Как и во всей Европе, после Второй мировой войны Швеция начала принимать трудовых мигрантов. Периодические волны беженцев в годы коммунистического правления в Восточной Европе (в частности, в 1956 и 1968 годах) убедили многих шведов в том, что они не только могут принять этих людей, но и успешно их интегрировать. На протяжении всего этого периода репутация Швеции как безопасного убежища для лиц, ищущих убежища, росла и способствовала укреплению самооценки страны, а также ее имиджа во всем мире.
Однако под этой оболочкой скрывается другая правда. Хотя на первый взгляд может показаться, что Швеция принимает мигрантов из искренних и беспристрастных побуждений, чувство вины перед Европой в шведском обществе прослеживается лишь более тонко, чем у ее южных соседей. Имея минимальную колониальную историю, страна не испытывает серьезного наследия колониальной вины. А сохранив нейтралитет во время Второй мировой войны, она не испытывает вины за военные действия. Однако чувство вины все еще витает вокруг тех лет. Хотя Швеция преподносит свой нейтралитет как пример высокой морали, чем дальше мы отходим от 1940-х годов, тем более позорным становится этот изученный нейтралитет. И тем яснее становится, что Швеция вовсе не оставалась нейтральной, как она утверждает. Не только потому, что она позволила поездам с нацистами и припасами проехать через свою территорию во время оккупации соседней Норвегии, но и потому, что она снабжала Германию сырьем, которое позволяло нацистам продолжать воевать.
Послевоенные события нанесли новые удары по самоощущению страны. Одним из небольших, но значимых эпизодов стала экстрадиция из Швеции солдат из стран Балтии, воевавших против Советов. Урок для шведов заключался в том, что возвращенные беженцы могут стать таким же моральным уродом, как и беженцы, которых не принимали в первый раз, в то время как беженцы, оставшиеся в Швеции, должны быть безусловным благом. Так думали шведы какое-то время.
Гордость Швеции по поводу ее способности быть безопасным убежищем для ищущих убежища в мире начала меняться в 1990-х годах, когда страна приняла десятки тысяч беженцев, спасающихся от войн на Балканах. Впервые эти беженцы принесли с собой серьезные социальные проблемы. Боснийские банды стали постоянным объектом шведских новостей. Несмотря на этот предупреждающий знак, темпы миграции в первые полтора десятилетия XXI века росли в геометрической прогрессии. Стремительный рост населения Швеции — в том числе исключительно за счет иммиграции — привел к обычной нагрузке на государственные службы. Согласно официальным данным, в 1969 году численность населения составляла 8 миллионов человек, а к 2017 году прогнозируется 10 миллионов, причем (при нынешних темпах роста) к 2024 году население достигнет 11 миллионов. Это означает, что при нормальном уровне прироста населения Швеция должна будет строить 71 000 новых домов в год, чтобы удовлетворить потребности страны к 2020 году, или 426 000 новых домов в целом к этому времени.[226]
Хотя существует предположение, что шведский народ, как и его политическая элита, всегда выступал за такую миграцию, факты говорят об обратном. В 1993 году газета Expressen нарушила одно из величайших табу шведской политики и опубликовала редкий опрос общественного мнения о реальных взглядах жителей страны. Под заголовком «Выбросьте их вон» газета сообщила, что 63 процента шведов хотят, чтобы иммигранты вернулись на родину. В сопроводительной статье главный редактор газеты Эрик Мёнссон отметил: «У шведского народа есть твердое мнение по поводу иммиграции и политики в отношении беженцев. Те, кто находится у власти, придерживаются противоположного мнения. Это не сходится. Это бомба общественного мнения, которая вот-вот взорвется. Вот почему мы пишем об этом, начиная с сегодняшнего дня. Рассказываем все как есть. Черным по белому. Пока бомба не взорвалась». Словно в подтверждение его слов, единственным результатом этого опроса стало то, что владельцы Expressen уволили главного редактора газеты.
Когда в 2000-х годах миграция в Швецию стала значительно увеличиваться, общественная дискуссия сдерживалась не только единообразием политического класса, но и политическим единообразием шведской прессы. Возможно, больше, чем в любой другой стране Европы, шведские СМИ относились к дискуссиям, связанным с иммиграцией, с чувством презрения, а также опасности. Исследование политических симпатий шведских журналистов показало, что в 2011 году почти половина (41 %) симпатизировала Партии зеленых. Единственными партиями, которые приблизились к ним по симпатиям журналистов, были Левая партия (15 %), Социал-демократическая партия (14 %) и либерально-консервативная Умеренная партия (14 %). Лишь около 1 процента журналистов выразили симпатии к Шведским демократам, что находится в пределах погрешности.[227]
И все же в 2016 году эта партия, которую так поносили журналисты, заняла первое место в шведских опросах. История того, как она к этому пришла, похожа на срез дилемм современной Европы. Когда партия была основана в 1980-х годах, она была безусловно расистским, а также националистическим движением. Ее союзы и политика соответствовали настоящим ультраправым движениям по всей Европе, включая те, которые выступали за расовое превосходство белых. К нему относились так же, как к Британской национальной партии в Соединенном Королевстве, и оно никогда не имело сколько-нибудь значимого голоса в политике. В 1990-х годах были предприняты сознательные усилия по реформированию партии, в результате которых из нее были исключены люди, причастные к неонацистским движениям. Затем в 2000-х годах группа из четырех молодых людей, в основном родившихся в 1970-х годах, искала способ нарушить шведский статус-кво.
У Джимми Акессона и его коллег был выбор: либо создать новую партию, либо взять под контроль уже существующую. Они выбрали последний вариант и на протяжении 2000-х годов работали над тем, чтобы изгнать из «Шведских демократов» оставшиеся ультраправые элементы и превратить ее в националистическое, но не расистское движение. Их заслуги в этом не было. СМИ и другие политики продолжали называть «Шведских демократов» «ультраправыми», «расистами» и «ксенофобами» и продолжали изображать их неонацистами. На всеобщих выборах 2010 года партия набрала более 5 % голосов и впервые прошла в парламент. Другие парламентские партии были в шоке и отнеслись к новым членам парламента как к изгоям, отказавшись иметь с ними какие-либо дела, сотрудничать с ними или даже разговаривать с ними.
Однако в годы после этих выборов вопросы иммиграции и идентичности, которые поднимали шведские демократы, вышли на первый план. До этого времени страна испытывала те же симптомы, что и остальная Европа, хотя, возможно, хуже, чем где-либо еще. Культура самоотречения была особенно сильна. В 2006 году премьер-министр страны Фредрик Рейнфельдт (представитель консервативной партии «Умеренные») провозгласил: «Только варварство является истинно шведским. Все дальнейшее развитие было привнесено извне». Церкви в Швеции поддерживали все основные политические взгляды. Например, архиепископ Церкви Швеции Антье Якелен и другие видные священнослужители настаивали на том, что миграционная политика страны должна учитывать, что «сам Иисус был беженцем».
С усталой предсказуемостью эта эпоха также стала свидетелем экспоненциального роста антисемитских нападений в Швеции. По мере роста численности мусульманских иммигрантов в городе Мальме количество евреев в городе (который когда-то был убежищем) стало уменьшаться. Еврейские здания, включая часовню на еврейском кладбище города, подвергались поджогам, а к 2010 году, когда еврейская община города сократилась до тысячи человек, каждый десятый местный еврей подвергался преследованиям в течение одного года. Местные жители-неевреи стали сопровождать евреев, носящих киппу, на службы и другие общинные мероприятия.
