– Ну да, конечно, ты бы проплыла под водой, – говорит он, кивая самому себе.

Его огромный хвост издает ужасный сухой шаркающий звук по дну оврага, когда он сворачивает его вокруг своих ног.

– Почему твои чешуйки становятся... тусклыми?

Калос осторожно протягивает лапы и опускает меня в воду оврага.

Хотя он делает это осторожно, медленно, я все равно задыхаюсь.

Его огромные глаза, каждый из которых был размером с меня, тревожно прыгают с моего лица обратно на нижнюю половину.

– Что болит? – спрашивает он.

Подавив дрожь, я объясняю.

– Вода здесь холоднее, чем я привыкла.

Я не из клана Северного моря, чтобы наслаждаться такой резвостью, хлопающей по моей чешуе. Я машу хвостом, разрезая жидкость, чувствуя, как она странно течет. Я пробую ее рукой, поднимая палец, чтобы попробовать на вкус.

Мои опасения подтвердились.

– Дракон, это...

– Калос.

Его глаза становятся невероятно золотисто-желтыми. Я не знала, что глаза дракона меняют цвет.

– Пожалуйста, зови меня Калос, Аделла.

Что-то трепещет у меня в груди. Я пытаюсь отмахнуться от него, и мое движение привлекает его взгляд к ракушкам, привязанным по обе стороны моей груди.

– Калос... – снова пытаюсь я. – Это пресная вода.

Его глаза-такие бледные, что сейчас они похожи на лимонный кварц – опускаются к моему темнеющему хвосту.

– Тебе нужна соль?

– Мне нужно быть в море, – настаиваю я.

В его голосе звучит сомнение.

– Мы должны поселиться там, где я смогу охотиться.

Калос осматривает овраг, его крылья поднимаются выше, как черные горные вершины.

– Мне нужно очень много еды в день.

Он этого не говорит, но там, где есть деликатесы. Черт возьми, я и есть этот деликатес. И хотя мне было бы трудно не поверить ему, что он не съест меня – он мог бы уже проглотить меня, так много раз усиливая страх, покрывающий мой желудок.

– Ты не можешь... ты не можешь есть моих сестер.

Он проводит своей огромной когтистой рукой по длинному лицу.

– Я не буду.

Он пристально смотрит на меня – теперь оливиково-зелеными глазами, как самоцветы.

– Клянусь, я больше не буду пытаться есть русалок.

– Тритонов, – подсказываю я.

Его глаза сузились до щелочек.

– Там есть тритоны?

Я моргаю, глядя на него, наблюдая, как два облачка дыма вырываются из его внезапно раздутых ноздрей. Я указываю на свой болезненный коричневый хвост.

– Калос? Соленая вода?

При упоминании его имени его черты вспыхивают чем-то похожим на очарование – но теплее, землистее. Его глаза тоже потеплели: мгновенное превращение в чистый солнечный камень.

– Хорошо, моя дорогая пара, – говорит он, наконец, и его голос странно хрипит. И еще странно... искренне. – Ты просила меня об этом, и я это сделаю. Я найду тебе безопасную морскую воду.

Его слова явно должны были ободрить меня. Но я не могу не заметить, что он не обещал вернуть меня домой.

Калос

Я несу свою пару в лагуну неподалеку от ее прославленного приморского залива – но там едрена кочерыжка не будет тритонов, уж я позабочусь об этом. Пока Аделла увлажняет свою чешую (которая из тусклой грязно-коричневой превращается в яркую полированную медь, начиная наполняться все новыми и новыми красками по мере того, как погружается в соляной раствор), я оставляю ее в почти прибрежном водоеме и съедаю двух ничего не подозревающих тритонов.

Все были правы. Тритоны очень вкусные.

Я не так давно расстался с Аделлой, поэтому, вернувшись, с удивлением чувствую, как чувство вины щекочет мне живот.

По крайней мере, думаю, что это чувство вины. Я полагаю, что у меня не было времени полностью приготовить тритонов. Да, анализирую это ощущение и с некоторым облегчением подтверждаю, что щекотка исходит из моих внутренностей в висцеральном смысле, а не в эмоциональном; это очень отчетливо рука или две, пытающиеся пощупать мои внутренности в поисках милосердия. Уф. Определенно только рыбы, и как только мои желудочные кислоты начнут действовать на них, они больше не будут меня беспокоить.

Перепрыгивая через скалистую прибрежную скалу, я мчусь к своей паре. Прыгая по мелководью, громко разбрасывая брызги во все стороны, я возбужденно показываю Аделле солнечную рыбу, которую поймал для нее. К моему восторгу, моя новая пара тоже быстро собрала еду для себя, и что еще более мило, она достаточно добра и заботлива, чтобы сделать кучу подношений для меня.

– А ты ешь устриц? – спрашивает она.

– Я никогда этого не делал, – говорю я ей.

Мой хвост радостно завивается позади меня, шлепая по воде, покачиваясь от удовольствия из-за этого жеста Аделлы, сделанного в мою сторону. Я с нежностью смотрю на нее.

– Я слышал, что их внутренности могут хранить сокровища! Но они слишком малы, их слишком трудно открыть.

– Я могу открыть их для тебя, – предлагает она. – И они действительно иногда хранят сокровища. Но я боюсь, что они слишком малы, чтобы насытить тебя, – печально говорит она, обводя взглядом мое массивное тело.

– Я буду в порядке, – обещаю я, чувствуя каждый кусочек веса, который тритоны добавляют к моему животу.

Я опускаюсь на корточки и пытаюсь рассеять слегка виноватый привкус, который пытается разбить мои чувства.

– Я очень рад, что ты вообще решила меня накормить. Пожалуйста, покажи мне, как ты открываешь устриц.

Аделла действительно показывает мне, и мы находим две прекрасные жемчужины, которые она хранит в чашках с ракушками на ее груди, доказывая, что она предлагает самое великолепное место для хранения – и вскоре она держит в руках устрицу, чтобы я попытался раскрыться моими когтями.

– Ты сможешь открыть ее своими когтями... да! Смотри.

Я поджариваю на огне (или паром из ноздрей) свои устрицы; свои Аделла ест сырыми. Она также предпочитает есть свою рыбу сырой, и с двумя тритонами, все еще дергающимися в моем животе, я не могу осуждать никого, кто не хочет полностью разогреть свою еду, прежде чем полакомится ей.

Хотя еда из устриц имеет приятный вкус, совсем скоро в процессе пищеварения я понимаю, что что-то не так. Я не показываю этого или, по крайней мере, стараюсь не показывать, но мне вдруг становится нехорошо. И уж точно не чувствовал себя таким, как сейчас.

Но когда чешуя на моем животе начинает нагреваться, я понимаю, что это вовсе не русалки и не устрицы.

Должно быть, я заболеваю из-за надвигающейся брачной лихорадки.

И это очень плохо. Потому что пара Хохлатых драконов Мерлинов будет радоваться брачной лихорадки целую луну...

Моя пара – не дракон. С ней не будет никакого утоления желания.

На самом деле, я буду гореть в своей лихорадке в полном одиночестве.

Вместо того, чтобы предвкушать дикое время любви и изобилия любовных ласк с моей женщиной, я столкнулся с голодной болезнью, которая вот-вот станет еще хуже.

Аделла

Трескучий рокот звучит так низко в моих барабанных перепонках, что я уверена, что слышу, как земля раскалывается – но после того, как он останавливается, я оглядываюсь, задыхаясь... и вижу только своего дракона.

Он сидит высоко на скале, возвышающейся над рифовым барьером, образующим лагуну, в которую он меня поместил, и его огромная рогатая голова запрокинута к небу. Пока я смотрю, его челюсти раздвигаются, и еще один ужасный, ужасающий, сотрясающий землю рев вырывается из его горла.

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! – я кричу на него, зажав уши руками.

Калос резко опускает голову, его глаза прикованы прямо ко мне. Его когти сгибаются, заставляя маленькие кусочки камня осыпаться с выступа и падать в воду. Его взгляд ясен и прям.

– Я предупреждаю других драконов. Я говорю им, что теперь у меня есть пара, и чтобы они держались от меня подальше. От нас, – поправляется он, и его грудь слегка вздымается.