– Лучше бы ты на всякие бабские темы разговаривала, Ники, – сминаю пустой стаканчик от капучино в руке и кидаю рядом с урной, попросту не попадаю в нее. Поднимаюсь из-за стола, обиженно забирая свой бургер, оставить его здесь недоеденным – выше моих сил. Но не ухожу, так как помню: мой телефон все еще у Ники.

– Это какие? – Вероника тоже на пределе.

– Ну не знаю, про любовь-морковь там…

– Да ты же такое ненавидишь! Достал! – истерит она, кидая в меня свой стаканчик, а вот он-то только наполовину пустой. Кофе растекается по футболке и обжигает кожу через ткань. Терплю, жмуря глаза. – Я люблю тебя! И все для тебя делаю! А ты тот еще свин! Хоть бы раз…

– Что?

– Хоть бы раз… сказал, что я нужна! Что любишь! Что хочешь быть вместе! Что тоже готов для меня что-то сделать, а не подыхать в этом дерьме! Я знаю – несчастный случай, авария, но Слав! Полгода прошло! Сколько можно?! Ты не виноват! Так получилось! И маму не вернуть! ПРЕКРАТИ себя убивать!

Ника брякает руки на стол и роняет в них лицо, плачет навзрыд, трясется всем телом. А я стою и, как последний мудак, смотрю на это, доедая бургер. «Но что я могу сделать? Да, нужна, да, люблю, но это ничего не меняет. Это она убивает себя, находясь рядом со мной. А я… уже мертв», – думаю я, проглатывая последний кусок булки.

Сажусь на свободный стул и тяну Нику за руку на себя. Она, ничего не понимая, садится сверху на мои ноги, все еще продолжает всхлипывать.

– Сложное утро. Наверное, все к этому шло. Но предупреждаю: будет остро, – быстро говорю и сразу же целую в губы, чтобы она не успела одуматься.

Поцелуй – это стратегия отвлечения. Я еще не целовал ее по-взрослому. Ее соленые губы и мой наглый язык. Наверное, от страха и неожиданности Ника так сильно вцепляется пальцами в мои плечи. Я касаюсь ее руками под толстовкой. Черту не перехожу, грудь остается не тронута мной, но ладонь задерживается на застежке на какие-то полсекунды. Ника начинает ерзать бедрами, и я кладу на них руки, импонируя ее инстинктивным движениям.

«Пусть почувствует его, она ведь этого добивается», – притягиваю ее еще крепче.

Вероника стонет, но в этот раз не от массажа ног, а от моего напряженного члена, о который она трется в своих скользящих, намокших штанах. Этим поцелуем и ласками я делаю ей больно – даю надежду на что-то большее. Но одновременно с этим спасаю себя от ненужного разговора. Ника забывается в страсти и желании, после она не станет говорить об алкоголизме и о том, что я себя убиваю.

«Год выдержки, и так бесцеремонно сдаться, поцеловать ее. Но это того стоило».

Идем домой. Для приличия держу ее за руку – не хочу рушить ее розовый мир, где мы вместе. Вероника смотрит в асфальт и улыбается. Ее щеки горят, ладошка влажная-влажная. Наверное, сердце тоже бьет собственные рекорды. И это наш первый поцелуй. Она счастлива. Но это тоже лживый окситоцин, как от «шортов»: быстро пришел, быстро уйдет. Уйдет тогда, когда она поймет, что настоящий мир далеко не розовый и поцелуй – не средство стать ближе.

Потягиваю энергетик сидя на ступеньке. Кирыч стоит рядом, привалившись на перила, и выпускает сигаретные круги изо рта. Наблюдаем, как Ника и еще трое эскадешников забивают багажник «Тойоты» под завязку. Кривлюсь от того, как проседает зад тачки.

– Они ж ее угробят! – сплевывает на асфальт Кирыч.

– Пусть, может, тогда не поедем, – в голову ударяет напиток, растворяясь сладостью на языке. Чертовски приторно, и хочется пить.

– Дружище, как ты вообще согласился?

Игнорирую его вопрос и смотрю на Вероничку, нагнувшуюся к земле за очередной поклажей. То ли она всегда идеально держит осанку, то ли именно сейчас пантуется перед пацанами, но спину выгибает знатно, не хуже, чем Харли Квинн в «Самоубийцах».

– А-а, понял, можешь не объяснять, – фыркает друг и протягивает сижку мне.

Затягиваюсь. Первая тяжка получается ровной, не кашляю. Всегда представляю, как никотин распространяется по телу через легкие и выкручивает на своем пути все лампочки, мерцающие красным – «тревога!» Я расслабляюсь и опираюсь локтями на ступеньку повыше. Хорошо. И солнце уже не кажется сентябрьским пеклом, а предстоящий поход – лесным геморроем.

Я сам не понимаю – почему согласился. В лесу нет телика, чтобы смотреть анимешки, нет нормальной телефонной связи, чтобы свайпить, нет комфортного места для лежания, поедания и ссанья. «Зато там будет гитара и костер!» – говорила Вероника. Такой себе аргумент. Вон она, эта гитара, из багажника торчит. И мне уже скулы сводит от суеты вокруг этой гитары. Парнишка пытается засунуть в тачку рюкзак и неаккуратно лязгает по чехлу. Шестиструнка звякает, Ника сердито отчитывает придурка, не разбирающегося в музыке.

Но что немало важно – они закидывают на пол заднего сиденья коробку с пойлом, в основном пиво, но есть кое-что и покрепче. «Жаль, Бармен с нами не едет», – вспоминаю о нем с грустью. Сегодняшняя тусовка пройдет без меня. Никто даже не заметит, что хозяин дома отсутствует.

Закашливаюсь и выкидываю фильтр под ноги, притаптываю его грязным ботинком. Допиваю энергетик и поднимаюсь. Покачиваюсь, но стою. Кирыч поддерживает меня за спину рукой, возможно беспокоится, что упаду навзничь прямо на лестницу. К нам подбегает Вероника.

– Слав, пора, – улыбаясь, говорит она мне, потом кидает взгляд на Кирыча. – Кир, может, тоже присоединишься? Составишь компанию Славе?

– Не-не-не. Я за домом прослежу, – вскидывает бровью Кирыч и осторожно толкает меня в руки Ники. – Держи кавайчика, его немного штормит.

Вероника хватает меня под руку и ведет в сторону машины. Иду медленно, оборачиваясь на друга, который машет мне рукой на прощание, разве что не накладывает крест для благословения. «Скот. Мог бы и поехать», – сквозь зубы цежу я. Сажусь в «Тойоту» по центру, по бокам от меня сидят Вероника и ее однокурсник, спереди расположились водила и его друган. Все эскадешники. Пристегиваемся и трогаемся с места.

Едва выезжаем на дорогу, меня начинает подташнивать. К горлу подступает неприятная кислота, сглатываю, крепче вцепляюсь в сиденье. Вижу руку Ники на плече, но не чувствую ее. Продолжаю терпеть, но перед глазами все становится больше: светофоры расплываются, люди на переходе бредут в полусантиметре от нашего капота, а потом мне чудится, что встречка заворачивает в нас. Трясусь в ужасе, кожу прошибает потом, он стекает по вискам. Под пандовой шапкой мокнут волосы. И тут до меня доходит такая мысль: я впервые сел в машину после аварии. Вцепляюсь в впереди стоящие сиденья и сжимаю их. Пульс ускоряется до предела, меня пронизывает боль, но я не могу пошевелиться. Тело сковывает страхом, и трудно дышать. «Ебнутый, можно было предположить, что накроет в тачке», – сожалею о поездке.

– Давайте остановимся, Славе плохо! – слышится голос Ники.

– Да тут ехать осталось пять минут. Потерпит твой Слава, – отвечает водила.

А потом он отвлекается и лезет за чем-то в бардачок. И я закипаю.

– Уебыш, смотри на дорогу! Ты что?! Охуел?! Прикончить нас хочешь?! – вскрикиваю, четко выплевываю ему в затылок каждое слово.

Все в машине вздрагивают – то ли от моего крика, то ли от внезапного наезда. Но становится тихо. Мои губы трясутся, слезы накатываются на глаза. Откидываюсь на сиденье и смотрю в потолок. Отдаленно слышу шепот: «Так это тот самый, который свою тачку об столб грохнул».

– Да, тот самый. Не повторяй моих ошибок, бро, – говорю более спокойно, паника отпускает и растекается, как никотин, отпустив голову и рассредоточившись по всему телу.

Дышу – глубоко и неторопливо, футболкой утираю пот с лица, стаскиваю шапочку и запускаю пятерню в волосы. Ника опускает со своей стороны стекло. Машет передо мной книжонкой, которую пыталась читать все это время.

– Дай-ка, – тяну руку к макулатуре.

Едва книга оказывается у меня в руке, силюсь вспомнить, когда последний раз что-то читал – не новостную ленту, не сообщения, не инструкцию к препаратам, а именно книги. Не помню. Поглядываю на обложку. Разумеется, классика. Но какая! «Портрет Дориана Грея».