— А т-т-ты с-с-со м-м-мной?

— Я исключение, — Макс засмеялся. — Поскольку человек не завидущий. С чего завидовать? Такой протез, как ты сегодня показал, мне сделать не вопрос. Халтуру я для Каца делал, но после отказался.

— П-п-почему?

— Да ну его! Зануда… Нет, не подумай плохо — Ионыч нормальный человек, и техников не обижает. И за халтурку платит, но требует, чтоб ты протез буквально вылизал. Вот объясни мне: на хрена мне полировать протез как зеркало с внутренней стороны — там, где его никто не видит? Ну, исключая стоматолога с зеркалом на ручке. Но стоматологу по барабану и пациенту — тоже. Достаточно, чтоб сделал сзади гладко, тогда остатки пищи не цепляются. Кусает и жует нормально — чего еще? А Кац настаивает… Вместо того, чтоб сделать ему мост, какой он хочет, я изготовлю два с другим врачом и получу в два раза больше. Простая арифметика…

Кир промолчал, хотя был не согласен с Максом. Работа с механизмами небрежности не терпит, особенно когда имеешь дело с прецизионными узлами. Там все должно быть точно, аккуратно, а детали — полированными, как требует документация. И неважно, внутри они у робота или снаружи. Понятно, что протез во рту не механизм, а лишь деталь, но он испытывает серьезные нагрузки при работе. Человек, жуя, сжимает челюсти с силой до центнера. Небрежно изготовленный протез может не просто поломаться — это полбеды, но повредить у пациента его собственные зубы — сломать, стереть или отколоть эмаль… Нельзя сознательно халтурить, как говорят здесь, — как только к этому привыкнешь, потом не сможешь сделать как положено.

Внезапно Кир подумал о странности русского языка. Слова в нем многозначные, одним и тем же обозначают разные понятия. Халтурой здесь зовут небрежную работу, но одновременно — дополнительную, которую как раз желательно исполнить аккуратно. В сотху, общем языке Республики, такого нет, там слово означает лишь одно понятие. Нюансы уточняют интонацией. Здесь тоже есть такое, но распространено не слишком широко, насколько Кир заметил. А ведь ему все это нужно знать, поскольку речь со временем улучшится, он станет больше говорить, и может так случиться, что вызовет недоумение у окружающих.

«Системник, — обратился Кир к искусственному интеллекту. — Мне нужно в совершенстве освоить речь аборигенов, узнать все тонкости языка. Ты можешь мне помочь?»

«Да, — отозвалось в голове. — Здесь существует радиопередача „В мире слов“.[2] С тех пор, как бот на орбите, я записываю выпуски. Могу транслировать их вам поочередно, к примеру, перед сном».

«Принято!» — ответил Кир.

«Еще рекомендую обратить внимание на местную литературу. Она обширна и написана великолепным языком».

«А ты откуда знаешь?» — удивился Кир.

«Слежу за радио и телепередачами. К тому же чтение художественной литературы позволит поглубже ознакомиться с историей страны, узнать менталитет живущих здесь народов, их веру и обычаи. Столкнетесь с чем-то непонятным, читая книгу, спрашивайте, я постараюсь объяснить. Мне будет интересно, здесь, на орбите, скучно».

«Займусь», — ответил Кир. Совет хороший, к тому же надоели справочники. Если исключить стоматологию, то нового он в местной медицине не нашел. Не удивительно — аборигены, населяющие Землю, практически ничем не отличались от жителей из Обитаемых миров. Ну, ростом чуть пониже — здесь сила тяготения чуть-чуть побольше. Живут поменьше: в Обитаемых мирах возраст 120 лет встречается нередко. Богатый может дотянуть до 150 — у него есть деньги на замену органов. Другая диагностика болезней и своевременная помощь способствуют долгожительству, имейся это на Земле, то ситуация сложилась бы аналогичной.

После работы Кир отправился в библиотеку, где взял книги из списка, продиктованного ему системником, немало удивив библиотекаря. Молодые люди обычно спрашивали у нее фантастику и приключения, а этот вдруг заинтересовался классикой. Но книги принесла. А дома Кира ожидала новость.

— Я договорилась. Вас примет сам профессор Гуринович, — довольно сообщила квартиранту Люция Мечиславовна. — Он заинтересовался необычным случаем. Записывайте адрес: Розы Люксембург, 110, 4-я больница, после шестнадцати часов. Где Гуринович принимает, подскажут вам в регистратуре.

— Н-н-но я р-р-работаю, — не согласился Кир.

— Отпроситесь, — ответила старушка. — Подумаешь, проблема — уйти с работы чуть пораньше. Это ведь профессор Гуринович! — она подняла палец к потолку. — Светило медицины, лучший в Белорусии оториноларинголог. Не опоздайте…

Хозяйка не ошиблась — Кира отпустили раньше. Ковалевой он сказал, зачем отпрашивается, та возражать не стала. К 4-й клинике, Кир добрался на троллейбусе, в регистратуре показал свой паспорт, ему сказали, где принимает Гуринович. Поднявшись на второй этаж, Кир постучал в дверь с табличкой «Профессор Н. А. Гуринович» и нажал на ручку.

Его, как выяснилось, ждали. В просторной комнате помимо, собственно, Гуриновича — мужчины лет пятидесяти, с живыми, умными глазами, оказалось с полдесятка медиков, облаченных в медицинские халаты. Кир поздоровался, назвал свою фамилию.

— Присаживайтесь, юноша, — профессор указал на стул перед собой. — Посмотрим ваши уши.

Кир подчинился. Профессор занялся осмотром. Засовывал в ушной проход воронки из блестящего металла, смотрел в них сквозь зеркало с отверстием, закрепленное ремнем на голове.

— Внутри без патологии, — сказал, закончив процедуру. — Вы точно раньше ничего не слышали?

Кир показал удостоверение инвалида — его он тоже захватил с собой.

— Гм! — Гуринович, рассмотрев, вернув его владельцу. — Сейчас проверим слух. Шепните ему, Вера.

И Вера пошептала. Кир, заикаясь, повторил услышанные цифры.

— Отличный слух, — заметил Гуринович. — Как полагаю, проблема была в нейросенсорной тугоухости из-за врожденной патологии слухового нерва. Который вдруг восстановился. С подобным я не сталкивался. Как мне сказали, в вас попала молния? — он посмотрел на Кира.

— Д-д-да. Остался с-с-след.

Кир встал и снял с себя рубашку.

— Ох, ни фига себе! — воскликнул молодой мужчина, стоявший за спиной профессора. — Такое вижу в первый раз.

— Я тоже, — улыбнулся Гуринович. — Фигуры Лихтенберга. Видел только на картинках, воочию не наблюдал. Причина появления фигур изучена — расширились капилляры в местах контакта с электричеством. Такие шрамы остаются на всю жизнь. Вас они не беспокоят? — спросил у Кира.

— Н-н-нет.

— Присаживайтесь, Константин Васильевич, — сказал профессор и посмотрел на ассистентов. — Ну, что, товарищи? Как полагаю, мы имеем дело с уникальным случаем. Вследствие разряда молнии у пациента восстановились функции слуховых нервов. Такое в медицине не описано. Полагаю, случай достоин публикации в журнале. В специализированном, конечно, но можно и в «Здоровье», — он улыбнулся. — Его читатели такое любят. Кто возьмется?

— Я! — поднял руку молодой мужчина — тот, что восклицал, увидев след от молнии на теле Кира. — Научная статья, и, разумеется, в соавторстве с вами.

— Принимается, — кивнул профессор. — А Верочка напишет для «Здоровья», — он посмотрел на молодую женщину, стоявшую чуть в стороне от Кира. — Понадобятся фотографии фигуры Лихтенберга. Надеюсь, фотоаппарат найдется?

— Я захватил, — ответил автор будущей статьи. — Как чувствовал. Имеется цветная пленка.

— Займитесь, — приказал ему профессор и повернулся к Киру. — Теперь о вас. Как полагаю, вам понятно, что вы теперь не инвалид. О результате нашего обследования мы сообщим в республиканский ВТЭК,[3] обычный, областной не снимет группу инвалидности — она у вас пожизненная. Возможно, что потребуют пройти обследование в профильном НИИ, но, полагаю, что заключения профессора Гуриновича им хватит. Не сожалеете?

— Н-н-нисколько.

— И правильно. Зачем такому молодцу считаться инвалидом? Здоровым лучше быть.

— Его и в армию теперь возьмут, — сказала Вера.

— Ну, это вряд ли, — не согласился Гуринович. — Речь не восстановилась и восстановится не скоро. Мне даже удивительно, что пациент хоть как-то говорит, пускай и заикаясь. С таким дефектом в армию не призывают…