Этого Алька не знал. С той самой минуты, как он решил больше никогда домой не возвращаться, ему казалось, что всё происходит как будто не с ним, а с каким-то другим мальчишкой, а он, Кусков, смотрит на это в кино или книжку читает. Как жить дальше, он не знал и потому буркнул:

–

Вот заработаю кучу денег – всем покажу!

–

Ну это конечно, – сказал без улыбки Вадим. – Только вот каким образом ты собираешься их заработать?

–

Барменом стану! – выдал вдруг свою сокровенную мечту Алька.

–

Как отец, – сказал Вадим без улыбки. – Это похвально. – Его глаза из-под дымчатых очков смотрели на мальчишку пристально и спокойно. – Это вполне возможно. Глядишь, будет династия барменов Кусковых. А ещё лучше иметь собственный ресторан. Как на Западе. А? И собирались бы мы тёплой дружеской компанией у Кусковых, отца и сына…

–

…и святого духа! – хмыкнул тощий.

Вадим на это ничего не сказал, только снял очки и устало потёр переносицу. Альке показалось, что худущий парень сразу исчез.

–

Итак, ты хочешь заработать кучу денег и не боишься?

–

Чего? – удивился Алька.

–

Да так, в старину говаривали: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных».

Мальчишка не понял, но на всякий случай ответил:

–

Ну и что? – Он привык так отвечать на педсоветах, где его ругали, что он, мол, двоечник и ленится.

–

О! – сказал уважительно Вадим. – Ты далеко пойдёшь. Я в твои годы мечтал отыскать клад и вообще был излишне романтичен. Иван! – крикнул он Алькиному отцу, словно тот был далеко-далеко. – Ты мечтал отыскать клад?

–

А как же! – с готовностью откликнулся отец.

Алёшка удивился: «Что это он про клад какой-то говорит?»– и ответил:

–

В наше время в клады только дурачки верят! Их давно нет, этих кладов!

–

Слыхал, Ваня, что твой сынище говорит? Устами младенца глаголет истина…

Альке очень нравился этот человек. И говорил он замечательно, как в иностранном фильме: вроде все слова понятны, а про что говорят, не поймёшь… Штифт называл это «подтекст» – говорят одно, а думают совсем другое. Альке всегда хотелось научиться так говорить.

–

А что шеф? – спросил Вадим.

–

Чей?

–

Мастерских.

«Шеф!»—восхитился Алька.

–

Айвазовский говорит, в Москву поехал.

–

Денег просить, – сказал Вадим, подтверждая какие- то свои мысли.

–

Поджимает время! Поджимает, – сказал худущий, ломая пальцы.

–

Поспешай медленно, – одёрнул его Вадим и, повернувшись к Кускову, спросил: – И куда же отец собирается тебя поместить?

–

Откуда я знаю! – сказал за Алёшку Кусков-старший. – Пусть к матери ворочается.

–

Ворочается! – передразнил его Вадим. – Неужели ты не понимаешь? Раз Альберт с нами в настоящий высокоторжественный момент, то теперь его судьба – наше общее дело. Мы обязаны, как говорится, взять над ним шефство.

–

Нынче год ребёнка! – встрял худущий.

–

Тем более! – согласился Вадим. – «Ворочается»! Не для того он уходил, чтобы «ворочаться». Так?

–

Угу! – согласился Алёшка и подумал с благодарностью, как этот человек всё замечательно понимает.

–

Осенью пускай в ПТУ идёт, – сказал отец. – В кулинарное. У меня там лапа.

–

Ты в каком классе?

–

В седьмой перешёл, – сказал Алька. – Ну, почти уже перешёл. Пять дней ведь учиться осталось.

–

До ПТУ ему ещё далеко. И до осени тоже. Важно, что наш дорогой Альберт будет делать в ближайшие дни.

–

Ну куда мне его девать?! – закричал отец.

–

Об этом раньше нужно было думать, – одёрнул его Вадим. – Раньше. Да, Иван, не выслужишься ты выше бармена. Легкомысленный ты человек. – Вадим потянулся так, что заскрипел кожаный пиджак. – А ты молодец, что ушёл, – сказал он Алёшке. – Я в твои годы тоже уходил… Потому что нет для человека ничего дороже дыхания воли. Она слаще чечевичной похлёбки, за которую ты, Иван, готов на брюхе ползти…

«Вот так тебе!» – злорадно подумал Алька.

–

Ну что, Альберт, пойдёшь со мной? – спросил Вадим.

–

Куда? – остолбенел Кусков-старший.

–

Вот видишь, какой ты человек, Иван! – усмехнулся Вадим. – Заметь, твой сын вопросов не задаёт! Куда? Ну, чтобы не мелочиться, на край света. Согласен со мной идти на край света, Альберт?

–

Да! – как в омут кинулся, выдохнул Алька.

Глава пятая

«ОДИНОКИЙ ПУТНИК, НЕСУЩИЙ СВЕТ…»

Алёшка проснулся ночью и не сразу вспомнил, как он попал в эту огромную комнату, набитую старинной мебелью. Тёмные картины висели на стенах вплотную одна к другой, только золочёные рамы поблёскивали.

Громадный беломраморный камин поднимался как орган до самого потолка. Однажды всем классом они ходили в филармонию, Алёшка там умирал со скуки, но орган его поразил величиной. А здесь, в доме этого удивительного человека, стояла вещь, не уступающая органу, во всяком случае, размерами.

Фарфоровые пастушки и пастушки резвились на каминной полке, свет дрожал на их лукавых улыбающихся лицах. Каждая безделушка казалась Кускову волшебной и безумно дорогой.

Оглядевшись, он вспомнил, как пришёл с Вадимом к нему домой, как поначалу его отправили в ванну и какая-то женщина (волосы у неё были совсем седыми и даже светились в полумраке) подала ему настоящий халат на шёлковой подкладке с драконом на спине. Такой вещи Алёшка никогда не то что не носил, но и не видел.

– Благодарю вас, Мария Александровна, – сказал Вадим. – Теперь, пожалуйста, приготовьте нам чаю и можете быть свободны…

Женщина церемонно поклонилась и вышла.

«Кто это?» – подумал Кусков, но спрашивать, конечно, не решился. Он заикнулся было:

– Вадим, вы – ученый?

Но тот отшутился:

–

Ещё как учёный! Учёный и выученный! – так что Алёшка всё равно не понял, кто же Вадим Алексеевич.

Лёжа на старинном кожаном диване. Кусков вспоминал, как вечером они пили чай из тонких фарфоровых чашечек и заедали его ломтиками бисквита, что лежал на серебряном блюде под белоснежной салфеткой.

Вадим молчал, думая о чём-то своём. Трудно было сказать, сколько ему лет. Лицо молодое, а виски седые, словно их белилами мазнули, а когда он снимал очки, то под глазами виднелись усталые морщины. И всё-таки трудно его было называть как-то иначе, чем Вадим, потому что весь он был такой моложавый, хотя и несколько грузноватый.

–

Ты позволишь? – спросил Вадим и закурил толстую сигару. Это Кускова доконало. Никогда никто не спрашивал у него разрешения ни на что. За него всё решали, все были уверены (и мать, и отчим, и директор в школе, и тренер), что они знают всё за него, знают, как ему будет лучше.

«А он у меня такую мелочь спрашивает!» – благодарно думал Алёшка и, разглядывая Вадима, всё время спрашивал себя: «Почему он меня взял?»

И сейчас, ночью, эта мысль не давала ему уснуть.

«Вдруг я его сын? – думал Кусков. – Свободное дело. Мать меня не любит, отец не любит, наверное, я им не родной. Я – подкидыш. Вот он меня и узнал. А может быть, я похож на его жену, то есть на мою настоящую мать. А может, я его младший брат? Мы растерялись во время войны, а вот теперь нашлись». И хотя Алёшка прекрасно понимал, что никакой войны уже давно не было и родители не теряли своих детей, самые невероятные мысли и предположения роились в его голове.

Светлый сумрак северной белой ночи заливал огромную комнату с лепными потолками, загадочные лица смотрели на мальчишку из золочёных рам. В такой удивительной комнате можно было придумать всё что угодно, и Кусков размечтался.

«Конечно, – думал он, – Вадим не может сразу сказать: «Здравствуй, брат!» Ну и что, что он меня узнал, нужны документы про то, что мы братья или что он мой отец».

Они приехали из бара на машине. И Кускову было легко представить, как он сам на будущий год приедет на машине в школу. И как ребята в перемену выскочат, и обступят её, потому что машина будет обязательно иностранная, с длинным, как у корабля, корпусом и низкой посадкой, и, к удивлению своему, увидят Альку за рулём.