Настроение всех трёх сыщиков никак не соответствовало профессиональной норме, требующей от дознавателей невозмутимости и бесстрастности. Маркизов был смущён и даже немного напуган, Савушкин – не на шутку встревожен и растерян, а Котов – зол и обижен.

Эмоции последнего объяснялись тем, что, хотя дело об убийстве в Балихинском доме было поручено ему, Семёну, вести допрос подозреваемого товарищ Трепалов доверил старорежимцу Маркизову, да ещё и велел потомственному пролетарию Котову слушать и набираться опыта. Более всего Семёна возмущало даже не это унизительное «набираться опыта», а то, что Маркизов непременно разведёт канитель, хотя и ежу понятно, что контрик этот никакой не подозреваемый, а самый что ни на есть душегуб и убийца. И нечего тут сопли по протоколу размазывать! К стенке его гада, и вся недолга!

Ещё больше бесило товарища Котова, что товарищ Трепалов разрешил присутствовать на допросе Савушкину, который мало того, что несознательный беспартийный элемент, так ещё и, по собственному же признанию, ходит у преступника в друзьях. Тут уж, извините, товарищи, совсем какая-то контрреволюция и безответственное потакание мелкобуржуазным проискам складывается!

– Задержанный, назовите себя, – промямлил Велизар Евграфович, избегая встречаться с подозреваемым взглядом.

– Руднев Дмитрий Николаевич, – равнодушно ответил задержанный.

Его имя и без того было отлично известно Маркизову, но сыщик явно не желал иметь ничего общего с подозреваемым в убийстве бывшим внештатным консультантом Московской сыскной полиции. Дмитрий Николаевич не был на него за это в обиде. Ему ли осуждать бывшего титулярного советника, когда сам он рисует афишки для сомнительного пролетарского искусства и терпит по отношению к себе хамство в трамваях.

– Вы были знакомы с убитым?

– Я его не знаю.

– Как вы оказались на месте преступления?

– Я следил за этим человеком.

– За убитым?

– Да.

– Зачем вы за ним следили?

– Я заметил, что он шпионил за Белецким. Хотел понять, что всё это значит.

– Кто такой Белецкий?

Велизар Евграфович наконец поднял глаза от протокола и посмотрел Дмитрию Николаевичу в лицо. Во взгляде сотрудника уголовного розыска читалась безысходная злая тоска, казалось, взгляд этот говорил: «Будь ты проклят, Руднев! Мне и так несладко, и ещё ты на мою голову!»

– Белецкий Фридрих Карлович, мой друг, сотрудник редакции «Московского листка».

– Сотрудник «Московского листка»? Журналист?

Тут уж Маркизов, отлично всё знавший про Белецкого, явно перегнул палку. Дмитрий Николаевич почувствовал, как в нём поднимается гневная волна.

– Нет, – сухо отчеканил он, прожигая Маркизова взглядом. – Он корректор и переводчик. И вам, Велизар Евграфович, это прекрасно известно. Может, хватит терять время на бессмысленные вопросы?

– Вы, гражданин задержанный, не смейте на представителя рабоче-крестьянской власти голос повышать! – рявкнул на зарвавшегося буржуя Котов. – И он вам не «Велизар Евграфович», а товарищ сотрудник уголовного розыска Маркизов!

– Дмитрий Николаевич, пожалуйста, – тихо попросил Савушкин, – просто отвечайте на вопросы.

Семён Гаврилович громко презрительно цыкнул и сплюнул на пол. Какие на хрен вопросы?! Ведь и так всё ясно! Но «бывшие» продолжали тянуть резину.

– Хорошо, гражданин Руднев, давайте перейдём к сути происшествия, – снова как-то вяло забормотал Маркизов, утыкаясь в протокол. – Расскажите во всех подробностях, как вы оказались на месте преступления.

Дмитрий Николаевич, ничего не скрывая, поведал обстоятельства давешних событий. Велизар Евграфович скрупулёзно записал каждое его слово.

– То есть вы, гражданин Руднев, утверждаете, что оказались в этой квартире абсолютно случайно? – спросил он, когда Дмитрий Николаевич окончил свой рассказ.

– Да.

– В таком случае, как вы объясните, что в, соответствии с показаниями гражданки Прониной Марии Ивановны, звоня в двери обеих квартир, вы спрашивали некую гражданку Эпельман?

– Эпельгольц, – поправил Руднев и в свою очередь спросил. – Пронина? Это та горничная, что шум подняла?

– Да. Именно она. Так кто такая эта Эпельгольц?

– Эсфирь Шимоновна Эпельгольц, актриса театра имени II Всероссийского съезда Советов.

– Я так понимаю, вы, гражданин Руднев, тоже в этом театре служите? – уточнил Маркизов, с чрезмерной тщательностью вчитываясь в изъятое у Руднева удостоверение работника культпросвета.

– Да, – терпеливо ответил задержанный, – я служу в этом театре. Я театральный художник.

Котов, которого с души воротило от всей этой тягомотины, снова смачно сплюнул.

– Ясно, – игнорируя грубую экспрессивность коллеги, проговорил Велизар Евграфович. – Так почему вы спрашивали актрису Эпельгольц, гражданин Руднев?

– Мне нужно было как-то объяснить, почему я звоню в дверь к незнакомым людям, – тускло произнёс Дмитрий Николаевич, которого к тому времени начала одолевать невыносимая усталость. – Самый очевидный повод в таком случае – поиск какого-нибудь человека. Вот я и назвал первую пришедшую мне в голову фамилию.

– Первую пришедшую в голову? – с вопросительной интонацией повторил Маркизов и чиркнул по лицу Руднева проницательным взглядом. – Какие отношения вас связывают с гражданкой Эпельгольц?

Совсем не к месту Дмитрию Николаевичу отчетливо вспомнился цветочный запах тёмных, как палисандр, волос и тепло мягких дразнящих губ Фифы.

– Это не имеет отношения к делу, – ответил он, слабо мотнув головой. – Я же сказал, что назвал её фамилию просто потому, что она всплыла в моей памяти.

– Дмитрий Николаевич, – снова тихо вмешался Савушкин, – если эта женщина ваша хорошая знакомая, она сможет подтвердить, что у вас не было причин искать её в том доме. Это будет свидетельствовать в пользу вашей версии.

Возмущённый неуместными обсуждениями какой-то еврейской бабы и неприкрытым потворством убийце со стороны товарища Савушкина, Котов уж собрался высказаться, но Велизар Евграфович его опередил.

– Савелий Галактионович, я бы попросил вас воздержатся от замечаний! – возмущенно потребовал он. – Иначе я буду настаивать на вашем удалении с допроса!.. А вам, гражданин Руднев, я имею сказать, что даже если десяток Эпельгольц поклянутся в вашей невиновности, это ничего не будет значить в свете имеющихся против вас улик.

– Каких улик? – бесцветно спросил Руднев.

Маркизов приосанился. Беспричинная, но разрастающаяся в его душе жгучая досада на Дмитрия Николаевича развеяла его неуверенность и приободрила.

– Вы можете как-то объяснить наличие крови на ваших руках и одежде, гражданин Руднев? – на этот раз вопрос Велизара Евграфовича прозвучал бодро и отчетливо, словно третий звонок в театре.

– На меня упала вешалка, – в отличие от дознавателя, Дмитрий Николаевич с каждой минутой чувствовал всё большую апатию.

– Она вас поранила? Хотите сказать, эта ваша кровь?

– Нет, не моя. На вешалке висело замаранное кровью пальто, оно меня и испачкало.

Маркизов отложил ручку, подпер голову кулаком и недоуменно уставился на Руднева.

– Дмитрий Николаевич, – впервые за всё время допроса он обратился к задержанному по имени-отчеству, – вы сами-то понимаете нелепость вашего объяснения?

– Что же в нём нелепого? – слабо пожал плечами Руднев. – Проверьте и убедитесь, что я говорю вам правду, всё пальто в крови…

– Мы уже в этом убедились, гражданин Руднев, – нетерпеливо оборвал Велизар Евграфович. – Только вот незадача! Откуда там могло взяться это окровавленное пальто? Убитый был в верхней одежде, значит, оно не его. Мог, конечно, убийца оставить и выйти черным ходом, но тогда бы ему пришлось щеголять по апрельской улице одетым не по сезону. Это бы бросалось в глаза, как вы сами понимаете, однако никто никаких закалённых граждан вблизи места преступления не заметил. А свидетелей у нас с избытком: сторож, четверо старух, что целый день на скамейке просиживают, да ещё паралитик, который с утра до вечера из своего кресла пялится во внутренний двор.