– Разумеется, – отвечает довольно.

Кровь приливает к голове, лицо становится бордовым. Все пары глаз прикованы ко мне, будто я совершила непоправимый поступок.

С шумом отодвигаю стул. Сейчас мне становится все равно, что еще могу услышать в свой адрес.

Некультурная, безманерная, необразованная деревенщина… Плевать.

Моя мама считает меня глупой, а этот подонок будет теперь следить за каждым моим шагом. Крутить мои нервы и взрывать терпение.

– Благодарю. Было вкусно, но я наелась.

Надеюсь, они рассчитывали, что мне известно слово «благодарю».

Взбегаю по лестнице к своей комнате и останавливаюсь, прислонившись к стене так, чтобы меня не было видно.

Перевожу дыхание. Оно такое не из-за быстрого темпа, а от слез, которые сдерживала. Теперь горло першит и сдавливает.

Прикладываю ладонь к кулону. От него идет сильное тепло. Успокаивает.

– Филипп, Алена права. Приглядывай. Не позволяй Орсову приближаться к Лизе, – голос Альберта холодный.

Не знаю, что отвечает им Шахов-младший, но такой же скрип стула заставляет вздрогнуть. Затем шаги. Быстрые, довольно громкие. Они все ближе и ближе.

Замираю, не в силах оторвать ноги от пола, когда моя комната буквально через две двери.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю, как только Филипп наступает на последнюю ступеньку.

– Делаю что?

Руки трясет от злости на этого подонка.

– Проблемы мне создаешь!

Шахов подходит вплотную. Ему вновь незнакомо понятие личного пространства. Хотя о чем это я? Он прижимал меня к стене и бесстыже целовал, не зная моего имени. Какое еще личное пространство?

– Много на себя берешь. Я лишь забочусь о репутации моей семьи. А ты, Лиззи, совсем как глупый мышонок среди прожженных и ушлых крыс.

Снова глупая?

Филипп заставляет меня вжаться в стену. Слиться с ней и снова ощутить свою никчемность.

И правда, мышонок. Сердце готово остановиться в любую секунду от страха.

– Да и как не присмотреть за сводной сестрой?

– Держись от меня подальше, Шахов, – бросаю сквозь зубы.

Его рука вновь касается моего тела, прожигая даже толстую пряжу свитера.

Толкаю в грудь, а он ни на миллиметр не сместился. Упрямо возвышается надо мной.

– Сам же говорил: «не показывайся мне на глаза». Вот и ты теперь не показывайся мне на глаза. Понял?

– Понял.

Выбираюсь из-под мощного тела, а он хватает меня за запястье, вынуждая затормозить. И толкает обратно к стене. Руку кладет на мою шею, чуть сдавливает.

Все повторяется. Вновь чувствую откуда-то вкус мятной жвачки и горького кофе.

Глубоко дышу до головокружения.

– В прошлый раз ты так и не поцеловала меня в ответ. Не научили в твоем городишке?

Прикусываю язык, чтобы не бросить в него язвительный ответ.

Его ладонь мастерски перекрывает поток воздуха.

Шахов так близко стоит ко мне, что любое мое движение, и я смертельно обжигаюсь о его кожу.

Филипп опускает взгляд на мои губы, затем на кулон и целует. Прикусывает нижнюю губу. Языком проходится по сцепленным зубам и надавливает, вынуждая меня раскрыться навстречу.

Он целует, будто мстит за что-то, наказывает. Сильней вжимает в стену, терзает губы до боли, заставляя хоть как-то ему отвечать. Непривычно, с волнением.

Бьющаяся жилка на шее готова разорваться от шумного пульса.

– Ты просто не умеешь, Лиззи.

Вновь краснею.

Второй поцелуй в моей жизни снова цинично украден этим подонком.

– Еще и наверняка девственница. Я прав? – склоняет голову вбок. – Забавно…

Готова провалиться сквозь землю.

Шахов вновь наклоняется, а я ловлю момент и успеваю отвернуться. Его губы касаются моей щеки.

Меня бесит, что я невольно подмечаю мягкость его губ и приятный аромат даже после его слов и бесцеремонного вопроса.

Не знаю, то ли ослабла хватка, то ли Филипп, наконец-то, выпустил меня, но я юрко проскальзываю под его рукой и быстрым шагом дохожу до своей комнаты.

– Я не глупая мышка, – развернувшись, говорю, глядя ему в глаза. Уверенности пока нет, но я учусь, пробую.

Губы пылают.

– Неглупая… – повторяю. Голос почти не дрожит.

– Может, и не глупая, но чертовски наивная, Лиззи.

Утро второго учебного дня начинается лучше. Как минимум потому, что я встаю сама по звуку будильника, а не от голоса матери, которая бросает названия лейблов в меня, как вишневые косточки.

Поднимаюсь с кровати, сразу же ее заправляю. В этом доме есть люди, которые могут это сделать за меня, но совесть не позволяет выйти из комнаты, оставляя бардак.

В ванной расставлены сотни баночек. И чего здесь только нет. На всех, понятное дело, одни громкие названия брендов. Непривычно. Но я провожу по ним пальцами, как на пианино играю. Они приятные на ощупь.

Я принимаю душ и после наношу какой-то лосьон с ароматом спелого яблока. Надев тонкий шелковый халат, выхожу их ванной. Даже песню под нос напеваю.

Шахов раскинулся на моей заправленной кровати, закинув одну руку под голову. Его мышцы выглядят напряженными и слишком рельефными для парня двадцати с лишним лет.

Выглядит бодрым, выспавшимся. Мне резко становится некомфортно в этой комнате, которую начала считать по-настоящему своей. Чуть душно и мало воздуха.

– Хороший выбор, – кивает на оставленные мной вещи, которые приготовила для учебы. И надо было это сделать именно до похода в ванную?

По ногам крадется влажный холод, и я проверяю, закрыто ли окно. Обещали дождь.

– Что ты здесь делаешь? – хрипловато спрашиваю, обращая внимание, как Шахов покачивает одной ногой, перекинутой через другую. Он босиком, и его стопы выглядят вполне себе ничего. Не то, что у парней на физкультуре в школе.

У этого Шахова хоть что-то есть непривлекательное?

О да. Есть! Душа.

Тонкая ткань халата кажется мне слишком прозрачной. Филипп задерживает свой взгляд на моей груди. Боюсь даже представлять, что именно он видит. Под халатом нет ничего. Только кожа, покрытая несколькими слоями мурашек.

Шахов подтягивается. Вскакивает, будто совершает сальто.

– Пришел сказать, что сегодня твоя подружка вернется.

Его взгляд оказывается на чулках, которые приготовила. Никогда такие не носила. Вдруг на свою голову достала упаковку и решилась надеть.

– Очень хороший выбор… – повторяет, – мне нравятся чулки на женских ножках. Даже на твоих.

Проглатываю очередной твердый ком обиды.

– Где она была? Что с Камилой? Ты у Артема все узнал? – возвращаю тему в прежнее русло.

Готова вообще любой вопрос задать, лишь бы Фил прекратил разглядывать меня и мои вещи. Белье, уж если быть точным.

Помимо чулок там и новое нижнее белье. Простое, но и такого у меня никогда не было. Здесь кружево и застежка спереди.

Господи, я же перед ним почти голая. Поэтому он такой довольный. Ему нравится вводить меня в краску. Филу нужно каждый раз видеть мои алеющие щеки.

– Спросишь у нее сама, – отвечает, почесывая шею. Я долго была в душе. Если он все это время ждал, мышцы могли затечь.

Зачем-то об этом размышляю, когда нужно выставить этого наглого парня вон.

Шахов медленно идет к двери, толкая меня в плечо.

– Спасибо, – говорю, уставившись в пол.

Не знаю, как он выяснил все про Камилу, но все же он это сделал. Как минимум нужно оставаться благодарной и надеяться, что Шахов не попросит ничего в обмен на оказанную услугу. Филипп опасен и хитер. Мне уже не нужно спрашивать ничего о нем, чтобы это понять. Спотыкалась о его хитрость несколько раз и всегда падала носом прямо к его ногам.

Фраза про глупого мышонка еще никогда так не ранила. Ведь глубоко внутри согласна с ней. К сожалению.

Шахов не отвечает. Он и не слышал моего скудного «спасибо» и высокомерно вышел из моей комнаты.

Я с удовольствием выдохнула. Все это время забывала дышать.

Глаза опускаются на мою кровать, где лежал Шахов. Боже, он занимал половину пространства, но вещи остались нетронутыми. Юбка, блузка, рядом новый бюстгальтер и чертовы чулки телесного цвета.