятую пачку сигарет.

– Это ведь ничего, что мы теперь на «ты»? – будто прочитав мои мысли, спросил граф и добавил, – если можешь, называй меня Винсент, а не le comte, так как-то лучше, по-моему.