Однажды лидер EDL был арестован за попытку пройти с одной спутницей по мусульманскому району Тауэр-Хэмлетс в Лондоне. В другой раз он был арестован после того, как организованная на сайте акция протеста превысила положенное время на три минуты. И с самого начала власти сделали все возможное, чтобы усложнить, а то и вовсе сделать невозможной жизнь руководства группы. С момента основания Робинсоном организации его банковские счета были заморожены. В домах Робинсона и всех его ближайших родственников были проведены полицейские обыски, изъяты документы и компьютеры. В конце концов было обнаружено нарушение правил ипотечного кредитования, и Робинсон был судим, осужден и отправлен в тюрьму за это преступление.[221] В то же время исламистские группировки постоянно угрожали ему. Помимо неоднократных нападений мусульманских банд на лидеров EDL, предпринимались и серьезные попытки убить их. В июне 2012 года полиция остановила автомобиль, в котором находилась часть ячейки из шести исламистов. В машине находились бомбы, дробовики, ножи и послание с нападками на королеву. Люди возвращались с демонстрации EDL, где они планировали совершить нападение, но из-за небольшого количества участников в тот день протест закончился раньше. Как и в других случаях, общественность не проявила особого сочувствия из-за общего мнения, что EDL сама навлекла на себя подобные нападения. В ответ на то, что их город предстал в сомнительном свете из-за появления мусульманских банд, а также EDL, местный совет организовал мероприятие под названием «Любите Лутон». Это был праздник «разнообразия» и «мультикультурализма» в Лутоне, который включал в себя различные блюда, а также выступления ходулистов.
В разных вариантах эта история повторяется по всей Европе. В Германии в 2014 году в Дрездене образовалось движение, называющее себя Pegida. Их программа была похожа на программу EDL и других популярных протестных движений по всей Европе. Они выступали против радикальных мусульман и массовой иммиграции, хотя и подчеркивали свою открытость к иммиграции в целом (особенно в случае Pegida к законным просителям убежища). Как и в случае с EDL, в их рядах были видные представители этнических и сексуальных меньшинств, хотя в прессе они упоминались редко, если вообще упоминались. В основе протестов Pegida лежит протест против неизбирательной мусульманской иммиграции и против проповедников ненависти, салафитов и других экстремистов. Как и в случае с EDL, основополагающие символы группы были не только антиисламистскими, но и антинацистскими, пытаясь с самого начала дистанцироваться от любых связей с ужасами прошлого. Несмотря на то, что такие связи постоянно упоминались в СМИ, к декабрю 2014 года число участников протестов Pegida превысило 10 000 человек и начало распространяться по всей Германии. В отличие от EDL, которая привлекала в Британии почти исключительно представителей рабочего класса, Pegida, похоже, смогла привлечь более широкий круг граждан в Германии, включая профессионалов среднего класса. В конце концов (хотя и в гораздо меньших количествах) движение распространилось и в других частях Европы.
Реакция немецких властей была такой же, как и у их британских коллег. Несмотря на опросы общественного мнения, согласно которым каждый восьмой житель Германии присоединился бы к маршу Pegida, если бы он проходил в его городе, вся Германия выступила против движения. В понедельник перед Рождеством около 17 000 протестующих вышли на марш Pegida в Дрездене. Необычно для движения, которое привлекло к своим протестам такую сравнительно небольшую часть немецкой общественности, канцлер использовала свое новогоднее послание, чтобы ответить Pegida. 2014 год был необычным для Германии, хотя и не таким необычным, как год, который Меркель собиралась начать. Официальные данные о количестве просителей убежища в 2014 году уже в четыре раза превышали показатели двухлетней давности (200 000 человек) и уже представляли собой двухдесятилетний максимум.
Канцлер использовала свое новогоднее послание не для того, чтобы развеять эти страхи, а для того, чтобы покритиковать тех, кто их испытывает. «Само собой разумеется, — сказала она, — что мы помогаем им и принимаем людей, которые ищут у нас убежища». И она предупредила немецкую общественность о Pegida. По словам Меркель, такие движения, как Pegida, дискриминируют людей из-за цвета их кожи или религии. «Не следуйте за людьми, которые их организуют, — предупредила она немецкий народ, — потому что их сердца холодны и часто полны предрассудков и даже ненависти». В следующий понедельник Pegida провела акцию протеста в Кельне. Кафедральный собор заранее объявил, что выключит свет в знак протеста против собрания в городе. Мало кто в Кельне не заметил символизма в том, что почти ровно через год огни собора запылали, когда сотни местных женщин подверглись домогательствам, изнасилованиям и ограблениям со стороны мигрантов на тех же улицах, где власти собора возражали против того, чтобы протестующие Pegida ходили, стояли или собирались.
Эта привычка нападать на вторичные симптомы проблемы, а не на ее основную суть, имеет множество причин. Не последняя из них заключается в том, что критиковать людей с белой кожей, особенно если они принадлежат к рабочему классу, бесконечно легче, чем критиковать людей с темной кожей, независимо от их происхождения. И это не только легче, но и возвышает критикующего. Любая критика исламизма или массовой иммиграции — даже критика терроризма и изнасилований — может быть воспринята любым другим человеком как проявление расизма, ксенофобии или фанатизма. Обвинение, каким бы ложным оно ни было, может исходить откуда угодно и всегда несет в себе некий моральный оттенок. В отличие от этого, любой, кто критикует кого-то как расиста или нациста, каким-то образом возводится в ранг судьи и присяжного как антирасист и антинацист. Также применяются разные стандарты доказательств.
Так, например, председатель Лутонского исламского центра Абдул Кадир Бакш одновременно является директором местной школы, общается с местными политиками, включая членов парламента, и вместе с местными чиновниками работает в межконфессиональной сети «Лутонский совет конфессий». Он также считает, что ислам ведет 1400-летнюю войну с «евреями», что в идеальном обществе гомосексуалисты должны быть убиты, и защищает отрубание рук ворам и битье женщин по исламским законам о наказаниях «худуд». Однако ни один из этих фактов — все они были легко доступны, все были известны или известны — не сделал его изгоем или неприкасаемым. Местная полиция никогда не совершала рейдов по домам его родственников в поисках хоть какого-нибудь повода для ареста. Напротив, с момента появления Томми Робинсона все стремились навесить на него обвинения в «расизме» и «нацизме», что бы он ни делал. Исламисты, против которых протестовали EDL и подобные им движения, были невиновны, даже когда их признавали виновными, а те, кто на них реагировал, были виновны, даже когда они были невиновны. Европейские правительства пытались избежать признания исламистов виновными, но сделали все возможное, чтобы признать виновными движения, которые реагировали на них. Большинство СМИ демонстрировали аналогичный порядок приоритетов, самым ярким примером которого было стремление доказать антисемитизм со стороны любого реагирующего движения, игнорируя при этом фактический антисемитизм в первичном движении, против которого возражало вторичное движение. Так, хотя все немецкие СМИ бросились доказывать антисемитизм лидеров или членов Pegida, они оказались почти такими же медлительными, как и немецкое правительство, когда дело дошло до выявления антисемитизма среди салафитов и других, против которых, по словам Pegida, она выступает. Только после того, как правительство впустило поток мигрантов в 2015 году, члены правительства и СМИ Германии начали признавать, что антисемитизм среди мигрантов с Ближнего Востока, в частности, может быть проблемой.
Но это не только политическая, но и общественная неудача. Когда речь заходит об антифашизме в большинстве стран Западной Европы, на данный момент кажется, что существует проблема спроса и предложения: спрос на фашистов значительно превышает реальное предложение. Одной из немногих основ послевоенной политики был антифашизм, решимость никогда не допустить повторного появления фашизма. И все же со временем это стало, пожалуй, единственной оставшейся уверенностью. Чем дальше фашизм уходил в историю и чем меньше было видимых фашистов на виду, тем больше самопровозглашенные антифашисты нуждались в фашизме, чтобы сохранить хоть какое-то подобие политической добродетели или цели. Оказалось политически полезным называть фашистами людей, которые не были фашистами, точно так же, как оказалось политически полезным называть расистами людей, которые не были расистами. В обоих случаях термины позволялось применять как можно шире. В обоих случаях все, кого обвиняли в этих пороках, платили огромную политическую и социальную цену. И все же несправедливое обвинение людей в этих пороках не имело никакой социальной или политической цены. Это было беззатратное занятие, которое могло принести только политические и личные выгоды.
