–

Ну ребята, ну не надо, – жалко приговаривал тот. – Ну пожалуйста.

–

Отдай назад деньги! – сказал Алёшка самому длинному, раскосому, по прозвищу Монгол.

–

Кто это? – спросил дурашливым голосом Монгол.– Не вижу.

Кусков занимался в секции третий год. Он поставил сумку с кимоно и скинул туфли.

–

Сейчас тапочки белые примерять будет, – хихикнул кто-то из прихлебателей Монгола.

–

Ты что, ты что? – почуял недоброе Монгол.

–

Считаю до трёх! – сказал Кусков. Перед схваткой у него всегда холодели щёки и что-то сжималось в животе, словно он становился пружиной – крепкой и жёсткой.

–

Раз!

Он увидел, как восторженно и испуганно смотрит на него мальчишка, у которого отнимали деньги, вспомнил все обиды, которые пришлось ему вытерпеть в школе и во дворе на старой квартире.

–

Два!

Всегда перед боем он вспоминал, как его били, и старался представить, что перед ним именно тот, кто его бил. «Перед боем нужно разозлиться, иначе не победишь!» – Лёшка свято верил в справедливость этих слов.

–

Три!

Захват! Рывок!

Монгол завыл, сгибаясь пополам, как складной.

–

Заткнись! – спокойно сказал Кусков. – Иначе сейчас мордой в стенку въедешь.

–

Отпусти! Отпусти! – стонал Монгол.

–

Отдай пацану деньги! И запомни: маленьких обижать нехорошо. В другой раз попадёшься – руки-ноги повыдергаю.

Как нравился себе он в эту минуту! Как приятно ему было быть сильным, благородным, смелым! Как милостиво он выслушивал восторженные слова Штифта:

–

Как ты его! Это же сам Монгол, а ты его как!

Ради этого стоило заниматься с утра до вечера. Ради этого он совсем запустил уроки и часами крутил гантели. Что может быть приятнее сознания, что ты сильнее всех, что даже враги твои, вроде Монгола, почтительно дают тебе дорогу, когда ты возвращаешься с тренировки?

А когда Алёшка стал побеждать на соревнованиях, когда он услышал, как зал, где были его сверстники и даже взрослые, встаёт и кричит: «Кусков! Кусков! Молодец!» – он готов был и ночей не спать ради тренировок…

–

Лёха! – сказал Штифт. – Ты извини, мне идти надо. Мать сейчас с работы придёт…

Костёр почти погас, сизый дымок струился над багровыми углями, что уже подёргивались белёсым пеплом.

–

Иди! – сказал Кусков. – Иди.

–

Лёш! – сказал Штифт. – Если тебе что-нибудь нужно будет, я того… Я даже денег могу…

–

Спасибо тебе, Штифт! – сказал Лёшка, пожимая товарищу руку, и вдруг подумал, что знаком он с ним больше года, а так и не знает его имени. Он посмотрел ещё на его щуплые плечи, на конопатый нос, на курточку, из которой торчали худые руки, похожие на гусиные лапы.

«Как тебя на самом деле-то зовут?» – хотел спросить он Штифта, но не решился.

Глава третья

АЛЬБЕРТ КУСКОВ – ЛИШНИЙ ЧЕЛОВЕК!

Часа через два Кусков сидел на тонконогом табурете- грибе в баре и тянул через пластмассовую соломинку фруктовый сок из высокого стакана. В зеркальной стойке за пёстрыми бутылками отражалась его конопатая физиономия, пустой зал и стулья, перевёрнутые на столики. В сумраке бара их ножки напоминали щупальца диковинных животных, играла тихая музыка, и хотелось думать о чём-нибудь иностранном.

Можно было даже глаза не закрывать, чтобы представить себя где-нибудь в Чикаго или в Рио-де-Жанейро, где полно кольтов и гоночных автомобилей. Сутулясь у стойки, Кусков воображал себя благородным гангстером. Он смотрел все фильмы, где были вот такие усталые, молчаливые— настоящие мужчины. Он и сам мог бы, как они, бросить последний доллар на стойку, сказать «Прощай, малыш!» бармену и тах-тах из пистолета… Или – раз в зубы, р-р-раз – ногой! Кусков даже имя себе новое подобрал, оно больше подходило к той роскошной романтической жизни, о которой он мечтал в баре.

Сначала он потребовал от своих знакомых, чтобы его теперь называли Аликом. Все согласились. Штифт не в счёт, с ним Кусков на эту тему не разговаривал, и во дворе его звали по-прежнему – Лёха. Алёша – это фактически и есть Лёха, а вот Алик – совсем другое дело, это уже Альберт! Правда, Кусков никому ещё этого не говорил, но к себе иногда уже обращался по-новому:

– Не горюй, Альберт! Держись, Альберт!

Больше всего на свете Кускову хотелось встретиться с таким человеком, как в иностранных боевиках. Сильным, мужественным, с которым можно пойти в огонь и в воду. Алёшка рад был бы ему ботинки чистить и от шальной пули своим телом закрывать…

Но к сожалению, ни разу ещё не видел Алёшка-Альберт человека, что хоть отдалённо напоминал бы благородного гангстера или шерифа. Вокруг были всё какие-то обыкновенные люди, вроде Штифта или Ивана Ивановича… Мечта была недоступной!

Да что говорить – всё было недоступно Кускову! Не мог он швырнуть эффектно на стойку последний доллар, потому что никогда настоящий доллар не то что в руках не держал, но и не видел.

Можно было, конечно, кинуть полтинник или двадцать копеек, но и в этом не было нужды. Барменом был Кусков- старший – Алёшкин отец, и мальчишка мог сидеть в баре и тянуть сок сколько угодно. Бесплатно.

Отца Кусков немножко побаивался, уж слишком отец был красив: джинсы за сто восемьдесят рублей, туфли на высоких каблуках, бонлон в обтяжечку… Да и потом, отец иногда такое устраивал…

Однажды сделал Алёшке коньячный коктейль и потом неделю рассказывал со смехом приятелям, как «пацану рожу перекосило».

Алёшка никогда не знал, что отец выкинет в следующую минуту. С того самого момента, когда после приезда в город Кусков пришёл к отцу знакомиться, а отец сразу подарил ему десять рублей, сумму умопомрачительную, чувство удивления перед ним не проходило. Отец, когда десятку дал, долго разговаривал. Алёшка всё запомнил.

–

Бери! Бери! – говорил отец. – Мужик с деньгами уверенней. В них всё. Вот приходит ко мне в бар какой-либо инженеришка. Так на него смотреть тяжело – весь извертится от стеснения. А ведь лет двадцать штаны на партах протирал, мозги упражнял. А я семь классов кончил, восьмой – коридор, он сто двадцать, ну от силы двести пятьдесят в месяц имеет, а я сороковку за вечер! Понял! Вот отсюда она и уверенность в жизни! Я на юг приеду – живу в своё удовольствие, как министр. Шампанским могу ноги мыть… А он на этот отпуск год деньги копит и ничего, кроме моря, не видит, да и то на общем пляже.

–

Человек не для этого живёт! – сказала мать, которая до этого слушала молча. – Он там красоту и счастье найдёт, где ты и не заметишь! Ему твои краденые да холуйские сорок колов не нужны… Что у тебя кроме этих денег поганых и есть?

Никогда Алёшка не видел мать такой. Она редко сердилась, а тут прямо на крик срывалась.

–

Не слушай ты её! – сказал отец. – Деньги – большая сила! Понял?

Алешка понял! Он понял , что учиться совсем не обязательно.

– Вот дзюдо, сказал отец, – это вещь стоящая. Мужик должен уметь за себя постоять и кое-кому вправить мозги при случае!

Мать была против спорта, мать долдонила: «Учись, учись!», а отец прямо сказал:

–

От ученья мозги сохнут!

«Он меня всегда понимал и жалел», – думал Алёшка, сидя у стойки бара и любуясь отцом, который ловко протирал фужеры и рассматривал их на свет. Когда Алёшка рассказал ему, что произошло, отец долго смеялся и приговаривал:

–

Замуж собралась! Ну ты подумай! Ты подумай!

И сейчас он всё ещё хмыкал себе под нос и крутил головой.

Алёшка представил себе, как они теперь заживут, как он будет помогать отцу в баре. Ему выдадут такую же коротенькую фирменную курточку с монограммой ресторана, при котором был бар, галстук-бабочку с блюдце. Он сделает себе у настоящего мастера в салоне причёску и будет зарабатывать не хуже отца! Пусть не сорок рублей, но уж десятку всегда! Он для бара – находка: молодой, со знанием дзюдо на уровне первого юношеского разряда.