Но у меня в тайнике лежал томик Пастернака, который Борис Аркадьевич дал мне почитать еще до всех событий.

«Ах, Борис Аркадьевич! Не давайте Вы ей ничего, Таня вечно все теряет!» – сказанные когда-то слова Андрея колоколом звучали у меня в ушах. Маленький, потрепанный томик стихов жег мне руки огнем. Мне было невыносимо стыдно, словно я его украла.

«Я только верну книгу и все» повторяла я про себя, поднимаясь по знакомой лестнице на пятый этаж. Дойдя до двери, я все никак не решалась нажать на кнопку звонка. Вдруг дверь распахнулась сама и на пороге показалась Анна Яковлевна. Выглядела она плохо, словно постарела за эти месяцы лет на десять. В руках у нее были какие-то сумки. Она удивленно смотрела на меня, словно мы были незнакомы.

– Здравствуйте, Анна Яковлевна! Я Таня, помните меня? Я книжку принесла вернуть, мне Борис Аркадьевич давал почитать, – но Анна Яковлевна продолжала смотреть словно сквозь меня.

– Книгу? – переспросила она растерянно, – так странно, к нам теперь никто не ходит…

– Да, Борис Аркадьевич мне ее дал и…

– У Бориса Аркадьевича инфаркт, перебила она меня. Его увезли по скорой. Я сейчас еду к нему в больницу, – она снова посмотрела на меня и ее взгляд прояснился. Кажется, она, наконец, узнала меня.

– Деточка, ты знаешь, оставь книгу себе. На память. Я передам Борису Аркадьевичу, что ты заходила.

– Можно… можно я Вам с сумками помогу?

Это был последний раз, когда я видела Барановских. До меня дошли слухи, что вскоре после того, как Бориса Аркадьевича выписали из больницы, они всей семьей уехали в другой город, вроде бы к сестре Анны Яковлевны.

***

«Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?»²

Много лет спустя, на конференции в Париже ко мне подошла красивая женщина. Близоруко сощурив глаза, она пыталась прочесть мой бейджик

– Я прошу прощения… Таня? Таня … – она назвала фамилию по которой меня давно уже никто не звал

– Марина?!!!

Мы пошли выпить кофе.

– Таня, мы думали о тебе, когда это случилось. Но ничего ведь толком нельзя было узнать, ни в газетах ничего не было, ни по ТВ, только слухи… Как же я рада тебя видеть!

– Я тебя тоже. Как ты? Как родители? Живы?

– Да, все хорошо, – Марина отпила кофе, – теперь хорошо. Мы ведь смогли уехать из страны только когда уже все рухнуло. А до этого несколько лет жили у моей тетки в таком захолустье, по сравнению с которым даже наш Новокаламск покажется столицей. Папа болел. Маму никуда не брали на работу, и она подрабатывала репетитором химии. Меня взяли только в пед. училище и еще я подрабатывала нянечкой в детском саду. Там почти ничего не платили, но можно было бесплатно поесть… И после переезда сначала было трудно, но постепенно все наладилось. – Марина замолчала. Казалось, она забыла про меня, уйдя в свои воспоминания.

– Знаешь, нам ведь почти ничего не удалось увезти с собой. И так забавно, столько вещей пропало, столько денег, а папа больше всего сожалел о своей библиотеке.

– Возможно я могу это немного исправить – я открыла свою сумку и достала сильно потрепанный томик стихов – Узнаешь? Анна Яковлевна разрешила мне оставить его себе. И с тех пор я всегда носила его с собой в сумке. Не хотела, чтоб его случайно нашли дома. Поэтому он и оказался со мной когда мы бежали. Эта книга у меня навроде талисмана. Но, видимо, настало время ее вернуть.

– Нет, что ты! Раз мама разрешила, это теперь твое. Может и правда в ней есть сила талисмана, раз тебе удалось спастись. Папа будет рад узнать, что одна из его книг уцелела и в хороших руках.

Мы попрощались. За время нашего разговора с Мариной ни одна из нас не упомянула Андрея.

Когда я перешла в последний, 10-й класс, мама, которая все так же хотела пропихнуть меня на иняз, записала меня к репетитору по английскому. Репетитором оказалась старая бабка с одышкой. На ней всегда было черное платье с огромным, связанным крючком белым воротником. Она напоминала престарелую гимназистку. В ее квартире царил полумрак и пахло тяжелыми, старомодными духами. Репетиторша считала, что лучше всего изучать язык вместе с кем-то еще, поэтому меня поставили в пару к ее другому ученику, который начал заниматься раньше меня. Так я познакомилась с Максимом. В отличие от меня, Макс был буквально влюблен в английский язык и мечтал поступить в Ленинградский институт иностранных языков. Макс был худой, вечно лохматый и немного нескладный. У него была очаровательная улыбка и сам он был само обаяние. Благодаря Максу занятия у репетитора не были совсем отвратительными и мне даже удалось что-то выучить. Очень скоро мы начали встречаться помимо занятий у Эльзы Сергеевны, как звали старуху.

Макс учился в другой школе, после занятий он либо подходил к моей школе, либо мы договаривались встретиться «посередине». Мы гуляли по нашим серым, промозглым улицам, не замечая ничего и никого вокруг. Если погода была плохая, то мы шли домой к Максиму. У Макса мы закрывались у него в комнате, скидывали диванные подушки на пол, падали туда сами и болтали обо всем на свете. Позже приходила с работы мама Максима, стучала в дверь комнаты Макса и звала его обедать. Макс всегда ужасно смущался, что его как маленького звали покушать. Говорил мне: «Хочешь, я попрошу маму пригласить тебя за стол?» Но я всегда отказывалась, говорила, что не голодная. И тогда Макс говорил: «Подожди меня пожалуйста здесь, я мигом! Послушай или почитай пока что-нибудь». И я оставалась в его комнате одна. На стене у Максима висели фотографии Битлов. Фото были плохого качества, но Макс очень гордился ими, говорил, что купил их по случаю на «Толкучке», «отвалив кучу бабла».

У Макса была хорошая библиотека и, по моим меркам, огромная коллекция музыки. В ожидании Макса я действительно брала у него что-то почитать, а порой просто водила пальцем по его многочисленным кассетам, вчитываясь в, по большей части, незнакомые названия. Однажды Макс застал меня за этим бессмысленным времяпровождением:

– Хочешь взять у меня что-нибудь послушать?

– Я?

– Ну да. Какая музыка тебе нравится?

– Не знаю. – Я чувствовала себя ужасно глупо. Будь здесь сейчас мой брат, он бы сказал: «Таня, ты дебил?».

– Как не знаешь? А что ты слушаешь дома на своем магнитофоне?

– У меня… У меня нет магнитофона.

– Как нет?! Ну хорошо, а у брата у твоего есть?

– Да, но Андрей не разрешает мне его трогать.

– Хочешь сказать, что ты вообще музыку не слушаешь?

– Мама любит, чтоб в доме было тихо.

Макс некоторое время смотрел на меня молча. Потом улыбнулся:

– Значит будем слушать у меня. Потом скажешь, что тебе больше нравится. С чего бы нам начать? – Макс, в точности как это делала я пять минут назад, стал проводить пальцем по своим кассетам. – А вот, как тебе это? Он вставил кассету в магнитофон и в комнате негромко зазвучало:

«Пока цветет иван-чай, пока цветет иван-чай,

Мне не нужно других книг, кроме тебя

Мне не нужно…»³

Я выпала в другую реальность. Передо мной открылся новый прекрасный мир. Я нырнула в него с головой, чтобы уже никогда не вернуться обратно. Это было похоже на волшебство.

– Макс, а кто это?

– Кто?!! А, ну да, откуда тебе знать. Это Борис Гребенщиков, группа «Аквариум».

Некоторое время мне удавалось скрывать свои отношения с Максимом от своих домашних. Для мамы и брата Макс был лишь моим товарищем по изучению английского, а все наши встречи – дополнительными занятиями по языку. Когда часы в гостиной у Макса били шесть, это означало, что мне надо было возвращаться домой.

В один из дней мы, как обычно, сидели на полу и слушали музыку. Макс положил мне голову на колени и я гладила его жесткие, непослушные волосы. Как же мне было хорошо. Но стрелки часов неуклонно приближалась к шести.

– Если б ты только знал, как я не хочу туда идти! – вырвалось у меня.