22. Последняя битва

Мелинда

Джиральдина принимается проворно выбираться из экипажа, как вдруг на её плече смыкаются пальцы леди Пронны:

— Нет! — в её голосе сталь, которой я прежде не слышала. — Ты едешь с нами. Я не оставлю тебя с Мелиндой.

— Что-о? Как это понимать? Вы мне не доверяете?

— Ты сама знаешь ответ, — чеканит леди Пронна. — Зачем спрашивать!

— Ну, знаете ли!

— На место! Сядь!

— Мамочка! — это уже Вики пробирается к выходу, спрыгивает с подножки на землю и бросается ко мне.

Прячет в моих юбках лицо, обнимает маленькими ручками за ноги. Испугалась, маленькая, того, что взрослые бранятся.

— Ц-ц-ц! Больно надо! — Джиральдина оскорблённо цыкает и откидывается на спинку сиденья. Я больше не вижу её в проёме экипажа.

Опускаюсь вниз, оказываясь на одном уровне глаз с дочкой:

— Что такое, милая? — ласково провожу ладонями по её рукам.

— Не люблю, когда ругаются! — Вики вжимает голову в плечи и шмыгает носиком.

— Они вовсе не ругаются, просто у леди Пронны громкий голос!

— Да-а? — тянет недоверчиво, косясь назад, затем подаётся ко мне. Принимаю Вики в свои объятия, дочка шепчет мне на ухо. — Мамочка, ты заболела? Давай, я никуда не поеду, а останусь с тобой?

— Нет, малыш! Не стоит. Всё хорошо! Мне просто нужно отдохнуть в тишине. А ты поезжай! — шепчу ей на ухо так, чтобы слышала только она. — Только пообещай, что будешь постоянно с леди Пронной, что не отойдёшь от неё ни на шаг, хорошо?

— Угу! Ты точно не хочешь, чтобы я осталась с тобой? Уверена?

— Абсолютно! — киваю ей, всматриваюсь в любимое личико и прищуриваю глаза. — Это что за заколка? Раньше я у тебя такой не видела…

Чёрный цветок искусной работы практически сливается с угольными волосами Вики. Изящно вырезанные и слегка изогнутые лепестки обнимают пухлый бутон, инкрустированный блестящими, точно роса на траве, крохотными бриллиантами.

Он завораживает своей красотой и приковывает взгляд. Поднимаю руку и тянусь к нему пальцами, но Вики опережает. Ловким движением достаёт украшение из волос, радостно мне улыбается:

— Нравится? Тогда я тебе её подарю! Цветочек и правда очень красивый! — она протягивает руку и аккуратно вставляет шпильку с цветком в мою причёску, при этом забавно высовывая от усердия язычок.

Любуюсь дочкой, её пухлыми смуглыми щёчками с трогательными ямочками, лазурно-синими глазками в обрамлении пушистых иссиня-чёрных ресничек, пухлыми розовыми губками, тем, как она мило морщит носик-кнопку. Запоминаю каждую чёрточку. Будто в последний раз…

Встряхиваю волосами:

— Беги, нехорошо заставлять остальных ждать! — наклоняюсь к ней, целую на прощание и разжимаю руки.

Вики забирается в экипаж, радостно машет мне на прощание ручкой. Экипаж трогается, шурша колёсами по мелким камешкам гравия. Провожаю его взглядом, игнорируя влажную пелену слёз, после чего вытираю насухо щёки и иду обратно в сторону дома.

Вот уже несколько часов меряю шагами гостиную. Двадцать шагов вправо, двадцать влево.

Останавливаюсь возле широкого, в полстены, окна. Гипнотизирую очертания Большой башни, будто чего-то жду, но картина не меняется. Тёмно-серый камень и голубое небо. Голубое небо и тёмно-серый камень. И больше ничего.

Очерчиваю подушечкой большого пальца метку истинности. Стук настенных часов кажется слишком медленным. Он явно не поспевает за ударами моего сердца.

В груди тревожно печёт. Ожидание выматывает. Воображение рисует страшные картины. Вдруг, что-то пойдёт не так? Вдруг, я доверилась зря? Зря всё это затеяла?

Всю жизнь плыла по течению. Слушалась мужа, потом подругу.

Дэллия… где ты? Как ты?

Сколько раз я не пыталась — так и не смогла связаться тобой. Не смогла пробраться в твой сон. Почему? Всему виной твой собственный дар? Или ты не спишь ночами? Или…

Нет! О самом страшном даже думать не хочу!

Я должна успокоиться. Должна.

— Госпожа? — вздрагиваю от голоса за спиной, резко оборачиваюсь, но это всего лишь Уна. Моя верная Уна. Единственная родная душа здесь.

Служанка осторожно ставит на столик серебряный поднос, расписанный витиеватыми узорами. Из-за тяжести ноши её руки слегка дрожат.

— Зачем столько всего? — спрашиваю устало. — Я не просила.

Здесь и пузатый коричневый глиняный чайничек, и блюдо с пирожными, и плетёная корзинка с круглыми пирожками, и тарелка с фруктами, и коробка с узорчатыми шоколадными конфетами разных форм. Разные запахи смешиваются в один невообразимый духан. К горлу в очередной раз подкатывает.

— Госпожа Мелинда, простите меня, я просто хотела вас порадовать, но если вы не хотите, то я сейчас же всё уберу!

На Уне лица нет. Столько лет её знаю. Становится совестно за свой резкий тон:

— Не стоит! — останавливаю её движением руки. — Что за чай?

— Ваш любимый, с мелиссой и лимонной травой! — Уна так нервничает, что голос дрожит, а у меня рот наполняется слюной.

Хочется выпить чего-то освежающего и не обидеть старания горничной — тоже. Улыбаюсь ей:

— Отлично! То, что нужно!

— Вы… уверены? — Уна чуть бледновата.

— Конечно, уверена! — отвечаю без раздумий. — Чай и правда мой любимый, как ты угадала?

Обнимаю пальцами гладкую фарфоровую чашку. Прохожу вместе с нею к окну. Задумчиво смотрю на пустую башню. Мне кажется, или раздаётся тихий вдох:

— Я ведь вас знаю, госпожа…

Медленно подношу чашку к губам, ощущая исходящий от неё приятный, освежающий аромат. Осторожно делаю глоток, позволяя тёплому напитку наполнить мой рот.

Сразу ощущаю нежную сладость мяты, которая мягко растекается по языку, оставляя лёгкое анисовое послевкусие. Затем к ней примешивается лёгкая кислинка лимонной травы, придающая чаю приятную освежающую ноту. Напиток обволакивает язык, дарит ощущение комфорта и уюта. Я чувствую, как тепло разливается по всему телу, а мышцы расслабляются. Сделав ещё несколько глотков, я ощущаю, как мятная свежесть наполняет меня изнутри, очищая разум и успокаивая нервы.

Сосредотачиваюсь на ощущениях. Лёгкая кислинка лимонной травы придаёт напитку тонкую гармонию, не позволяя анисовому вкусу стать чрезмерно доминирующим. Я наслаждаюсь каждым глотком, погружаясь в состояние умиротворения. Этот чай согревает меня, будто укрывает невидимым пледом, даря ощущение безмятежности и спокойствия. Веки становятся тяжёлыми, колени мягкими, а проблемы незначительными. И наступает темнота.

Пробуждение получается резким. Просыпаюсь от чувства падения, как это обычно бывает во сне. Я в экипаже, который несётся куда-то во весь опор. Судя по тому, как его подбрасывает на ухабах и кочках — дорога не самая гладкая. За мутно-грязным стеклом проносятся очертания деревья.

Ни домов, ни людей. Деревья, кустарники, деревья.

Потолок кареты обтянут синей тканью, местами порванной. Жёсткое сиденье покрывает засаленный бархат с высохшими следами когда-то пролитых жидкостей, о природе которых я даже думать не хочу, кое-где ткань сиденья насквозь прожжена сигарами. Пол покрыт слоем пыли и мусора — шелухой от семечек, соломинками и сухими комочками грязи.

Этих простых наблюдений хватает, чтобы понять — я в наёмном экипаже, а не в фамильном с гербом Сторма.

Опускаю глаза и рассматриваю свои руки. Запястье, на котором расположена метка истинности, туго замотано серой тканью, кожу под которой чувствительно жжёт. Похоже, это та самая сохрон-мазь, о которой упоминала Джиральдина, вот только…

Уна…

Зажмуриваюсь. Устало провожу рукой по волосам.

Осознание случившегося отдаётся внутри лёгкой досадой. Всё-таки, я до последнего хотела верить, что Уна останется мне верна, но вышло как вышло. Вероятно, за прошедшие пять лет у Джиральдины нашлось для той больше аргументов, а может, Джина сумела быть более убедительной. Всё это уже не имеет значения.

Сейчас намного важнее понять, куда меня везут?

Карета продолжает нестись на бешеной скорости. С трудом удерживая равновесие, перебираюсь на соседнее сиденье: