Литмир - Электронная Библиотека
A
A

19

Консьерж рассеянно взглянул на незнакомца, который спрашивал, у себя ли месье Марсель Био.

– Думаю, что уже ушел в цирк. Но подымитесь все же, это на пятом, третья дверь по коридору направо.

Визитер не позвонил у третьей двери. Уже готов был позвонить, но не позвонил.

Голос, который был ему хорошо знаком, умоляюще говорил за дверью:

– Марсель, милый, надо что-то делать! Действуй! Поезжай путешествовать, делай что-нибудь! Но только не сиди вот так, ты сойдешь с ума!

Послышался смех, потом мужской голос произнес:

– Сойду с ума! Что ж, вполне возможно! Ведь и правда от этого можно сойти с ума!

Наступила долгая пауза, потом снова послышался мужской голос:

– Цирк! Пора идти в цирк!

– Не ходи! Не ходи туда! Умоляю! Тебе будет еще хуже!

– Я не могу не пойти, ты же прекрасно это знаешь! Пусти меня, Преста!

Неожиданно дверь распахнулась. Однако человек, что подслушивал под дверью, успел отскочить в сторону, в угол коридора. Он подождал, когда Паль спустится, потом подошел к двери. В зеркале он увидел отражение молодой женщины, она лежала на диване, обхватив голову руками, и тело ее сотрясалось от рыданий.

Он тихонько прикрыл дверь. Потом спустился и стал ждать неподалеку от дома. Наконец появилась Преста. Она перешла улицу Шанталь и нырнула в метро. Он вошел в тот же вагон. Преста сидела неподалеку от него, но, казалось, его не видела. Она была погружена в глубокое раздумье. Лицо ее было уже спокойно, но глаза блестели больше, чем обычно.

Он подошел к ней и поздоровался. Она вздрогнула, едва слышно ответила на его приветствие, потом отвернулась и, глядя в оконное стекло, не спускала с него глаз.

Когда поезд подошел к станции «Эколь Милитер», он встал одновременно с нею, но дождался, чтобы она вышла первой. Он шел метрах в тридцати за ней, и она ни разу не оглянулась. Когда показался Цирк-Модерн, он ускорил шаг, и в цирк они вошли почти одновременно.

и вот инспектор Ошкорн снова присутствовал на представлении в Цирке-Модерн, но теперь он стоял в проходе у выхода на манеж. Он любовался Престой, в этот вечер еще более отважной, более вызывающей, чем когда-либо. Она пустила лошадь в галоп и гарцевала на ней, полузакрыв глаза, обнажив под ярко накрашенными губами белоснежные зубы.

Позади группы Луаяля стоял и совершенно завороженным взглядом следил за трюками наездницы Людовико.

Неподалеку от Ошкорна, прислонясь к перегородке, невидящими глазами смотрел в зал Паль.

Когда Преста закончила свой номер, Ошкорн подошел к ней:

– Вы не должны были допустить, чтобы он пришел сюда, – кивнул он на Паля. – Это слишком больно для него.

– Я не смогла его удержать!

Потом вдруг она с обеспокоенным видом спросила:

– А почему вы говорите это мне? Почему именно я должна была удержать его?

– Я знаю, что вы хорошо к нему относитесь. Или я ошибаюсь?

Она неопределенно передернула плечиками и убежала в свою уборную.

Теперь наступил черед Джулиано и Мамута.

Подойдя ближе к манежу, Паль жадно следил за их игрой. Номер был всего лишь повторением того, что исполняли в прошлом году он и Штут, и Ошкорн слышал, как он тихо бормотал все реплики Джулиано. Временами у него громко стучали зубы. Ошкорн взял его за руку и попытался увести. Но Паль уперся, по-прежнему не спуская глаз с Джулиано, который выступал в костюме, расшитом золотыми солнцами.

– Почему вы не хотите снова выйти на манеж? – спросил Ошкорн.

Паль, казалось, очнулся и внимательно взглянул на своего собеседника. Казалось, он наконец узнал его. Неожиданно успокоившись, он сделал уклончивый жест и отошел в сторону. Ошкорн последовал за ним.

– Почему вы не хотите выйти на манеж?

– Я не могу играть без Штута! Неужели вы не понимаете? Никто не может понять этого! – ответил Паль с неожиданным гневом. – Вы все вьетесь вокруг меня, словно надоедливые мухи. Вы все терзаете меня, спрашиваете.

почему я больше не играю! Я не могу больше играть, понимаете? Я не могу больше играть без Штута!

Между ними стала Преста. Она выскочила из своей уборной, набросив на трико великолепную испанскую шаль. Нежно взяв Паля за руку, она увела его.

20

– Похоже, сегодня обещает быть славный денек! – вздохнул Ошкорн, садясь напротив Патона.

Через настежь открытые окна доносились шумы улицы. Большой жирный воробей, скорее похожий на галку, – он прилетал каждое утро – уселся на подоконнике. Ошкорн встал, подошел к окну, вывернул карман своей куртки и высыпал на цинковый слив крошки, которые он обычно собирал за завтраком.

– Славный обещает быть денек! В такую погоду только гулять! – снова вздохнул он.

Но перед ним сидел торжественно важный Патон со своим грозным блокнотом.

– Мы готовы? – спросил Патон.

– Ладно, давай! – уступая, ответил Ошкорн. Несколько утрируя, он мысленно оценил метод Патона, который тот применял в их совместной работе. Это стало уже ритуалом: три или четыре дня беглого расследования, пометки в блокноте, прощупывание. Потом, собрав воедино предварительные материалы, Патон приступал к осмыслению дела и пытался завершить его. В спорах, которые при обсуждении неизменно возникали у него с Ошкорном, Патон обычно исключал немалое количество деталей и немалое число людей. Когда оставалось пять или шесть подозреваемых, пять или шесть нитей, полицейские делили пополам и то и другое. До этой минуты они почти все делали вместе, теперь же каждый начинал работать самостоятельно, и тут начиналась борьба – кто первым придет к финишу.

Метод неплохой, потому что он не раз приводил их к успеху. Только вот напрасно он стал методом, потому что Ошкорн любил импровизацию.

А тут еще такое прекрасное утро, что нелепостью казалось разговаривать о преступлении, о крови, о смерти!

Но он все же смирился, закурил сигарету, откинулся в кресле и закрыл глаза.

– Я думаю, – начал Патон, – ты не будешь возражать, если мы исключим восемь человек, которые во время убийства Штута находились буквально у нас перед глазами? А именно: ну, естественно, Паль, поскольку он был на манеже, Людовико, который болтался под куполом цирка, Джулиано, этот просто сидел рядом с нами, месье Луаяль, три его сына и Тони – эти пятеро стояли в проходе у самого манежа. К тому же ни у одного из них нет побудительного мотива для преступления. Паль теряет незаменимого партнера, Тони теряет влиятельного покровителя. Месье Луаяль и его сыновья? А что им был за интерес? Они производят впечатление людей честных, и, пожалуй, трудно представить, что они пойдут на убийство ради перстня. Джулиано?

– У Джулиано есть побудительные мотивы. Да-да, возможно, ревность. Ты заметил, с какой горечью он говорил об успехе Паля и Штута? Он жалкий, ничтожный паяц, которому дают только выходные роли, и едва ли у него есть надежда стать когда-нибудь знаменитым. Только вот, понимаешь, если он должен был кого-то убить, так это Паля. Потому что Паль – звезда первой величины, ведь именно Паль срывает все аплодисменты.

– А у Людовико тем более нет никаких мотивов, – сказал Патон.

– Отнюдь! А его страсть к Престе! Если верить Джулиано, дирекция собиралась уволить Людовико. Но ведь дирекция – это и есть Штут. Уволенный из цирка, Людовико оказался бы отдален от Престы. Все, что мы знаем о нем, свидетельствует о том, что он просто одержимый. Страсть всецело захватила его. На убийство его могло толкнуть чувство мести – авансом. И еще – чтобы предвосхитить события. Может, он надеялся, что новый директор продлит с ним ангажемент еще на год!

– Все верно! Но все же мы должны отвести его, ведь в то время, когда было совершено убийство, он находился на трапеции. Правда, мы на несколько минут потеряли его из виду, но ничто не дает нам права утверждать, что его там не было.

– Я не думаю, что он покидал трапецию, – сказал Ошкорн. – Меня больше интересует, почему он ее не покинул, ведь его номер был уже закончен. Во время номера Паля я несколько раз поднимал взгляд к трапеции. Я осознал это, только когда увидел, что Людовико бросает лунные диски.

25
{"b":"92931","o":1}