– Клянусь вам, мы никогда не говорили об этом деле с Людовико!

– Возможно, так оно и есть, но я вновь повторяю: иногда взгляды бывают красноречивее слов. Он знает, что вы знаете, что он все знает! И этого ему достаточно!

– Вы заблуждаетесь. Вы слишком большое значение придаете простым товарищеским отношениям.

В эту минуту вошел Мамут и, увидев Престу, в смятении остановился на пороге. Патон знаком показал ей, что она может уйти. Когда она была уже у двери, он сказал:

– Поверьте мне, мадемуазель, ни один мужчина не стоит того, чтобы ради него приносить себя в жертву.

Эти слова были сказаны Престе, но Ошкорну показалось, что Патон в равной мере адресовал их и Мамуту.

Когда Мамута спросили про дверь уборной Штута, он поначалу все отрицал. Право же, он не помнит, что говорил подобное Джулиано. И тем более не помнит, чтобы подходил к уборной Штута…

– Я бродил по коридорам, как обычно… Ошкорн неожиданно перебил его.

– Ладно, это не так уж важно. Мы хотели поговорить с вами о другом. Вы уверены, что, когда прогуливались по коридорам, не встретили там Людовико?..

И не давая ему времени ответить, продолжал, словно рассуждая сам с собой:

– …потому что роль Людовико весьма подозрительна. Естественно, Преста его защищает…

– Почему – естественно? – спросил Мамут неожиданно агрессивным тоном.

– Потому что красивая девушка всегда защищает красивого мужчину!

– Преста всегда насмешничает над Людовико! Ошкорн с иронией посмотрел на него.

– Выходит, друг мой, вы тоже попались на эту удочку! Вас тоже ловко провели! Преста и Людовико прекрасно утаили свою любовь!

Огромные глаза лилипута странно блеснули.

– Что вы хотите, чтобы я сказал вам? Что я видел в коридоре Людовико? Я не могу утверждать то, чего не видел! Я не встретил там Людовико!

– Подумайте хорошенько. Попытайтесь вспомнить все до мельчайших деталей.

– Все уже давно продумано. Я не видел Людовико. Но я так недолго находился в той части кулис…

– Вернемся к двери уборной Штута. Она оказалась закрытой на ключ, когда вы подошли к ней, не так ли?

Мамут опустил голову.

– Да.

– Почему же только сейчас вы это отрицали?

– Не знаю.

Патон пообещал Ошкорну не вмешиваться в допрос. Однако он не смог удержаться и вступил в разговор:

– Вы хотели скрыть от нас, что подходили к уборной Штута?

У Ошкорна было свое мнение относительно молчания Мамута, но он не высказал его.

– Итак, дверь была заперта на ключ? – настойчиво переспросил он.

– Да… но ключ был в скважине… только я не смог открыть…

– Почему?

– Потому что ключ не годился.

– Что значит – не годился?

– Я повторяю: ключ не годился.

– Чем вы это объясняете?

– Я не объясняю. Это ваше дело – объяснять.

– В общем, потерянное утро! – заключил Патон, когда они вышли из Цирка-Модерн.

Ошкорн не ответил. Для него утро не было потерянным. Он нашел ответ на один из двух небольших вопросов, которые с самого начала задал себе самому, а затем – Па-тону:

«Почему ключ от склада реквизита был вытащен из замочной скважины и отброшен в угол коридора?»

Наскоро проглотив свой обед, Жан Рейналь брился. И мысли его вряд ли можно было назвать радостными. Только сейчас, оглядев свой смокинг, он пришел к выводу, что тот весьма нуждается в чистке. А ведь смокинг у него был только один Выходит, придется пропустить несколько театральных спектаклей. И он размышлял, какие бы доводы привести в химчистке, чтобы его костюм почистили как можно скорее.

В дверь постучали. Удивленный, он увидел инспектора Патона.

– Простите за столь поздний визит. Я обдумал наш утренний разговор… Но, прошу вас, покончите прежде со своей щетиной…

Не дожидаясь приглашения, Патон сел, внимательно и не без иронии взглянул на Жана Рейналя.

– Да не дрожите вы так, а то порежетесь!

– Я дрожу? Да помилуйте!

– И не говорите, что это от холода, у вас здесь просто жарко!

– Я дрожу? Я?

– Между прочим, хотя дело, конечно, не мое, скажу вам, что вы зря пользуетесь опасной бритвой, вы слишком нервный человек! Конечно, я застал вас врасплох, вы вряд ли ожидали моего визита…

Жан Рейналь бросил беспокойный взгляд на стенные часы. Слава Богу, до поднятия занавеса в театре «Монпарнас» оставалось еще больше часу. Он отделается тем, что потратится на такси. Потому что ни за что на свете он не хотел бы пропустить этот спектакль, где должна была играть Маргерит Жамуа – травести в роли Лорензацио. Это его, Жана Рейналя, козырь! Ведь он не один раз писал в своих обзорах, что Маргерит Жамуа была бы великолепнейшим Лорензацио! И вот наконец она вняла его призыву!

Ему ни на секунду не пришло в голову, что Маргерит Жамуа наверняка никогда не читала «Газету Вара» или «Эхо Мюрьера». Но факт оставался фактом: Маргерит Жамуа играла Лорензацио!

Тем временем Патон продолжал:

– Как я сейчас сказал вам, я обдумал наш утренний разговор. Вы можете представить мне доказательство, что именно тридцатого марта были в театре «Варьете», а не в Цирке-Модерн?

Оправившись от шока, в который поверг его неожиданный визит инспектора, и добрив свой подбородок, Жан Рейналь обтер лицо и стал перед Патоном.

– У меня нет доказательства. Мое журналистское самолюбие будет уязвлено, но я должен признаться: я слишком малая птаха для того, чтобы надеяться на большое внимание администрации театров, надеяться, что меня заметили и запомнили. Вот если бы я представлял какую-нибудь крупную ежедневную парижскую газету…

Он на несколько секунд задумался.

– Может, там что-нибудь для вас найдется? Посмотрите в ящике с бумагами. Я туда сваливаю приглашения, которые мне присылают, программки спектаклей, на которых бываю. Попробую отыскать для вас программу от тридцатого марта.

Он запустил руку в ящик и вытащил оттуда пачку бумажек.

– Это было полгода назад? Тогда надо копать глубже.

Опустившись на колени, он вытащил, еще одну пачку пригласительных билетов и программок и наконец с победной улыбкой протянул Патону испещренный карандашными пометками листок.

Патон изучил программку, сунул ее себе в карман, просмотрел другие программы и отметил про себя, что на большинстве из них нет никаких пометок. Он также положил в карман приглашение, которое протянул ему Жан Рейналь.

– Вот доказательство тому, что я был в «Варьете». Видите, на программке я набросал свои впечатления! – довольно наивно заявил он.

– Да, но из всех программок эта – почти единственная, на полях которой есть пометки. Должен ли я сделать из этого вывод, что на остальных спектаклях, программы которых вы мне показали, вы не присутствовали?

Жан Рейналь покусал себе губы, потом сказал:

– Должен вам заметить, что очень трудно заполучить программу, не будучи на спектакле.

– Вероятно. Но программа помечается датой премьеры, в данном случае, тридцатого марта. А где доказательство, что вы были там именно в этот день? Вы вполне могли присутствовать на одном из последующих спектаклей!

Жан Рейналь не ответил.

Вот чего Патон терпеть не мог, так это выходить из дому вечером. Но, пожалуй, только вечером он имел шанс застать контролеров «Варьете» в полном составе. Он рассудил, что не стоит идти туда, когда они в запарке. Лучше пойти к четверти десятого. Это вполне позволяло ему сходить домой пообедать, даже спокойно пообедать, и с наслаждением выкурить послеобеденную сигару…

…Когда он вышел из «Варьете», то с горечью вынужден был признаться себе, что зря потратил время, которое мог бы провести с большей пользой. Ничего особенного он не узнал. Да, действительно, 30 марта была премьера «Человека за бортом». Многие театральные обозреватели пришли без приглашения и были выдворены. Патон описал контролерам Жана Рейналя, но никто из них его не припомнил.

Итак, ничто не свидетельствовало о том, что Жан Рейналь солгал, как, впрочем, и о том, что он сказал правду.