Надо сказать, что и в этой работе «неподкупный эмпирик» (по его собственному самоопределению — Поэтика, с. 210) начинает с объявления верности своему индуктивному методу. Однако нетрудно заметить, что первоначальные предположения о комическом и смехе, намеренно не различаемые в слове «комизм», фактически без изменения окажутся выводами. Выходит, что опять с самого начала выдается одно за другое: занимаясь комическим, он придает своему, по сути, дедуктивному изучению форму привычной индукции. Но точнее, тут нет ни индукции, ни дедукции, а только аналогия. Каково же это общее содержание по аналогии полученного комизмам

К сожалению, ни определений, ни даже определенного употребления слов комизм, комическое и смех Пропп не дает. При желании можно понять, что комизм — это сфера сознательного творения смеха, обстоятельства, вызывающие смех, «Разные виды комизма ведут к разным видам смеха» (с. 16). В таком понимании комизма можно найти оправдание общей композиции книги, начинающейся с оспаривания теоретиков комического, а заканчивающейся оспариванием практиков, сатириков. Основной текст — практико-теоретическое критическое описание видов высмеивания и смеха, видов, возникающих на пересечении практического умения и теоретического представления.[53] «Смех осуществляется при наличии двух величин; смешного объекта и смеющегося субъекта — человека» (с. 21).

Но, предположив, что комизм — условия смеха, мы тут же обнаруживаем нелогичность: какое-никакое понятие комизма и появляется из рассмотрения видов смеха, и прямо обусловливается смехом. «Общую форму теории комического можно выразить так: мы смеемся, когда в нашем сознании положительные начала человека заслоняются внезапным открытием скрьггых недостатков, вдруг открывшихся сквозь оболочку внешних, физических данных» (с. 176). То есть комическое — такое изобличающее духовный недостаток сознание, которое физически разоблачает себя смехом, проще говоря, это раз-облачающее смеховое сознание. Пропп очень верно, хотя и слишком эмпирично, показывает его механизм: 1) в сознании есть представление о норме «достатка» (о соответствии внутреннего достоинства и его внешнего проявления), 2) сознание неожиданно замечает в каком-то объекте недостаток, отклонение от внешнего проявления нормы, что и 3) вызывает смех, сотрясение тела вместе с легким потрясением ума, вызванным наблюдением противоречия, что, наконец, может действовать как заражающий резонанс. Если вспомнить заявление о комизме как условии смеха, то как раз и можно заметить, что комическое как факт со-трясения ума и тела есть то же, что и смех: они — именования одного события с двух разных сторон. Поэтому в лучшем случае они взаимообусловленны; хотя и это неточно: тут не историческая, а логическая связь. Зато в исторической связи, наоборот, смех обусловливает (сигнализирует, указывает силу) комическое, в том числе пробуждая его в других.

Однако Пропп случайно хитер:[54] к коня книги приходится различать комическое и комизм. Комическое им употребляется больше как понятие, сознание; смех — как физическое проявление-заявление (деятельность) комического, а комизм — как физическо-психологическая ситуация, порождающая смех и комическое. Вот это и можно считать теорией (в обличье истории, примера)[55] комизма Проппа. Смех он фактически не рассматривает, комическое — только в первой и последней главе (критикуя теории и конкретные опыты комического), он действительно в основном занят комизмом — типологией речевых ситуаций, которые названы именами появляющегося в них смеха. «Мы расположили их по формам комизма, что совпало с расположением по причинам смеха» (с. 171).

Думается, что изучать комическое, анализируя ситуации, вызывающие комическое, не очень уместно, хоть и согласно с индуктивным методом Проппа и господствующим марксизмом, которые тут, на счастье автора, совпадают.[56] Ситуаций, различающихся статусом личности и общества, уровнем образованности, политико-экономического момента и личностных настроений, может быть необьятное количество, На этом нуги когда-то можно осознать и общую структуру всякой ситуации — наличие объекта с недостатком и субъекта с достоинством. Это, однако, ничего не прибавит и не убавит для понимания комического и смеха: они хоть и порождаются в ситуации комизма, но на самом-то деле являются ее собственным содержанием. Вспоминая схему его «Морфологии», надо сказать, что комизм — это композиция, соположение поступков лиц, способных к смеху и комическому, а комическое — это содержание ситуации комизма,[57] сюжет олицетворенных ролей: всегда один смеется, а другой — комичен. Смех, выходит, — соединяющее начало двух противоположных точек зрения. Говоря иначе, но по Проппу, комизм есть система функций комического, или положение поступков, имеющих для смеющихся значение комического. В ситуации комизма поступок и сознание — единое, а это единство есть основа эстетического бытия. В «Морфологии» рассмотрена самая первая, самая видимая структура эстетического, в «Комизме»— попытка рассмотрения его природы, проба смеха на ощупь.

Эта аналогия двух работ Проппа лучше всего показывает их различие: в первом случае его интересует композиция произвольно-вымышленных действий, сказочного события, в последнем — композиция любых реально-непроизвольных действий, самосказывающегося, как бы сказал Бахтин, собьггия бытия. Первое он описывает по аналогии со структурой речевого высказывания, последнее, как следует даже из этого контекста, — по аналогии с речью. Однако ни в пер-вом, ни в последнем случае эта аналогия не проводится сознательно, аналогия с грамматикой подменена аналогией естественнонаучной и поэтической, числом[58] и тропом, в единстве — символом, условным приписыванием значения какому-то знаку. А такое приписывание, или сознание, есть не речь, а язык. Следовательно, возникает путаница внешней, речевой ситуации с внутренней, языковой, — реальности и сознания, бытия и мышления. Все эти характеристики суть определения мышления, отождествляющего вещи и мысль, ход жизни с развивтием идеи, — историко-практического, или мифологического мышления.

Уже говорилось о путанице в жизни Проппа, пытающегося экстенсивно, расширяя предмет, докопаться до сущности («теория»), и замечающего факты только постфактум, только побывав в мясорубке фактов как один из них («практика»). Показательно, что Проппу в жизни повезло смешаться с советской жизнью совершенно естественно и с наименьшим количеством шишек и усилий с его стороны. Ему повезло родиться советским человеком до появления системы советской власти — с уникальной жизне- и трудоспособностью и выдающейся силой практического ума, без которой, конечно, невозможно было выжить в искусственном, но реальном кошмаре.

Говорилось о путанице речи и языка (в виде путаницы синтаксиса и морфологии) в «Морфологии сказки»: функции — члены предложения, действующие лица — части речи; изучаются — функции действующих лиц. Но это игра, смешение двух разных точек зрения ис-следователя на один предмет (синтаксис — точка зрения адресанта, автора речи; морфология — адресата, читателя языка), фигура речи и мысли, превращающая действующее лицо в абстракцию высказывания, Мир читателя смешивается с миром автора, понимаемый с выговариваемым. Возникает знак, новая смешанная реальность, ценность. Так, на школьных уроках говорится «подлежащее выражено существительным» для того, чтобы показать знание, различение раз-ных аспектов целого, позволяющее высказывания правильно строить по одному аспекту и правильно понимать их по другому, Связь двух аспектов, явленная словом «выражено», — это наш домысел, аналогия, речевой узелок памяти, могущий оказаться просто болтовней или — могущим инструментом воспоминания и формулирования мысли. Случайное совпадение памяти и речи в этом узелке всякий раз происходит в живой речевой деятельности: один с каким-то вниманием манипулирует словесными вещами в определенной вещественной ситуации, другой, внимая этим манипуляциям в ситуации своего сознания, что-то понимает. Все зависит от внимания. Леви-Строс увидел в этом болтовню, и большинство последователей Проппа сделало из этого болтовню, а он использовал как инструмент выуживания были из сказки в то время, когда соответствующая ему[59] страна сказку делала былью.