Не совсем уверен, что вообще отреагирую. За маму будет обидно, а за папу даже не знаю. Короче, ссыкливой плаксой перед Евой представать нельзя и точка. Как она меня будет уважать после того, как увидит, что я реву из-за того, что меня бросила мама? Меня – взрослого семнадцатилетнего лба. Сверстники в этом возрасте детей рожают, открывают бизнесы и пишут книги. Чего добился я? Я на неделе научился пользоваться компрессором, тля! Заехали с батей на СТО и там мне дали потыкать эту штуковину. Не по моему желанию, разумеется, а потому, что мне такие вещи знать уже надо знать, тыры-пыры…
Надежды на то, что я их найду внутри – нет. Мы никого не встретили по дороге. Мы никого не встретим и сейчас. Я уже мирюсь с мыслью о том, что нас бросили, как нежеланных детей.
– А ты желанный?
Ключ двери поворачивается, и я не могу открыть дверь. Я понял, что только что закрыл её. Повторив в обратном порядке осуществленные операции, я зашёл в мою обитель перманентной тревоги, одиночества и едкого самокопания.
Ева тоже зашла, но она даже не предполагает, что это за место на самом деле. Если бы она могла посудить о благополучии живущих здесь людей, то хорошего бы сказать много не получилось. Дурного тоже. Обычная такая уютная, чисто бумерская хата с зелёными тошнотными обоями, небольшими пространствами и дешёвым ламинатом. Спальная у родители была какая-то вычурно рококошная – в центре стояла кровать, на которой постеснялись бы спать императоры. У меня в комнате всё попроще было. Дешевый рабочий стол, дешёвая кроватка, ковёр с кончеными узорами и два шкафа. Один с тряпками, другой с книгами.
– Пап, мам? – я так отвык к ним именно так обращаться. Если мне чё-то от них надо, то я предпочитаю подойти и тихонько сказать, испепеляя взглядом.
– А ещё ты никогда не говоришь им, что любишь их, да?
– Пап, ты где? – В голосе моем звучала какая-то требовательность и твердая уверенность, что он сейчас где-то здесь магическим образом появится. Батёк очень удивится, что я притащил домой девчонку.
Ответа не было. Безжизненность обволокла.
Ни в спальне, ни на кухне, ни у меня, разумеется, не было ни души.
– И ни одного тела.
Вот как, значит, да. Бросили. Убежали. Испарились. Почему? Куда? Я пошёл в свою комнату, снял бесполезную гитару со спины и сел на кровать в позу скорбящего. Было очень обидно, и я захотел выдавить из себя что-нибудь на подобие эмоций.
Получилось не очень и я, зачем-то, начал вспоминать всё хорошее, что у меня было с родителями. Там много чего было, наверное, но в голову приходила только какая-то мелодраматичная сопливость. Вспомнил, вдруг, как папка учил меня кататься на велике, как мы вместе смотрели трилогию про терминатора, как он не с очень искренним интересом спрашивал, как у меня дела в школе, когда забирал с неё. Вспомнил, как он учил забивать гвозди, готовить яичницу, драться, крутить руль автомобиля и что-то там переключать, нажимать ножками на педали, мне всё это нравилось, хотя не получалось толком ничего. Вспомнил, как мы, смеясь, вместе зимой на снегокате скатывались с горок, как на природе летом играли в футбол…
С мамой я часто хорошо время проводил, но как-то тускло. Типа, она мне принесет фрукты, хотя я не заслужил; мы посмотрели прикольный фильм; я ей рассказал про своего любимого супергероя, и она с любопытством вникала; или она немного смотрела, как я играю в компьютер. Это всё из сознательного возраста. Полагаю, в раннем детстве было гораздо больше, но я тупо не помню. Блин, а не так уж и много воспоминаний, на самом деле. Мы никуда вместе не путешествовали, редко прогуливались по городу, она меня не утешала и не поддерживала. Не потому, что она плохая, а потому, что я ничего не делал, нигде не ошибался и меня не на что было вдохновлять.
Странно да, вроде как, с одним родителем отношения лучше, но жалко одинаково обоих.
– Черт с тобой. А они говорили, что любят тебя?
– Только на днях рождения.
– Часто, однако. Значит, любили.
– Значит, они не уходили по своей воле… Сволочи.
Я всё сидел на кровати и пытался выдавить из себя слезу потому, что мне казалось, что так надо. Я же не мразь бесчувственная. Надо хотя бы для приличия всплакнуть.
Не получалось.
Ну и ладно, Господи. Не осознал масштаб произошедшего кошмара. Ещё допрёт. Я пошёл к Еве. Она ждала меня в прихожей, удивленно осматриваясь и разглядывая фотографии на стене.
– Ну, их нет, – сказал я про потерянных родителей так, как будто не нашёл в магазине любимую пачку макарон, – Пошли к тебе. Может, твои остались.
– А ты один? В семье, в смысле, – я был поражён участием Евы. Она впервые что-то у меня спросила.
– Ну да. Единственный ребёнок в семье.
– А у меня сестра есть.
– Здорово. Похеру абсолютно. Никакого настроения с тобой болтать нет. Паршиво, чтоб я сдох.
Поговорили.
Не вытаскивая отвертки из задних карманов, я закрыл входную дверь, и мы вновь отправились на поиски. Путь лежал в сторону школы, поодаль от которой располагался ТРЦ. Я так понял, что где-то между этими двумя точками интереса живёт моя молчаливая подруга.
Мы вышли на некогда оживленный перекресток, и я по своему обыкновению начал ждать, когда загорится зелёный. Хотел пошутить, мол, какой я дурачок, но передумал. Ева всё также шла сзади. Наверное, она не не хочет разговаривать, а просто слишком сильно переживает, что никого нет.
Мимо нас медленно протекала наша школа. Обычно в выходные кто-то тусил на её территории. Мальчики играли в футбол на стадионе, мамочки выгуливали спиногрызов в детских колясках. Сейчас там никого не было. Безжизненность просто била ключом и уже становилась привычнее и привычнее. Особенно великолепно это ощущение скрещивалось с восхитительным воскресным солнышком. На небе не было облаков, и температура был идеальна для того, чтобы прогуливаться и изучать окрестности.
– Я-то не знаю, куда идти. Давай ты впереди, – предложил я Еве.
– Ладно, – смущенно дала добро она и прошла за меня. То был идеальный момент, чтобы как-то завязать беседу, но я не мог придумать, что можно в такой ситуации обсуждать.
– Страшные сны. Расскажи ей, как тебя сегодня ночью преследовала бабка с топором, а ты с мокрыми штанами от неё убегал. Или как неделю назад ты до кровавой рвоты избивал отца, хотя не хотел этого делать. Может, ты поделишься о том, как злостно «сделал галстук» той девчонке, пока играл с ней в заложников?
От таких мыслях в груди зародилась тревожность и я, зачем-то, начал проигрывать в голове, как буду отбиваться от всяких уродов отвертками.
Мы пришли. Домик у Евы был побогаче моего. Повыше и поновее. Мы, опять-таки, без проблем забрались к ней в квартиру на третий этаж и теперь ждать пришлось мне. Ева быстро скинула обувь и пошла вглубь квартиры. Не зная, сколько я буду столбом стоять у гардероба, я бесцеремонно разулся и нашёл гостевую комнату. Там был маленький изодранный диван, на который я присел, думая, что буду спокойно сидеть и ждать, когда моя несчастная спутница выплачет все слёзы где-то у себя и мы пойдем куда-нибудь дальше.
Кстати, плана дальнейших действий не было и я, как какой-то суперзлодей в своём логове, уселся, закинув ноги и начал, прикидывать, как быть дальше. Каким бы хладнокровным мне не хотелось казаться, мне начала «мешать» Ева.
Я слышал, как она неловко и неуверенно зовёт родителей, где-то ходит, ещё раз их зовёт, но уже с нотами отчаяния в голосе, она зашла в другую комнату, нервно пройдя мимо меня. У неё была покрасневшая кожа вокруг глаз. Она прекратила ходить и начала тихо всхлипывать где-то у себя.
И чё делать? Остаться здесь и ждать, когда она закончит или пойти утешить её? Как её утешить? Я-то думал, что она, как и я, смирилась с этой херней и перенесет утрату достойно. Видать, она с родителями в очень хороших. Меня не надо было утешать, а её надо.
Уже минуты две она у себя в спальне хныкает и не может перестать. Мне дико стыдно. Стыдно, что я пережил такой же опыт не так; стыдно, что хочется ей вытереть слёзы или просто заткнуть словами «Ну нету их, чё рыдать?». К тому же становится немного страшно. Вдруг Ева сейчас возьмет и сделает что-то с собой. Мне одному будет отстойно.
