— А с какого боку он к нашей поликлинике? — Кир изумился. — У них же лечкомиссия.

— Не знаете вы, Константин… — поморщился Ботвинник. — Врачи и техники из лечкомиссии не лучшие в стране. Скажу вам больше, как бы не худшие. Условия работы там хорошие: им платят больше, а нагрузка меньше, жилье дают быстрее, чем обычным медикам. Поэтому большей частью там сидят блатные, — он махнул рукой. — Их пациенты это знают, и те из них, кто поумнее, если серьезно заболеет, у них не лечится. Идут к врачам обычных клиник, понятно — к самым знающим. Чтоб вы знали, — Ботвинник приосанился, — наше ортопедическое отделение — лучшее в республике. Поэтому и обратились.

— Понятно, сделаю, — заверил его Кир.

Обещание он выполнил. Работа оказалось сложной, но не настолько, чтоб не справиться. Отдав ее Ионовичу (его назначили быть ортопедом у секретаря ЦК, что и понятно), Кир о ней забыл — с ним не случалось получить протез на переделку. Приобретенное за десятилетия службы в прошлой жизни мастерство врача и инженера прижилось в новом теле идеально и позволяло выполнить работу без малейшего изъяна. Нередко помогал системник, присылая Киру объемные картинки челюстей — он их выстраивал мгновенно. Поэтому, взяв слепок, Кир безошибочно определял, где могут быть проблемы при изготовлении протеза. Случалось, добивался, чтоб слепок сняли заново. Врачи ворчали, но шли навстречу технику — в противном случае работать с этим пациентом он отказывался. На него пытались жаловаться заведующему отделением, но тот вставал на сторону Чернухи.

— Некачественный слепок, — объяснял обиженному ортопеду, — приведет к изготовлению моста с дефектом. Его придется переделать, а это лишняя работа для техника и ортопеда, плюс незапланированный расход материалов. Желаете все это оплатить из собственной зарплаты?

Желающих не находилось. В итоге у Чернухи в отделении сложилась репутация, как у Ионовича. Отличные специалисты, только зануды еще те. Врачи, косячившие с слепками, просили Людмилу Станиславовну не отдавать их Киру. Он это знал и только радовался, поскольку не любил скандалить.

Но о работе для начальника ему напомнили. Через неделю в техническую заглянула медсестра и объявила Киру:

— Семен Григорьевич велел зайти к нему.

Кир удивился, но отправился в кабинет заведующего отделением. Тот оказался не один: на стуле рядом с ним сидел мужчина — немолодой, лет эдак шестидесяти, с лицом крестьянина. Кир поздоровался.

— Вот, Александр Трифонович, техник, который делал зубы, — сообщил Ботвинник. — Константин Чернуха.

— Такой молоденький? — гость удивился.

— Но он лучший наш специалист, — поспешил его заверить заведующий отделением.

— Лет тебе сколько, Константин? — поинтересовался гость.

— 22, — ответил Кир.

— Молодец! Я Александр Трифонович Кузьмин, секретарь ЦК по идеологии. Приятно познакомиться.

Он подал Киру руку, и тот ее пожал.

— Сейчас вам расскажу историю, — Кузьмин заулыбался. — На днях заехал в лечкомиссию — мне спину прихватило, дай, думаю, заодно зайду к заведующему стоматологией, похвастаюсь зубами. Зашел, продемонстрировал, так он их разве не ощупал — рассматривал во все глаза. А после спрашивает: «Где делали? В Москве?» «Нет, — отвечаю, — в Минске, в обычной поликлинике». Он говорит: «Не может быть! Великолепная работа — хоть на выставку! Сколько коррекций было?» Отвечаю: «Ни одной, как посадили, так и ношу. Привык почти что сразу». А он опять: «Не может быть! Такого не бывает…» Я посоветовал ему у вас учиться, Семен Григорьевич. А то поставят человеку зубы, тот после мучается, к ним бегая на коррекции. Поэтому решил заехать в поликлинику и рассказать вам, а заодно и похвалить. Приятно, что у нас в республике работают такие замечательные люди.

— Спасибо, Александр Трифонович! — Ботвинник просто засиял. — Заверю вас, что и другие пациенты на нас не жалуются. А Константин наш — просто самородок, такие зубы делает, что и за границей не стыдно показать. Мне пациент один рассказывал. Был он в ФРГ, и у него спросили немцы: у кого он зубы делал и сколько заплатил? Он им ответил: в Минске, в обычной поликлинике и назвал им цену. Так не поверили: сказали, что не может быть, чтобы так качественно и дешево.

— Талантливую молодежь мы вырастили, — заключил Кузьмин.

— А Константин у нас еще писатель, — поспешил Ботвинник. — Заочно учится в Литературном институте, в Москве печатается. Вот! — он вытащил из ящика стола журнал, раскрыл на нужном месте и протянул секретарю ЦК журнал. Тот взял, взглянул на фотографию в нем, затем — на Кира.

— «Далекая звезда»… О чем рассказ?

— О враче-хирурге в далеком будущем.

— А почему не в нашем времени? — удивился секретарь ЦК.

— О них я мало знаю — все же техник, а не врач.

— А о тех, что в будущем, выходит, много? — сощурился Кузьмин.

— О них никто не знает, поэтому писать намного проще.

— Хитрец! — Кузьмин захохотал. — Но умный. Надумаете книгу издавать, обращайтесь. Поможем.

— Спасибо, но не нужно, — ответил Кир. — В издательстве «Молодая гвардия» в этом году выходит моя книга.

— И тут успел! — Кузьмин развел руками. — Талантливый человек во всем талантлив. В Союз писателей вступать планируете?

— Конечно, — Кир кивнул.

— Если возникнут сложности, обращайтесь, я дам вам телефон помощника.[3] А вы взамен подарите мне вашу книгу с автографом. Договорились? — он улыбнулся.

— Обязательно! — заверил Кир.

— Спасибо, до свидания.

Кузьмин встал и направился к дверям. Ботвинник устремился следом — проводить секретаря ЦК, а Кир отправился к себе в техническую.

Летели дни… Кир съездил в отпуск к матери, затем — на установочную сессию в Литинститут. Она закончилась в октябре, и в это время вышла его книга. Кир побывал в издательстве, забрал вторую часть гонорара и авторские экземпляры повести «Далекая звезда». Еще с десяток прикупил в издательстве, заранее их заказав. Книг нужно было много — Олегу, Виктору, Сергею и Амлинскому, само собой. Всем с дарственными надписями. Экземпляр для библиотеки института… В Минске своих подарков ожидали Ботвинник, Кац и главный врач Татьяна Алексеевна. И мать, конечно. Его журнал с рассказом она носила по соседям, рассказывая им с гордостью, что сын ее — писатель. И Кузьмину он обещал… Но, главное, представить свою книгу в Союз писателей БССР, чтобы вступить в него. Ведь это было целью Кира, ради которой он затеял эту бодягу с Литинститутом и повестью. Пребывание в Союзе несло высокий статус в местном обществе и позволяло в будущем заняться чем-нибудь другим. Чем, Кир пока не определился, но делать зубы всю оставшуюся жизнь он не собирался.

Вступлением в Союз Кир занялся по возвращении в столицу в Беларуси. Для этого следовало предоставить рекомендации от трех писателей, уже в Союзе состоящих, причем, не менее трех лет. Здесь здорово помог ему Сергей. Как оказалось, он ранее участвовал в семинарах для молодых писателей республики и многих знал в СП БССР. У Кострицы нашлись и адреса, и телефоны, еще он подсказал, к кому конкретно можно обратиться с фантастической повестью. Писатели-«деревенщики» рекомендацию бы Киру ни за что б не дали. Пришлось искать других. Кострица посоветовал для начала обратиться к Владимиру Короткевичу — живому классику национальной литературы.

Кир так и сделал: созвонился и приехал. Повез с собой коньяк, конфеты для жены писателя. Тот жил на улице Карла Маркса в «писательском» доме. Дверь посетителю открыл сам Короткевич. Одет он был в куртку от пижамы и семейные трусы. Живот огурцом, ноги непропорционально тонкие для такого тела. Лицо круглое с двойным подбородком, но приятное, без одутловатости как у алкоголиков. Кир знал, что классик много пьет, как прочие писатели в Союзе, но по нему не скажешь. На посетителя смотрели живые, ясные глаза. Кир поздоровался, назвал себя.

— А, молодой талант, — кивнул писатель и посторонился. — Заходи.

В кабинете Кир выставил на столик бутылку коньяка, выложил конфеты в цветной коробке и свою книжку. Писатель хмыкнул, но первым делом взял «Далекую звезду». Сначала заглянул в конец издания, где размещались выходные данные, затем открыл посередине и стал читать страницу. Перевернул ее, затем — другую, третью… Кир, сидя в кресле, предложенным ему писателем, следил за ним, волнуясь. Что скажет классик? Обругает и прогонит? Кир отдавал себе отчет, что по сравнению с произведения Короткевича его книжонка — жалкая поделка. Так продолжалось где-то с полчаса. Писатель наконец вздохнул и отложил издание.