— И всё же он лёгкий, как пёрышко, или ещё легче, потому что ничего не весит. Знаете, это похоже на мысль. Мысль неосязаема, она ничего не весит, но существует каким-то непостижимым образом.

— Но мысль не может останавливать пули.

— Кто-нибудь когда-нибудь осознанно возводил стену из мыслей? — резко спросил профессор. — Грант, в перспективе наука может столкнуться с такими вещами…

Он направился к переключателю управления грохочущим циклотроном, питавшим трубку.

— Как бы там ни было, мы наткнулись на нечто столь же важное для науки, как первое электромагнитное поле Фарадея или первое открытие мадам Кюри естественной трансмутации радия. Фарадей использовал внутреннее пространство своего поля для получения электричества. Резерфорд и другие учёные использовали лучи радия для исследования субатомных полей. Это наше поле, этот бесколебательный стазис…

Он щёлкнул выключателем огромной машины, подававшей энергию. Катод трубки потускнел, и её удивительное излучение прекратилось. Они принялись наблюдать за пространством, где ранее находилась селеновая мишень. Постепенно там что-то проявилось. Фосфоресцирующая дымка сгустилась и превратилась в мишень, установленную на плоской вершине деревянной подставки. Внезапно свечение исчезло, и всё пришло в норму.

Грант протянул руку, ожидая снова почувствовать тот странный барьер, но там ничего не было. Он осторожно коснулся пластины-мишени; она была неожиданно холодной. Но одного прикосновения было достаточно, чтобы сломанная подставка рассыпалась, и её верхняя часть отвалилась, сломавшись как раз в том месте, где проходила оболочка стазиса. Разрез был чистым и гладким, как при ударе острым топором.

— Веществу, находящемуся внутри оболочки, не причинено никакого вреда, — заметил профессор Аркрайт невпопад. — Грант, — продолжил он, — как вы думаете, что мог бы обнаружить человек внутри этой оболочки?

— Ну, конечно, ничего. Ни света, ни звука, ни тепла, ничего из внешнего мира. Это было бы похоже на могилу. Никакие внешние раздражители не проникали бы внутрь — ничего.

— Вы говорите, ничего, — задумчиво произнёс профессор Аркрайт. — Ничего нормального — так было бы правильнее. Мы могли бы часами строить догадки относительно пространства внутри барьера, не приходя ни к каким выводам. Разумеется, мы не можем исследовать эту область с помощью приборов снаружи, поэтому мы поместим их внутрь и сформируем оболочку вокруг них. В качестве подставки мы используем один из наших высоких табуретов.

Через несколько минут они установили мишень на высокий табурет. Рядом с ней лежали термометр, барометр, электроскоп, камертон с записывающим устройством и, наконец, фотографическая пластинка, защищённая красным целлулоидным экраном.

Циклотрон был снова включён, и они снова стали свидетелями захватывающего дух исчезновения всего, что находилось в пределах заколдованной области. Они проводили тесты один за другим.

Сначала по двойнику находящегося внутри камертона несколько раз сильно ударили стальным молотком. Его чистый, похожий на звон колокольчика звук в течение долгих минут будоражил невидимую сферу.

Потом к шару поднесли обычный электрический нагреватель и включили его на полную мощность на десять минут. На другой стороне шара, вне зоны прямого действия инфракрасных лучей, профессор в качестве эксперимента поместил свечу. Воск размягчился, как будто между ними не было преграды. Свеча неуклюже изогнулась и в конце концов превратилась в бесформенную массу, роняющую на пол капли расплавленного воска.

Аркрайт многозначительно улыбнулся своему ассистенту, затем жестом велел подкатить портативную рентгеновскую трубку. Её мощный луч был направлен на шар. Экран флюороскопа, расположенный за глобусом, вспыхнул призрачным светом.

Наконец, помаргивая, зажглась ртутно-дуговая лампа, и её яркий свет осветил пространство, казавшееся абсолютно пустым. Её лучи, не теряя резкости, осветили стену за сферой фиолетово-белым сиянием.

— Отлично! — воскликнул Аркрайт, подбегая к выключателю и останавливая циклотрон.

Они снова стали свидетелями удивительно замедленного появления материи внутри алмазно-прочной оболочки стазисного поля. Когда приборы обрели полную вещественность, два учёных с интересом осмотрели их. Чёрная свеча звукозаписывающего устройства камертона осталась нетронутой.

— Звуковые волны не проникли внутрь корпуса, — резюмировал Аркрайт. — Обычно два камертона входят в резонанс на расстоянии десяти футов.

Два тонких золотых листа электроскопа плотно прилегали друг к другу.

— Рентгеновские лучи не произвели ни единого иона внутри барьера!

Показания термометра не изменились ни на долю градуса.

— Инфракрасные лучи обогревателя не проникли внутрь забарьерного пространства. Они просто обтекали его точно также, как это делают лучи света, сходились с другой стороны и расплавили свечу.

Быстро проявленная фотографическая пластинка оказалась прозрачной.

— Ультрафиолетовые лучи ртутной дуги не проникли внутрь ни в малейшей степени.

— Но разве они не должны были это сделать? — поинтересовался Грант. — Если оболочка разрушается и восстанавливается много раз в секунду, почему лучи света, тепла и рентгеновские лучи не прошли сквозь неё во время фазы выключения? Каким бы быстрым ни был цикл, электромагнитные лучи со скоростью 186 000 миль в секунду должны проходить сквозь барьер!

Аркрайт с усмешкой поднял палец.

— Грант, вы забыли одну вещь. Электромагнитные лучи сами по себе прерывисты. Квантовые формулы Планка доказывают это. Когда вы делите квант пополам, вы не получаете половину кванта. Вы не получаете ничего! Цикл этой оболочки достаточно быстр, чтобы разделить все кванты на части и, следовательно, погасить их.

В его голосе зазвучал триумф. В сложившихся обстоятельствах это было вполне естественно, хотя у Гранта настрой профессора вызвал улыбку.

— Ничто не проходит через эту оболочку колебательного стазиса!

— Думаю, вы правы, — признался Грант.

— Ничего, кроме, возможно…

— Чего? — спросил Грант, когда учёный вдруг замолчал. Затем его взгляд остановился на пятом приборе, побывавшим внутри барьера. — Кстати, Аркрайт, для чего там был барометр?

Профессор слегка отвлёкся от вдумчивых размышлений.

— Вы, наверное, заметили, — тихо сказал он, — что показания прибора ничуть не изменились.

— Это означает, что давление воздуха внутри барьера не изменилось. Но…

— Это означает, — прервал его пожилой учёный, — что внутри оболочки имеется пространство, содержащее воздух, пригодный для дыхания.

Грант задохнулся.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что собираюсь провести несколько минут внутри сферы! Я собираюсь стать первым человеком, посетившим другую Вселенную, полностью отрезанную от нашей Вселенной! Не будет ни звука, ни света, ни тепла, ни излучений, ни малейшего намёка на существование внешнего мира. Это, Грант, будет великолепный опыт!

— Я думаю, это просто безумие! — горячо запротестовал Грант. — И я думаю, что вы совершенно безумны, если допускаете такую мысль. Мы не знаем, что может произойти — возможно, в этом неведомом мире вас ждёт мгновенная смерть!

— Чушь собачья! — фыркнул профессор, ничуть не смутившись. — В частности, я хочу провести несколько экспериментов по телепатии между нами, разделёнными стазисной оболочкой. После того, как я окажусь внутри, вы возьмёте колоду экстрасенсорных карточек и выберете десять. Я выступлю в качестве реципиента и постараюсь перехватывать ваши образы, запоминая их, чтобы потом проверить. Мы всегда были хорошей телепатической командой, когда я был реципиентом, так что, если барьер не помешает, мы должны получить некий результат.

Грант нервно сжал руки.

— Аркрайт, в последний раз прошу, откажитесь от этой идеи. Это просто безумие…