О том, что главный предмет комедии – человеческие недостатки, пишет и Добролюбов. «Идеалы составляют достояние трагедии, на долю же комедии выпали… недостатки людские»[103]. Выставление недостатков в комедии имеет общественное значение. «Когда сатирик восстает против недостатков, то у него непременно есть стремление исправить недостатки» [104], – говорит Добролюбов. Один из главнейших комических недостатков – глупость. Глупость, правда, неисправима, но она испытанное средство достижение комического эффекта. Поэтому Добролюбов не поддерживает тех критиков, которые требуют каких-то серьезных комедий. «Комедия не только может, а даже некоторым образом должна представлять бессмыслицу»[105]. «Комедия… выставляет на посмешище хлопоты человека для избежания затруднений, созданных и поддерживаемых его же собственной глупостью» [106].
Некоторые теоретики упрекали Добролюбова в том, что он недостаточно подчеркивает общественное значение комизма. Более прав Эльсберг, который пишет так: «Для Добролюбова, также как и для других теоретиков и практиков реалистической русской сатиры, совершенно очевидна была опасность, которую представляют собой и такие недостатки, как душевная дряблость, слабость, пошлость, с первого взгляда с политической жизнью не связанные, но сказывающиеся тем не менее в конечном счете в той или иной форме на общественном поведении и ценности человека» [107].
Что Добролюбов придавал особое значение именно общественной направленности комизма и сатиры, видно по его статье «Русская сатира в век Екатерины», где он пишет о недостатках, вскрываемых сатириками того времени. Эти недостатки – «неизбежные следствия ненормальности всего общественного устройства»[108]. По мысли Добролюбова, частные недостатки имеют общественное значение, что видно по составленной им программе к изданию предполагаемой сатирической газеты «Свисток», где он пишет, что сатира должна быть направлена против «всего порочного, бесчестного и недостойного человека» [109].
Приведенными цитатами мысли Добролюбова и Чернышевского не ограничиваются. Чернышевский, например, определяет сущность каламбура и фарса, определяет сущность простонародного юмора, касается проблемы, возможно ли комическое в природе. С этими вопросами мы еще столкнемся, когда вплотную подойдем к проблеме смешного.
В своем изложении мы дошли до середины XIX в. Мы брали далеко не все, а только то, что казалось наиболее существенным, важным и умным.
Однако в дальнейшем мы не можем продолжать даже такого беглого обзора, который мы начали.
Начиная с середины 1850-х гг. и до настоящего времени количество трудов, посвященных проблеме комического, все возрастает. Проблема эта трактуется в трудах самого разнообразного характера. Создается множество эстетик, частично больших, многотомных и тяжеловесных, в которых некоторое место (обычно вслед за трактовкой возвышенного и трагического) отводится и комическому. Хотя ни одна из них не достигает такого значения, как рассмотренные нами ранее эстетики, никак нельзя согласиться с мнением Цейзинга, который пишет, что вся история изучения проблемы комического есть не что иное, как сплошная «комедия ошибок» [110]. Авторы этих эстетик обычно резко полемизируют со всеми своими предшественниками и считают их мнения ошибочными, чтобы, в свою очередь, подвергнуться критике в последующих трудах. Многое действительно, несомненно, ошибочно, но каждый мыслитель все же выносит новые верные наблюдения или дополняет и углубляет уже сделанные наблюдения. В это мы входить не можем, а некоторые частные наблюдения, которые представляются плодотворными, будут рассмотрены в своем месте. Из множества эстетик хотелось бы выделить эстетики Э. Гартмана [111], Карла Грооса [112], Йонаса Кона [113], Липпса [114], Кроче [115] и особенно Фолькельта, состоящую из трех томов [116]; во втором томе проблеме комического отводится 200 страниц. Не менее интересны иногда труды по поэтике, теории литературы, в которых теория комического обычно трактуется в связи с определением видов комедии. Мы не будем их здесь называть; о некоторых из них речь еще впереди.
Особым интересом для нас обладают специальные труды, большие и малые, книги и статьи, посвященные специально проблеме комического. Они продолжают появляться по сегодняшний день. Наиболее значительные из них – работы Липпса, Брандеса [117], Селли [118], Гефдинга [119], Бергсона. Есть курьезные работы. Так, в 1896–1900 гг. в Лейпциге вышла капитальная двухтомная работа Юберхорста под названием «Комическое» (Das Komische) [120]. Автор исходит из мысли, что комическое вызвано недостатками людей. Чтобы это доказать, он дает исчерпывающий каталог человеческих недостатков, а заодно также и таких достоинств, отсутствие которых составляет недостаток. Каждый из недостатков иллюстрируется огромным количеством примеров из юмористической литературы – и это самая ценная часть работы. Он уповает на то, что его книга будет способствовать исправлению нравов. Автор – юрист, нотариус. В 1900 г., когда вышел второй том, ему исполнилось 100 лет.
О проблеме комического писались и по сегодняшний день пишутся диссертации, в особенности на немецком языке.
Есть труды, посвященные частным вопросам комического. Из них надо отметить работы о каламбурах (Witz) Куно Фишера, Фрейда и Йоллеса [121].
Наконец, надо еще упомянуть, что проблема смеха и комического интересовала физиологов и психологов, и что есть специальные работы по физиологии и психологии смеха. Такие имелись уже в XVIII в., есть и работы, относящиеся к последним годам.
Казалось бы, что такое обилие работ свидетельствует о некотором расцвете этой отрасли науки и философии. На самом деле это не так. Имеется, наоборот, величайший разброд. Нет никаких более или менее твердо или точно установленных истин и положений. Авторы часто не знают своих предшественников и развивают мысли, которые задолго до них были уже высказаны в старинных трудах по философии и эстетике. При общем разброде наблюдается и иное явление – повторяемость от одного труда к другому, иногда скрытая, иногда очевидная, и это продолжается по сегодняшний день; авторы повторяют друг друга.
Из многочисленных работ конца XIX – начала XX в. в качестве образца мы хотели бы остановиться только на одной, а именно на небольшой книжечке о смехе французского философа Анри Бергсона [122]. Бергсон – один из крупнейших представителей философии интуитивизма. Однако данная работа лежит вне его системы. Она носит скорее даже несколько механистический характер. Бергсон не знал своих предшественников. Он не ссылается ни на Канта, ни на Гегеля, ни на Шопенгауэра, ни на Фишера и вообще ни на одну из бывших до него философско-эстетических систем. Это предохранило его от повторения уже ставших штампами определений и неизменных методических приемов вроде противопоставления комического возвышенному или трагическому. Все мысли Бергсона совершенно самостоятельны и свежи. С другой же стороны, он вторично делает открытия, уже давно сделанные до него. Незнание того, что было сделано, лишает его работу широты, а иногда и глубины. У него есть центральная идея, которая пронизывает всю его работу, у него есть единая система. Идея состоит в наблюдении, которое он называет законом: «Мы смеемся всякий раз, когда личность производит на нас впечатление вещи» [123]. Это иллюстрируется на примере клоунады. «Клоуны приходили и уходили, сталкивались, падали и подскакивали». Движения старались выполняться ритмично и crescendo и, наконец, образ человеческих тел превратился в «образ резиновых шаров, перебрасываемых в разных направлениях» [124]. Именно этим, по мнению Бергсона, вызваны комизм и смех. Эта центральная мысль проводится сквозь всю книгу и прослеживается на комическом в формах и движениях, в ситуациях, речах и характерах.
