Практические рекомендации
Хотите внедрить изменения в питание, физическую активность, образ жизни, чтобы быть здоровее, но не получается? Упростите процесс насколько возможно, доведите до автоматизма и сделайте его привычкой. Хотите лучше питаться – начните с малого, например, добавьте в рацион полезные перекусы, а первым шагом будет положить их в корзину в следующий поход в супермаркет. Не получается регулярно ходить в спортзал – соберите сумку заранее и поставьте ее у выхода, или бросьте в машину – первый шаг уже сделан.
«Мы не меняемся по щелчку пальцев или просто потому, что захотели стать кем‐то абсолютно другим. Мы меняемся постепенно, день за днем, привычка за привычкой», – писал автор книги «Атомные привычки. Как приобрести хорошие привычки и избавиться от плохих» Джеймс Клир, и я с ним полностью согласна.
Помимо быстрого мышления, у нас есть более медленная и глубокая форма мышления, требующая бо́льших умственных усилий и внимания. Основную часть дня медленное мышление занимает место пассажира, спокойно наблюдая за происходящим и ничего не делая. Включается оно только тогда, когда мы не можем найти быстрого интуитивного решения или предпринимаем сознательные усилия. О работе двух типов мышления Канеман подробно рассказывает в своей книге «Думай медленно… решай быстро».
Быстрое мышление – наш незаметный и незаменимый помощник, который всегда первым приходит на помощь и помогает действовать в опасных и экстренных ситуациях. Например, дотронувшись до горячей поверхности, мы сначала отдергиваем руку и только потом думаем, что случилось. Однако быстро не всегда хорошо, особенно когда дело касается логики и цифр. «Поспешишь – людей насмешишь», – гласит старая пословица, часто так и происходит.
В одном исследовании Канеман задал студентам Принстонского университета следующую задачу: «Бита и мяч вместе стоят 1,10 доллара. Бейсбольная бита стоит на доллар дороже мяча. Сколько стоит мяч?» Половина студентов ответили неправильно: 10 центов. Результат не удивил Канемана, а подтвердил его предположение, что мы склонны полагаться на быстрое интуитивное мышление и выдавать ответ, который первым приходит в голову, и ленимся пересчитать. В большинстве случаев мы этого даже не замечаем, ведь чтобы думать на большой скорости, мозг не утруждает себя советоваться с нами по каждому поводу.
Ученые, изучающие наш мозг и поведение, сходятся во мнении: большинство наших ошибок обусловлены самим механизмом мышления, который формировался на протяжении сотен тысяч лет. Согласитесь, ведь наши предки очень долгое время жили в другом мире, совершенно не похожем на современный, – и это не могло не наложить определенный отпечаток на то, как мы думаем и принимаем решения сегодня.
«Наш вид существовал в качестве охотников и собирателей в 1 000 раз дольше, чем в любом другом состоянии. Мир, который кажется нам таким привычным; мир с дорогами, школами, бакалеями, заводами, фермами и национальными государствами существует буквально мгновение по сравнению со всей историей эволюции. Компьютерная эра лишь чуть старше среднестатистического студента колледжа, а промышленной революции исполнилось всего 200 лет. Сельское хозяйство впервые появилось на Земле 10 000 лет назад, и только 5000 лет назад половина человечества предпочла сельское хозяйство охоте и собирательству», – говорят Джон Туби и Леда Космайдес, руководители ведущего научно-исследовательского центра по эволюционной психологии.
И хотя биологически мы не сильно отличаемся от наших древних предков, быстрое мышление и «кратчайшие пути» – благодаря которым, возможно, мы выжили как вид тогда и продолжаем успевать жить при немыслимой скорости нашей жизни сегодня, – вероятно, не всегда помогают, когда мы говорим о принятии важных решений. Обсудим это далее.
§ 2. Слабые стороны нашей суперспособности мыслить быстро
2.1 Как Земмельвейс победил родильную горячку, но его никто не послушал
Вернемся к доктору Земмельвейсу.
Родильные отделения начала XIX века были далеки от идеала. Палаты плохо убирали и редко проветривали, больные лежали на койках, стоящих близко друг к другу. В операционных было не чище, чем в палатах. В центре стоял стол из неотесанных досок. На стене висели хирургические инструменты. В углу на табурете стоял таз с водой для хирурга, где после операции можно было смыть кровь с рук. До операции, по общему мнению, мыть их было бессмысленно – ведь они еще чистые. Вместо ваты использовали клубки ниток, вырванных из старого белья, чаще всего нестиранного. Сам хирург в сюртуке, испачканном кровью и гноем больных, был больше похож на трубочиста, чем на современного врача в белом халате. Как хороший трубочист должен был быть измазан сажей, так грязный сюртук хирурга говорил о его большом опыте и умении.
«Возможно, корень проблемы кроется в самой клинике», – предположил Земмельвейс. Ведь чем больше времени проводили беременные в больнице, тем выше шансы получить горячку, и не только после, но и во время родов. Но что же конкретно вызывает болезнь, назвать не мог.
Подсказка пришла неожиданно. Трагически погиб его наставник, профессор судебной медицины Якоб Коллечка. При вскрытии трупа он случайно поранил палец, что привело к заражению крови. Земмельвейс, так много думавший над причиной родильной горячки, быстро сообразил, что смерть Коллечки произошла по той же причине, по которой гибли роженицы. В кровь профессора попал трупный яд, который остался на ланцете. В родовые пути женщин трупный яд, вероятно, попадал через грязные руки персонала. Ведь в те годы акушерская клиника была тесно связана с анатомическим театром (аналог современного учебного зала с трупами при медицинском университете или морге, а исторически в этих помещениях врачи в парадных костюмах проводили публичные вскрытия трупов, отсюда и название – театр). Там Земмельвейс, как и другие акушеры, прежде чем отправиться к беременным, ежедневно препарировал трупы.
«Если причиной родильной горячки является трупный яд, – рассуждал Земмельвейс, – чтобы предотвратить его распространение на беременных, нужно тщательно очистить все, что было в контакте с трупом, и прежде всего руки докторов». Не откладывая, он предложил обеззараживание рук медицинского персонала хлорной водой.
Результаты этого нововведения были поразительны. В апреле 1847 года, до введения хлорированной воды, из 312 рожениц умерло 57 (18,26 %). Уже в первый месяц после введения обеззараживания процент смертности снизился до 12 %, в следующие семь месяцев – до 3 %, и, наконец, в 1848 году умерло всего 45 женщин из 3556 (1,27 %). Для сравнения: в настоящее время материнская смертность в развитых странах Европы и Северной Америки составляет в среднем 13 случаев на 100 000 новорожденных (0,01 %) [25]. Эти результаты окончательно убедили Земмельвейса, что причина родильной горячки и смерти рожениц в родильном отделении кроется в грязных руках хирургов и акушеров, в числе которых был и он сам.
«Один Бог знает число тех, которые по моей вине оказались в гробу. Я так много занимался трупами, как редко кто из акушеров…» – винил себя Земмельвейс. Он понимал: любое промедление уносит жизни огромного количества женщин, которых можно спасти. Земмельвейс рассказал о своем революционном открытии другим врачам, написал письма зарубежным профессорам, взялся за написание монографии: «Я хочу разбудить совесть тех, кто еще не понимает, откуда приходит смерть, и признать истину, которую узнал слишком поздно…»
Но революции в госпитальной гигиене открытие Земмельвейса не произвело. Доктора отказывались мыть руки перед осмотром женщин, игнорировали рекомендации Земмельвейса или даже высмеивали его, считая, что «больничную смерть» невозможно перехитрить кусочком хлорной извести. А указания на грязные руки считали личным оскорблением. Известный акушер того времени Чарльз Мейгз говорил: «Доктора – джентльмены, а у джентльменов руки чисты». Медицинское сообщество не могло согласиться, что являлось причиной смертей от лихорадки во время родов и жизни женщин можно было спасти просто путем улучшения гигиены.
