И, вот блин, все написано у меня на лице: тело Шахова мне нравится.

Застрелить, что ль?

Филипп улыбается еще шире. Омерзительно шире.

– Твой друг был с ней последним. С того вечера она перестала отвечать на мои звонки. Сегодня пропустила первый учебный день, – выдаю тираду при этом смотрю в глаза Филиппу.

– И при чем здесь я?

Когда Шахов опускает взгляд на мой кулон, в комнате становится холодно. Будто резко наступили Крещенские морозы. А от улыбки на его симпатичном лице не осталось и следа.

Он вновь мрачен и недоволен.

– Позвони и узнай, – снова прошу.

Это же как бы не шутки. Человек пропал!

– Да нет мне до нее никакого дела!

Наконец-то покидает мое личное пространство, куда вторгся как самосвал. Не знаю, что ожидать от него в следующую секунду: будет опять улыбаться или вдавливать меня в землю? Его настроение меняется со скоростью света.

– Хотя… – резко оборачивается. Его угли-глаза обладают магией. Я жду, что он скажет, но при этом знаю, что ничего хорошего. – Если разденешься. Для меня.

В горле застревает возмущение размером с грейпфрут. Ни одна молекула кислорода не в состоянии протиснуться, и я как глупая рыбешка только открываю и закрываю рот.

Его предложение смывает крохи самообладания и начинаю шипеть.

– Что? Ты… Совсем поехал?

Шахов усаживается в широкое кресло, куда скинул свою футболку, и вновь делает это: собирает мой образ по точкам.

– Ну почему? Я лишь предлагаю решить твою проблему. Заметь, не прогоняю!

Хорошо, что в комнате нелюбимый мной полумрак. Иначе Филипп бы еще и прокомментировал, как пылают мои щеки от одного только слова «разденься».

– Покажи себя, и я позвоню Теме, узнаю, что он сделал с твоей подругой и куда дел тело.

Его предложение обваривает меня как самый крутой кипяток, оставляя уродливые шрамы на моей гордости. Она же еще у меня есть, пусть и пришла я в комнату к незнакомому парню. Дважды.

Я в домашних штанах и футболке. Желудок камнем падает в живот как реакция на громкое хамство этого подонка. Он еще смеет лапать меня взглядом.

– Трусики можешь оставить. На сегодня, – шире расставив ноги, Шахов и правда удобнее усаживается в кресле, ожидая шоу.

Смотрю на Филиппа, лишенная каких-либо реакций. У меня только мысли роятся в голове, а ноги приросли к телу, руки болтаются плетями.

Когда парень с недовольным хрипом встает и за один шаг преодолевает расстояние до меня, я только успеваю сделать вдох.

– Могу помочь.

Подхватывает край футболки и слегка задирает. Его пальцы проходятся по моему животу, очерчивая пупок, и кожа мгновенная покрывается мурашками. Тело… Отзывается, я прикрываю глаза, яростно ненавидя и Шахова, и себя.

Втягиваю живот, закусываю нижнюю губу.

– Лиззи… – сироп в его голосе с горчинкой.

– У тебя просто холодные руки.

Отступаю. Голова кругом, перед глазами расплывается его комната, превращаясь в темно-серое пятно.

Он снова это сделал. Вызвал ощущения, которые я никогда и ни с кем не испытывала.

До сих пор чувствую его руку, которая поглаживающе трогала живот, касалась ребер. Шахов почти добрался до лифчика.

– Ошибаешься. У меня все в порядке с сосудами. Я всегда и везде… Горячий.

– Вот и гори. Подальше от меня, – шепот пробивает сгущенный вокруг нас воздух.

Шахов смотрит в глаза, затем опускает взгляд на губы. Снова глаза… Губы… Глаза.

В фильмах такое происходит перед поцелуем.

И грудная клетка еле сдерживает рвущееся сердце.

Стук в комнату развеивает напряжение между нами. Я отскакиваю, удивляясь прыти. Шахов поджимает губы. Мне кажется, я слышу ругательства.

– Филипп, – голос мамы впрыскивает в кровь сумасшедшую дозу адреналина. Еще не хватало, чтобы она застукала меня здесь. Полуголый Шахов, я тоже не совсем одета. Свет выключен, щеки пылают.

Умереть – не встать.

Пытаюсь остановить Филипп, хватаясь за его предплечье. Он и в самом деле горячий. Заболел, может?

Успеваю остаться за дверью, когда парень открывает дверь моей матери. Внутрь не пропускает. Через щель я вижу ее смущение.

Ну конечно, Шахов же без футболки!

– Извини за беспокойство. Ты не видел Лизу? Она поднималась наверх, а сейчас ее нигде нет.

Этот придурок улыбается.

– Она выходила из комнаты.

– Куда?

– Ей вроде бы позвонили. Точно. Слышал имя «Дима». И кажется, она говорила это имя как-то… С наслаждением. Ну, вы понимаете, – облокачивается одной рукой о полотно двери.

Меня окутывает волной дрожи, а под ноги забирается обжигающие языки пламени.

– Какой такой Дима?

– Спросите за ужином. Если к этому времени Лиза освободится.

Шахов захлопывает дверь и тут же совсем другим взглядом смотрит на меня. Я превращаюсь в букашку, когда он – самый настоящий смертоносный вихрь.

– Твое время истекло, Лиззи. Но мне понравилось, как ты на меня смотрела. И ты вкусно пахнешь персиком, – наклоняется, чтобы прошептать. Его губы почти касаются ушной раковины, и мои колени предательски подкашиваются.

К ужину спускаюсь, сменив домашние штаны на свободные брюки, а футболку – на кофточку крупной вязки с широким горлом. Одно плечо постоянно оголяется.

В голове до сих пор сложно укладывается тот факт, что нужно просто сидеть за столом и ждать, пока еду разнесут и поставят возле носа.

Еще какой-то месяц назад мы с бабушкой варили круглую картошку, ставили ее в центр стола, и каждый сам себе накладывал ужин.

– Вино? – спрашивают и предлагают на выбор красное или белое.

Уставилась на незнакомые мне бутылки. Этикетки красивые. Там что-то на французском.

– Антонина, будьте любезны, Лизе белое, – решает за меня мама.

А я бы попробовала красное. Говорят, оно вроде как полезное.

– Мне тоже белое.

Филипп сидит напротив меня. В футболке, слава Богу.

Как буду есть, когда Шахов своим взглядом не дает и вдоха сделать, не представляю.

Когда смотрю на все эти приборы, большие фарфоровые тарелки, бокалы, теряюсь. Фил – сама уверенность. При этом он довольно расслаблен. Его небрежность скорее привлекает, чем вызывает осуждение или отталкивает.

Даже раскинутые ноги и откинутая спина на стул делают из него что-то вроде хозяина положения, а не балбеса-работягу, которого посадили за стол к королеве.

Нам приносят рыбу, салаты, какие-то закуски со странными названиями. Но бабушкина картошка все равно остается самой вкусной.

– Как прошел первый день? – Альберт виртуозно разделывает рыбу и отправляет кусочек в рот. Все движения правильные и отточенные, словно эти умения заложены в ДНК.

Шахов-младший делает глоток вина, взгляд сосредоточен на мне. При этом я не смотрю на своего сводного, лишь чувствую покалывание в области плеча, которое оголилось. Кости ключицы ощущаются хрупкими и вот-вот расколятся от следующего вдоха.

– Первый день…

– Лиза познакомилась с Дмитрием Орсовым, – Шахов повторяет те же действия, что и его отец. А именно филигранно очищает рыбу от костей и кладет кусок в рот.

– Орсов это?..

– Тот самый Орсов. Незаконные обороты, серые схемы. Его старший сын содержит несколько подпольных рингов для боев без правил, – продолжает закапывать меня Филипп.

Его самодовольство отражается на лице. Впору брать бокал с вином и выплескивать, чтобы стереть ухмылку с Фила.

– Не самый лучший кандидат, чтобы дружить, – прочистив горло, Альберт говорит, уткнувшись в свою тарелку.

Мама стреляет взглядом.

– Мы лишь сидели за одним столом, – тихо защищаюсь.

Повисает давящая тишина, и кусок уже не лезет в горло. Я и до этого ела через силу. Постоянно казалось, что даже вилку держу неправильно.

– Филипп, ты можешь присмотреть за моей дочерью в университете? – почти давлюсь глотком вина, – она бывает несколько глупа.

Кашляю на всю столовую. Глаза слезятся. Обида на маму распределяется по всему телу.