И вся разбитная компашка расселась, загремев стульями, за двумя столиками, которые для удобства и единства всей братии были тут же сдвинуты между собой.

Бармен Олег – худой, бледный парень двадцати семи лет, – облокотившись на стойку, меланхолично смотрел на баловней судьбы, которым было не больше двадцати-двадцати двух лет отроду – от них так и пыхало сиянием и роскошью дорогих бутиков и салонов красоты.

Пётр недовольно пробормотал:

– Во, ещё одни.

– Ещё одни? – спросил Николай Сергеевич.

Михей поднялся, объяснился:

– Пойду, забронирую номерок, а то, я так понимаю, эти тут с ночёвкой. Вам, Николай Сергеевич, не нужно?

– Нет, я скоро поеду.

– Тогда я возьму только для себя, – сказал Михей и ушёл к стойке.

Николай Сергеевич пожелал отвлечься от шумной молодости и, покуда Михей будет заниматься оформлением комнаты на ночь, растормошить Петра для разговора тет-а-тет. Он спросил:

– Ты сказал – ещё одни. Кто же ещё?

– А? – очнулся Пётр. – Кто ещё? Тут много всякого люда бывает. Иные только и едут за тем, чтобы взглянуть на призрака. И совсем не думают о последствиях. Стекаются как на представление. Но это хорошо для хозяина. Прибыль идёт – и ладно.

– Это да. Своего рода дополнительная диковинка для рекламы места – соблазн необычным… хотя здесь и без этого всё необычно.

– Тут хорошо. Дико и диковинно, как в настоящем средневековье. Вон на вертеле дичь шипит, там шашлычок румянится – всё как надо. Видите в дальнем углу печальную женщину в чёрном?

– Ну…

– Это будто бы его жена. Или возлюбленная – я никак не разберу точно. Всяк говорит по-своему.

– Кого?

– Призрака. Первого пропавшего. Главного призрака. Другие призраки редко объявляются… да их практически никто не видел. Редко. А он – так постоянно. Редкий день проходит без того, чтобы он не показал себя. Или как-то ещё напомнил о себе. Особенно ночами.

– Ночами? – переспросил вернувшийся Михей.

– Ночами.

– А как именно?

– То холодом дыхнёт, то лист осенний под ноги бросит, или прямо на кровать. А то и войдёт и над тобой спящим встанет, и… он может тоской уморить, а то и к себе зазвать – утащить, как говорят, в страну вечной осени.

– Надо же?! Жуть какая… После такого, здесь страшно оставаться.

– Да ну, бросьте! Вон вы какой здоровенный и по жизни упёртый, твёрдый, стабильный – он навряд ли вас одолеет. Вот, если человек слаб духом, изводит себя мыслями всякими смутными, тогда – пиши пропало. А так… – Пётр махнул рукой, – ничего не будет. Устоите, вытерпите, если ненароком столкнётесь с ним… или если он сам вас посетит.

Помолчали.

– Комнаты есть? Устроился? – прервал вопросом о насущном уже было затянувшееся молчание Николай Сергеевич.

– Да. – Михей взбодрился, тряхнул головой, отгоняя видения, расправил плечи. – Всё в порядке. Комнат для всех хватит. Только как бы вот эти молодцы дали нам спать. А то ведь станут шуметь и скрипеть пружинами кроватей. Мне, как-никак, спозаранку в рейс – хотелось бы отоспаться.

– Так ты говоришь, это его жена? – вдруг спросил Николай Сергеевич, уже давно смотря на сидящую за пустым столиком посетительницу в чёрном.

– Вроде так.

– Жена? – поразился Михей. – Надо же… вот какие дела.

Михей понаблюдал за ней.

Сказал просто:

– Жалко её…

Пётр пожал плечами, сморщился.

Николай Сергеевич стал всматриваться, разглядывая-разбирая подробности, в одиноко сидящую печальную даму.

– А это что за ребята? – Михей кивнул в противоположный от неё угол, где возле фасадных окон за столиком кружком сидело три скучных пацана и одна не менее скучная девушка.

– Эти-то? Они здесь уже несколько дней. Охотники за острыми ощущениями. Только они серьёзные ребята. Они не шутить приехали. Они хотят убедиться в наличии призрака – или маньяка?! – соприкоснуться с ним, испытать и понять что-то новенькое. А может, ещё чего? Бог их разберёт. Может быть, они хотят получить Нобелевскую премию за разгадку тайны загробной жизни? А может, пишут по этой теме диссертацию – хотят стать докторами наук, академиками? В общем, так или иначе, получается, что они всё из той же категории сограждан, что и вон эти озорники в дорогущих шмотках. Поди, и машины, на которых они приехали, что ваш тягач – не дешевле. Но эта четвёрка из простых и серьёзных. Хотя… тоже молодёжь, которую не разберёшь.

Лёша, Кирилл, Сёма и Рита – четверо молодых людей того же возраста, что и ввалившаяся шумная ватага из шести человек (Жорка, Ванька со Светкой, Петька с Лёлькой и Сашка), исподлобья бросали угрюмые взгляды на своих сверстников и недовольно, осуждающе качали головами, изредка тихонько о чём-то переговариваясь-шушукаясь.

Шестеро ребят между тем уже сделали заказы и сняли на ночь три комнаты. Жорка же мигом слетал к бару и забрал шесть высоких кружек с пивом – и компания снова начала духариться и повышать голоса, обсуждая перипетии поездки, цель своего визита и дальнейшую дорогу, которая шла через Ярославль в Кострому, а из Костромы в Иваново и – домой, к Москве-красавице.

– …призрак, негодный, выходи! – вот как я крикну.

– А не сдрейфишь?

– Чо? Кого? Ты чо? Я ему покажу, кто главный. Он сразу же умотает в свои чёртовы чертоги, да так, что путь на землю забудет раз и навсегда. Вот увидишь, увидишь! Я что, трус? Нет, ты скажи, я трус?

В дальнем тёмном углу залы одинокая печальная дама во всём чёрном заплакала.

Бармен Олег заметил это и, набравшись смелости, подошёл к шестерым ребят, склонился в почтительной позе над столиком и попросил их быть чуточку потише, чтобы не тревожить посетителей болтовнёй о неких призраках – здесь, в конце концов, есть дети и женщины.

Молодёжь растерялась, и на несколько минут их стало не только не слышно, а вроде как не заметно – будто и нет их. Только соблазнительный сладко-приторный запах дорогой парфюмерии вытеснял естественные ароматы ресторанного зала, отчего нет-нет да тот или другой человек обращал глаза в их сторону, чтобы убедиться в реальности причины причудливой смеси запахов, чтобы не думать, что у него разыгралось воображения, что это проделки его сознания.

– Прошу прощения, господа желают побольше знать о призраке? – раздался заискивающий голосок Бори Чавкина, местного жителя и завсегдатая «Кольчуги».

Борька всегда был готов услужить чем угодно любому нуждающемуся в помощи за поднесённую чарочку хмельного напитка, в знак благодарности, но желательно – под закусончик, чтобы дома не обременяться заботами пускай и о пустяковой, порой символической, непритязательной, но всё же еде, о пище насущной. Особенно доходным для его промысла стал последний год. И всё благодаря якобы пропадающим в этих местах людям. Многие заезжающие в «Кольчугу» не отказывали себе в удовольствии, послушать его небылицы-побасенки, справно, обильно сдобряемые красным словцом и особым эффектом, подкидываемым изворотливым мозгом Борьки, – на это он был особенно охоч и падок. Минуло девять месяцев с тех пор, как он впервые почуял благоприятный момент для регулярных халявных возлияний, и начал ходить хоть и в стареньком, но чистеньком, хорошо сохранившемся сереньком костюмчике, а иногда даже бывал при галстуке. Сегодня, видя необычный наплыв молодых гостей, он пожалел, что утром, собираясь на промысел, пренебрёг этим непременным элементом декора всякого уважающего себя мужчины – галстуком, потому как в определённой мере он помог бы избавиться от пренебрежения и унижений со стороны заносчивых, катающихся в масле юнцов.

Помнится, не многим больше года назад хозяин заведения гонял надоевшего попрошайку Борьку Чавкина. А вот потом… потом пришли иные времена. И Борьке даже стали немного платить за то, что он рассказывал постояльцам и просто обедающему проезжему люду о тайнах и загадках, которые окружили, ну, прямо-таки обложили со всех сторон «Кольчугу». Реакция у людей на узнанную историю была разной: кто-то пугался, кто-то снисходительно улыбался, кто-то злобно шикал и сторонился мужика, а кто-то искренне интересовался подробностями и верил в описанные события, – кто-то возвращался, а иной, к сожалению, более не показывался. Таким вот образом сгодился и никудышный Борька – перевоплотился он в рекламщика-зазывалу. Лишь в последние недели поведение хозяина заведения отчего-то изменилось: он снова стал выказывать недовольство поведением Борьки, и даже его присутствием. Но пока хозяин не делал решительных жестов – не указывал он окончательно и бесповоротно на входную дверь: «Милости просим вон, господин пригожий!»