Нина умудрялась общаться и сближаться с Ларсом, несмотря на бездну разницы между ними. И несчастные девять лет эту бездну создавали в последнюю очередь. Откровенно говоря, они даже не ощущались.

Девчонка всегда его слушала, чем бы он с нею ни делился – рабочими проблемами, личными наблюдениями или вопросами из той научной области, которая ее по большому счету не интересовала. Но она всегда демонстрировала, что лишних знаний не бывает, и в любом новом для себя материале находила точки соприкосновения с тем массивом данных, которые хранила в себе. Она любила повторять, что все взаимосвязано, и ни одна система не работает сама по себе, в изоляции от фундаментальных уровней материи.

Ларс понял: Нина много в себе накапливает. Аккумулирует, собирает. Люди вокруг – ее энергия. Но она никому не позволяет подобраться слишком близко.

Ему нравились ее саркастичные, емкие комментарии, которые она вставляла повсеместно и настолько смело, что порой у Ларса временно исчезала возможность говорить, и все, что он мог делать в ответ, – это молчать и ухмыляться, собирая себя в кучу.

Нина позволяла себе быть дерзкой и острой на язык, потому что совершенно не боялась ни его, ни каких-либо последствий. Но стоит отдать ей должное, она никогда не унижала его при коллегах, особенно подчиненных, и при задержанных. У всего есть предел, и девчонка точно не стремилась пошатнуть его авторитет.

Нина знала о его заторах на работе, о зависших, тупиковых делах и даже личных переживаниях, об отношениях с родителями, коллегами и задержанными. Знала то, чего не знал о Ларсе больше никто. И он сам это позволил. За то время, что они знакомы, Нина как будто залезла ему под кожу и поселилась там постоянным фантомным ощущением.

Нет, ничего она не делала, это он сам взял шприц и ввел ее в свои вены. По собственной воле. И не надо вешать ответственность на девчонку, которую ты впервые увидел, когда ей едва стукнуло пятнадцать. Если что-то случится, спрос всегда будет с тебя, Клиффорд. Ты мужчина, ты старше, ты, мать твою, офицер полиции.

Нина блуждала по его крови, как инфекция, это было безвозвратно и бесповоротно. Осознание этого факта приносило горько-сладкую истому, ведь Лоуренс знал, что не умеет любить, что им с Ниной не стоит и нельзя быть вместе, что у них ничего не получится, кроме как испортить друг другу нервную систему или жизнь.

Они слишком разные. Слишком. Таким людям не положено общее будущее.

И при этом его неисправимо к ней влекло, он ничего не мог с этим поделать, словно героиновый наркоман, он искал ее, он скучал по ней даже неосознанно (когда мозг не понимал, но тело ныло от ее отсутствия), он обожал играть с нею во что угодно и совсем иначе себя чувствовал, если она находилась в участке. Работалось по-другому. Дышалось. Думалось.

Его ничуть не волновало, что Нина не проявляет к нему ответного интереса. Она мягко пресекала либо игнорировала попытки флирта, которые начались сразу после наступления семнадцати (Ларс готовил почву к совершеннолетию), пока он не оставил их вовсе, напомнив себе, что она, во‑первых, его подопечная, во‑вторых, он может лишиться работы, в‑третьих, она все еще ребенок.

Хотя в глубине души ничто из этого не могло бы его остановить.

Ничто из этого не являлось убедительной причиной изничтожить чувство, которое в нем разрасталось, когда он наблюдал за Ниной и слушал ее голос… Да, она не планировала с ним отношений, это очевидно. И она была в этом просто молодец, совсем не то, что он. Благо ему хватало мозгов не распускать руки, хотя порой очень хотелось, ведь в присутствии Нины проявлялась его истинная сущность.

Догадывалась ли она? Вероятно, в отдельные моменты – да. Но все остальное время он вел себя примерно и, должно быть, это помогало ей забыть наклюнувшиеся догадки, переубедить себя. Это тоже была своего рода игра, которую он вел с нею. Называлась «угадай, кто я, если 99 % времени я веду себя как обычный человек».

Непонятно, кто выигрывал, но, наверное, как всегда, Нина.

Иногда Клиффорду казалось, если бы он по-настоящему захотел взаимности, это стоило бы ему совсем небольших усилий: немного надавить, немного постараться, активировать навыки обольщения, и все – штурм будет недолгим. Но Ларс этого не делал, одергивая себя, чтобы не прослыть самоуверенным идиотом в ее глазах. И чтобы не наткнуться на острый край своих просчетов. То, что срабатывает на сотне других девушек, на Нине обязательно даст сбой.

Он напускал на себя язвительное безразличие, а вот безразличие Нины его не расстраивало и не смущало. Наоборот, он радовался ему. Ее сдержанность позволяла и ему держать себя в руках. Что вряд ли получилось бы, если бы он увидел хоть намек на заигрывание с ее стороны.

Он часто обдумывал перед сном последнюю встречу с Ниной, предвкушал предстоящую… и засыпал с легкой улыбкой, которую не пытался спрятать даже от себя. Если, конечно, не проводил ночь с кем-то из девушек. Но и тогда о подопечной он думать не прекращал.

Временами прямо в ее присутствии у него случалась эрекция. И возможно, Нина это замечала, однако при всей остроте языка ей хватало такта не реагировать. Просто иногда девчонка творила вещи… наивные и безобидные в ее понимании, но им воспринимаемые иначе в силу его дурных наклонностей.

Например, однажды в кафе напротив участка, где они обедали, Нина заказала себе самый большой хот-дог и предложила посмотреть, как она «заглотит его полностью». Конечно, для нее это был просто веселый спор и развлечение, она обожала еду и ни о чем больше не могла думать, если та возникала в поле зрения. А вот Клиффорду поплохело.

Он, конечно, посмотрел, а потом аккуратно вышел в уборную, сославшись на какую-то глупость и моля, чтобы девушка не обратила внимания на его походку. Как ни крепки армейские ремни, а сдержать его член не могут. Особенно если представить себя на месте хот-дога. Она так расширила свой маленький рот, что у нее лопнула нижняя губа, окропив сосиску дополнительным соусом. Но ей было смешно, и на покрасневшего офицера она даже не взглянула, силясь пережевать все, что запихнула в себя.

Иными словами, Нина держала его в тонусе, и Клиффорд ловил от этого мазохистский кайф. Нет, это, разумеется, была не любовь. Но симпатия точно. Стойкая, жгучая, неистребимая временем. А еще – привычка и привязанность, ранее незнакомые Ларсу даже в отношении родителей.

Между ними возник тот особый тип взаимоотношений, который основывается не на взаимном чувстве в настоящий момент, а скорее на предчувствии, потенциально возможной влюбленности, которая могла бы случиться между ними в параллельной реальности, не в этих обстоятельствах и не в это время.

В этом смутном предчувствии Ларс проживал день за днем, иногда позволяя себе гадать, ощущает Нина то же самое или нет? Спросить прямо он никогда не решился бы.

Нина была самым искренним и неиспорченным созданием на пути Ларса. Он старался уберечь ее от себя самого и радовался, что она не влюбчивая дурочка, которая будет строить ему глазки, вешаться на шею и исполнять любые желания, как соседская дочь. Подобные женщины вызывают только презрение.

В интересы Нины Ларс входил косвенно. Девчонка была сама себе на уме, и всегда казалось, что если он исчезнет из ее жизни, она это спокойно перенесет. И слава богу. В этом и была Нина, которая ему нравилась. В том, что сама она не питала к нему откровенной симпатии, планов, которые бы все усложняли. Всегда легче одному быть ответственным за ситуацию, верно?

Как это ни парадоксально, но растущее чувство к Нине чуть не стало вершиной его эгоизма. Само по себе прекрасное, оно как будто абсорбировало все самое худшее, что могло пробудиться в Ларсе, и возводило в абсолют. Ревность, собственничество, тирания, потребность все знать и контролировать каждый шаг. Злость. И нечестная игра.

Это было чувство, которое улучшает жизнь обычного человека, но уничтожает все вокруг, если его доводится испытывать таким жадным ублюдкам, как Лоуренс Клиффорд. В ядовитых людях даже самые лучшие намерения прокисают, тухнут и гниют, превращаясь во что-то ужасное, как чудовище Франкенштейна.