– Это уборная Престы. А эта – Мамута и четырех «огюстов», что работают вместе с ним. А вот уборная Джулиано, он делит ее с тремя своими товарищами, и, наконец, четыре уборные для артистов-гастролеров. Две для женщин и две для мужчин. Как видите, мы соблюдаем приличия.

И он рассмеялся каким-то сухим смешком, что раздражило и удивило Патона.

В зал вел длинный коридор, через него проходила публика.

– У вас только один выход? – спросил Патон. – Ведь в случае пожара…

– У нас все по правилам… Есть и запасные…

– Один из них, кажется, около загона для слонов, как я заметил?

– Да, верно. У этой двери всегда стоит дежурный. Вы можете сейчас поговорить с ним.

Тут же, справа, находился кабинет директора. А за ним – то, что Жан де Латест называл «запретной зоной». Вход туда закрывала не дверь, а просто две старые перегородки из конюшни.

– Выходит, постороннему трудно незамеченным проникнуть в уборную Штута, – сказал Ошкорн, – поскольку, как вы утверждаете, у входа в тот коридор всегда находится дежурный. А служащие цирка могут ходить повсюду?

– Естественно, здесь уже за всеми не уследишь…

В коридоре за так называемой дверью находился кабинет Жана де Латеста и архив. Немного дальше в этот коридор вливался другой, довольно широкий, там были уборная Штута и реквизитная.

Ошкорн произвел небольшой опыт, который, кажется, весьма удивил Жана де Латеста. Попросив показать, каким путем Людовико попадает на свою трапецию, он быстро одолел четыре этажа, потом вскарабкался по отвесной лестнице, ведущей к куполу, и спустился обратно.

Он убедился, что на это ему потребовалось всего пять минут.

Он также отметил, что с трапеции Людовико мог видеть не только главный коридор, но и второй, тот, где находилась уборная Штута и Паля. И дверь в нее отлично просматривалась.

Они вернулись в кабинет директора, и инспектора обратили внимание на то, что Преста все еще беседует с Людовико. Жан де Латест, казалось, не заметил их.

– В общем, – сказал Патон, – ничего существенного о деле вы не знаете… Тогда расскажите-ка мне лучше о ваших артистах.

– В этом кабинете ничего не меняли после смерти Бержере? – вмешался Ошкорн.

– Ничего, вернее, почти ничего. Разве только мадам Лора приказала сменить обои. А кроме этого – ничего. Мебель та же…

Ошкорн подошел к одному из кресел и осмотрел кожаную подушку. Он улыбнулся, снова увидев знакомый разрез, на который обратил внимание еще во время расследования дела Бержере.

Патон, явно выражая нетерпение, повторил свой вопрос:

– Так что вы можете рассказать о ваших артистах?

– Ну что вам рассказать… – проговорил Жан де Латест. – Вы и сами знаете, у нас есть артисты-гастролеры, есть артисты, тесно связанные с нашим цирком. Это, естественно, прежде всего клоуны. Я имею в виду Паля и Штута, затем Мамута с его группой ковёрных. Еще Джулиано. Если не считать клоунов, только Преста имеет с цирком долгосрочный контракт. Пегас – ее собственность, еще у нее есть пара дрессированных пони.

– А Людовико?

– Он, если судить строго, не связан с нами. Его контракт уже полгода возобновляется каждые две недели – по его просьбе.

– Он здесь из-за красавицы Престы? – довольно бесцеремонно не столько спросил, сколько заявил Патон.

Жан де Латест неопределенно развел руками.

– Говорят, да. Во всяком случае, в другом месте он мог бы зарабатывать в десять раз больше.

– А сколько зарабатывает Преста?..

– Мадемуазель Преста верна нашему цирку, хотя жалованье, которое она получает, явно не соответствует ее таланту. Ведь она сейчас лучшая наездница-гимнастка в Европе.

– Что же удерживает ее здесь? Или, вернее, кто удерживает?

– Не знаю.

– Как зовут шофера мадам Лора?

Ошкорн снова вмешался в допрос Патона и задал один из тех неуместных вопросов, смысл которых был понятен только ему самому. Жан де Латест с удивлением повернулся к молодому инспектору.

– Жан Дюпен.

– А как фамилия мадам Лора?

– Но… мадам Лора… мадам Филипп Лора…

– А я думал, что Лора ее имя.

– Мы никогда не позволили бы себе называть ее по имени!

Патон пожал плечами Вот еще один совершенно никчемный вопрос! Личность мадам Лора была установлена вчера вечером комиссаром квартала.

«Праздные вопросы», – думал Патон. Однако за время своей работы с Ошкорном он уже не раз имел возможность убедиться, что ненужные на первый взгляд вопросы Ошкорна впоследствии всегда оказываются первостепенными.

Такова уж была У Ошкорна манера вести расследование. И нельзя было отрицать, что подчас его метод давал превосходные результаты. В трех последних расследованиях, которые они вели вместе, верной оказалась версия Ошкорна. Теперь Патон горел желанием взять реванш. Уж на этот-то раз убийцу найдет он. В протоколах, которые он вел во время допросов, он подчеркивал вопросы, заданные Ошкорном, чтобы впоследствии вернуться к ним и наедине продумать их смысл на свежую голову.

Патон подробно расспросил Жана де Латеста о Пале и Штуте.

Штут пошел по стопам своего отца, известного мима. Когда мода на пантомиму прошла, отец заключил контракт на амплуа паяца с Цирком-Модерн, директором которого был в ту пору месье Осмон. Отец Штута исполнял роль «огюста» при клоуне Мюше, в то время звезде их цирка.

– А сам Штут, – рассказывал Жан де Латест, – прошел в цирке через все амплуа: был жонглером, воздушным гимнастом и так далее… Потом уехал в провинцию, там повстречался с Палем, и с тех пор они выступают вместе. К ним пришел успех. К тому времени Осмона уже сменил Бержере, и он заключил с ними контракт. Через некоторое время Паль и Штут потребовали от администрации уволить Мюша, старого клоуна, а их рекламировать в афишах как ведущих артистов.

– Кто потребовал увольнения Мюша, Паль или Штут?

– Не знаю.

Этот вопрос задал Ошкорн, и он отметил про себя, что, отвечая, Жан де Латест отвел глаза.

– Интересно было бы уточнить это, – тихо сказал Ошкорн. – А каковы были ваши отношения с Штутом?

– Прекрасные. Он был милейший человек, мягкий, даже немного робкий. И уж точно не болтливый.

– А ваши отношения с ним как с директором?

– Еще более прекрасные! Чаще всего, особенно вначале, он почти не вмешивался в дела, предоставив все мне.

– Почему вы говорите – вначале?

– Разве я сказал так?

Жан де Латест, казалось, смутился, но тут же взял себя в руки.

– Да, конечно, вначале, он же был совсем новичком в делах! Он ничего не понимал в управлении цирком. Ведь до тех пор он находился по другую сторону барьера. Потом, со временем, у него появилось желание войти в курс дела.

Но он все равно держался скромно и, давая какие-нибудь указания, всегда боялся обидеть меня.

– Короче, цирком управляли вы?

– Да нет, не совсем. Ведь есть еще и мадам Лора…

– Она активно вникает во все дела?

– Нет, не слишком… временами… в основном – робкие попытки…

– Выходит, по существу цирком управляете все-таки вы?

– Ну, если вам угодно.

Патон пометил в своем блокноте, что Штут вначале мало занимался административной работой, почти полностью передоверив ее Жану де Латесту.

– А что за человек Паль?

– Только мудрец разгадает, кто такой Паль на самом деле. Он никогда о себе не рассказывает. Впрочем, о других он тоже никогда не говорит.

– Он что, никогда ни с кем не разговаривает?

– Да, он молчун. Много говорит только на манеже.

– Как складывалась его карьера?

– Этого никто не знает. Только он сам мог бы рассказать вам об этом.

– Кто главный в группе клоунов?

– По-видимому, Паль. Во всяком случае, я так думаю. Совершенно очевидно, что ведущий в программе – Паль, он утверждает номера. Вы думаете, будь у Штута талант настоящего клоуна, он стал бы «огюстом» Паля? Смирился бы с той гротескной ролью, которую играет, в то время как роль Паля куда более престижна?

– Что вы можете сказать об отношениях мадам Лора и Штута?