Власть на десять тысяч миль. Карикатура на американский империализм

Поведение государств можно изучать как «изнутри», так и «снаружи» (Waltz, 1979, p. 63). Объяснения «изнутри наружу», или на уровне единицы, определяют источники поведения внутри субъекта – например, в политической или экономической системе страны, качествах ее лидеров или внутренней политической культуре. «Внешние», или системные, объяснения раскрывают поведение государства на основе атрибутов системы в целом. Любая теория, разумеется, учитывает отличительные характеристики акторов, а также самой системы. Но системная теория рассматривает эти внутренние атрибуты как постоянные, а не как переменные. Переменные системной теории ситуативны: они относятся к положению каждого актора относительно других (Waltz, 1979, pp. 67–73; Keohane, 1983, p. 508). Системный анализ международной политэкономии начинается с определения местоположения акторов по измерениям относительной власти, с одной стороны, и богатства – с другой.

Кеннет Уолтц убедительно показал ошибочность теоретизирования на уровне отдельных единиц без предварительного осмысления влияния международной системы в целом. На это есть две основные причины. Во-первых, причинный анализ на уровне единицы затруднен из-за очевидной важности идиосинкразических факторов, начиная от личности лидера и заканчивая особенностями институтов конкретной страны. Парсимониальная теория, даже как частичный «первый срез», становится невозможной, если начинать анализ здесь, среди запутанного множества кажущихся релевантными фактов. Во-вторых, анализ поведения государств только «изнутри наружу» приводит к тому, что наблюдатели игнорируют контекст действий: давление, оказываемое на все государства в результате конкуренции между ними. Такие действия, как стремление уравновесить мощь потенциальных противников, могут быть объяснены на основе отличительных характеристик соответствующих правительств, в то время как их можно было бы более удовлетворительно объяснить на основе предварительной системной теории.

По этим причинам анализ данной книги начинается с системного уровня. Я фокусируюсь на влиянии системных характеристик, поскольку считаю, что на поведение государств, равно как и других акторов, сильно влияют ограничения и стимулы, создаваемые международной средой. Когда международная система меняется, меняются и стимулы, и поведение. Таким образом, мой взгляд «извне» схож с системными формами реалистической теории, или «структурным реализмом» (Krasner, 1983). От структурного реализма мои аргументы отличает акцент на влиянии международных институтов и практик на поведение государств. Распределение власти, подчеркивают реалисты, безусловно, важно. Так же, как и распределение богатства. Но человеческая деятельность на международном уровне также оказывает значительное влияние. Международные режимы изменяют информацию, доступную правительствам, и открывающиеся перед ними возможности; обязательства, взятые на себя по поддержке таких институтов, могут быть нарушены только ценой потери репутации. Таким образом, международные режимы меняют расчеты преимуществ, которые делают правительства. Пытаться понять поведение государств, просто сочетая структурную теорию реализма, основанную на распределении власти и богатства, с акцентом аналитика внешней политики на выборе, без понимания международных режимов, – все равно что пытаться объяснить конкуренцию и сговор между олигополистическими деловыми фирмами, не удосужившись выяснить, регулярно ли их лидеры встречаются вместе, входят ли они в одни и те же торговые ассоциации, разработали ли они неформальные средства координации поведения без прямого общения. Внутригосударственные режимы не только заслуживают систематического изучения, они практически взывают к нему.

Однако ни один системный анализ не может быть полным. Когда мы перейдем к обсуждению послевоенной международной политической экономии в части III, нам придется выйти за пределы системы и перейти к анализу поведения государств, подчеркивающему влияние внутренних институтов и лидерства на модели поведения государств. То есть нам придется ввести анализ на уровне отдельных стран. При этом мы уделим особое внимание самому могущественному актору мировой политической экономики – Соединенным Штатам. Поскольку Соединенные Штаты формировали систему в той же степени, в какой система формировала их, и поскольку они сохраняли большую свободу действий, чем другие страны, на протяжении тридцати пяти лет после Второй мировой войны мы должны рассматривать Соединенные Штаты как изнутри, так и снаружи.

Мой выбор системной теории в качестве места для начала анализа не означает, что я считаю ее полностью удовлетворительной даже в качестве «первой попытки». Поэтому, прежде чем перейти к системному анализу части II, необходимо указать на некоторые его ограничения.

Преобладающая модель системного анализа в политике заимствована из экономики, в частности из микроэкономической теории. Такая теория предполагает существование фирм с заданными функциями полезности (например, максимизацией прибыли) и пытается объяснить их поведение на основе факторов внешней среды, таких как конкурентоспособность рынков. Это системная теория, а не теория на уровне единиц, поскольку ее положения зависят от вариаций в атрибутах системы, а не единиц (Waltz, 1979, pp. 89–91, 93–95, 98). Предполагается, что фирмы действуют как рациональные эгоисты. Рациональность означает, что у них есть последовательные, упорядоченные предпочтения и что они рассчитывают затраты и выгоды от альтернативных вариантов действий, чтобы максимизировать свою полезность с учетом этих предпочтений. Эгоизм означает, что их функции полезности независимы друг от друга: они не получают и не теряют полезность только из-за выгод или потерь других людей. Принятие этих допущений означает, что рациональность и представления о собственной выгоде являются скорее константами, чем переменными в системной теории. Различия в поведении фирм объясняются не изменениями в их ценностях или эффективности их внутренних организационных механизмов, а изменениями в характеристиках экономической системы – например, в том, является ли ее рыночная структура конкурентной, олигополистической или монополистической. Если бы не было допущений эгоизма и рациональности, вариации в поведении фирм пришлось бы объяснять различиями в ценностях или в их способностях к расчету и выбору. В этом случае анализ вернется на уровень единицы, и примитивность системной теории – опора только на небольшое число переменных – будет утрачена.

Системные теории, основанные на рационально-эгоистических предположениях, работают лучше всего, когда есть один-единственный лучший вариант действий. Арнольд Вулферс давно отметил эту особенность таких теорий, утверждая, что они дают наилучшие предсказания, когда существует крайняя «вынужденность», как в случае с пожаром в доме, имеющем только один выход. В такой ситуации «анализ принятия решений был бы полезен только в отношении индивидов, которые решили остаться на месте, а не присоединиться к общей и ожидаемой спешке» (1962, p. 14).

Эта исследовательская программа имела большой успех в ситуациях чистой конкуренции или чистой монополии – и, как следствие, в ситуациях, приближенных к этим идеальным типам. Ситуационный детерминизм работает в этих условиях, потому что в условиях чистой конкуренции или чистой монополии нет конкуренции за власть. Либо экономические субъекты подстраивают свое поведение под сигналы безличного рынка (при конкуренции), либо они доминируют на рынке (при монополии). Ни в том, ни в другом случае им не приходится реагировать на действия других. Как говорит Лацис (1976, с. 25–26):

В условиях совершенной конкуренции предприниматели на самом деле не конкурируют друг с другом. Ситуацию можно сравнить с положением игрока в игре, состоящей из n человек, где n очень велико. Такие игры сводятся к играм одного человека против природы, где у противника нет целей и неизвестной стратегии. Природа совершенной конкуренции необычайно строга и позволяет выбирать между следованием единственной стратегии и прозябанием.