Как раз в это время в проходе показалась мадам Лора. Она прошла в свою ложу, но через несколько минут поднялась и снова вышла.

Сцена заканчивалась отъездом Штута, который, незаметно щелкнув кнутом, трогал своего пони, и тот под бурные овации зрителей увозил его с манежа.

– Конечно, – вздохнул Джулиано, – пантомима невысокого пошиба, но публике нравится, а клоуну только это и надо.

– Так что же, – спросил Ошкорн, – теперь Штут – директор цирка?

– В общем, да. Но он не проявляет к этому большого интереса и в какой-то мере передал бразды правления Жану де Латесту. Скажем так: на самом деле Латест и есть наш негласный директор.

Пантомима тем временем продолжалась и разыгрывалась согласно канонам жанра и тому, как многие годы разыгрывали ее Штут и Паль.

Убитый горем Паль бродит по манежу. Потом вдруг хлопает в ладоши и кричит подбежавшему гарсону: «Коньяку!» Гарсон сначала приносит маленький столик на одной ножке, потом – крохотную рюмочку. И наконец – огромную бутылку. С большим трудом он наполняет рюмочку. Но когда он хочет унести бутылку, Паль жестом останавливает его.

Гарсон уходит, а Паль, оставшись один, решает пить прямо из горлышка и, чтобы было удобнее, опускается перед столиком на колени, наклоняет огромную бутыль и мгновенно опорожняет ее.

Наблюдая эту сцену в бинокль, Ошкорн пытался разгадать трюк. В конце концов он углядел тянущуюся от дна бутылки тоненькую трубочку, через которую жидкость уходила в столик – по-видимому, с двойным дном…

Эффект трюка был потрясающ. Ошкорн от души расхохотался. Патон милостиво улыбнулся.

Ложа мадам Лора все еще была пуста. В ложе Жана де Латеста сидел тот самый незнакомец, на которого полицейские обратили внимание раньше, он только сейчас вошел туда. А вот сам главный администратор так пока и не появился.

Паль встал с колен и начал играть на скрипке. Но опьянение, казалось, валило его с ног. Он спотыкался, поскальзывался, падал и снова поднимался. И все это – не выпуская из рук скрипки, не прерывая мелодии, продолжая играть в самых немыслимых позах.

– Какой великолепный акробат! – воскликнул Ошкорн.

– Да, – отозвался Джулиано. – То, что он делает, довольно трудно. Но ведь хороший клоун и должен быть отличным акробатом. И еще хорошим музыкантом. Между прочим, Паль очень гордится своим искусством скрипача и своим голосом.

Паль создал свой образ клоуна, клоуна элегантного и не только не гротескного, а, напротив, просто очаровательного. Он выходил на манеж в изысканных, шитых золотом, серебром и блестками костюмах из самого дорогого шелка. Его маленький остроконечный клоунский колпак всегда был украшен высоким плюмажем из зеленых, красных и белых перьев. Грим не уродовал его и не искажал тонких черт его лица. Никогда не согласился бы он, как другие клоуны, размалевать себе красным нос или уши. Он лишь рисовал на лбу жирную белую черту, подкрашивал губы ярко-красной помадой и очерчивал изломанные брови.

В пантомиме, которую играл в этот вечер Паль, у него не было повода дать публике полюбоваться одним из его роскошных костюмов. Он был одет в простой традиционный костюм Пьеро, но сшитый из первосортного белого атласа, с пуговицами из огромных красных драгоценных камней.

Паль был замечательным скрипачом и на каждом представлении оставлял за собой право сыграть соло. И еще он иногда пел. В этот вечер, как того и ожидали, он спел «Добрый вечер, мадам Луна!»

Людовико и его сестра Марта все еще оставались под самым куполом. Когда Паль начал петь и поднял взор к небу, чтобы отыскать там луну, подружку всех Пьеро, Людовико отбросил трапецию с укрепленным на ней картонным кругом, выкрашенным серебряной краской, на котором была нарисована насмешливая луна.

Паль от неожиданности отпрянул, схватился за лоб. Тогда Марта бросила второй диск, но на нем луна была суровой. Потом Людовико и Марта потянули трапеции к себе, и две луны, поднимаясь и покачиваясь, сплелись воедино.

Растерянный, напуганный Паль спотыкался все больше и больше. И когда он пропел:

в зале раздался дружный хохот.

– Такая глупая шутка с этой луной, – сказал Джулиано, – а публика всегда в восторге. Впрочем, в целом интермедия довольно комичная. Дальше уже не так смешно. Но, я думаю, вы знаете продолжение.

– Да, – ответил Ошкорн. – Насколько я помню, Штут-Коломбина снова появляется на манеже, и Паль думает, что это призрак…

– Слов нет, юмор мрачноватый, но публике нравится…

– Паль обворожителен, ничего не скажешь, – проговорил Ошкорн, – и можно понять, в чем секрет его успеха. А как относится к этому Штут, не ревнует?

– Вы не знаете женской души. Штут пользуется таким же – если не большим! – успехом. Женщины любят тех, кто заставляет их смеяться, пусть даже предмет их обожания ужасающе гротескный! – ответил Джулиано.

Он склонился к Ошкорну:

– Вы можете убедиться в этом на примере мадам Лора. Сначала она была весьма благосклонна к Палю. Но победу одержал Штут. И какую победу!

Тем временем свет снова начал постепенно гаснуть. Зал погрузился в полумрак: два прожектора с синими стеклами окутали манеж мертвенным светом. Начиналась третья часть пантомимы.

В полутьме Ошкорн увидел Жана де Латеста, тот проскользнул за спинами зрителей в проходе вокруг партера и сел на свое место в ложе.

Коляска снова медленно выехала на манеж. Пони был покрыт отороченной серебром черной попоной – такими покрывают лошадей, впряженных в катафалк.

В коляске лежала распростертая Коломбина – в той же позе, что и прежде, без признаков жизни, с кинжалом, который все еще торчал в ее груди.

При виде этого зрелища Паль отшатнулся. Потом он взял себя в руки. Он вдруг понял, что это на, него нашло просто какое-то наваждение, он считал, что убил Коломбину. Нет, он не убил ее, она вернулась, вот она, живая! Обезумев от радости, он, подпрыгивая, побежал за коляской, которая уже заканчивала традиционный второй круг по манежу. Когда наконец коляска остановилась, Паль с живостью схватил руку Коломбины и поцеловал ее.

И тут он снова с гримасой ужаса отшатнулся и, чтобы не видеть душераздирающей картины, закрыл лицо руками.

– Штут затянул игру, – сказал Джулиано. – В остальном все, как обычно. Паль опускается на колени, чтобы поцеловать Коломбине руку, она, воспользовавшись этим, изо всех сил ударяет его кулаком по затылку. А потом они обнимаются… Так что же все-таки там происходит?

Тоже явно заинтригованный происходящим, к коляске подошел месье Луаяль. Он склонился над Штутом и, потрясенный, отпрянул. Публика в зале покатывалась со смеху.

Месье Луаяль снова склонился над Штутом, осмотрел кинжал, вытащил его из раны. Брызнула кровь. Месье Луаяль сделал знак своим сыновьям, и они повели пони с манежа. Публика провожала их дружными аплодисментами.

– Отлично сыграно! – сказал Ошкорн.

– Отлично сыграно! – согласился Патон.

– Скверная шутка – ответил Джулиано. – Пойдемте! Я думаю, что на этот раз вы потребуетесь.

Патон машинально взглянул на часы. Было ровно двадцать два часа пятьдесят две минуты.