Несмотря на многие страхи, неизбежно связанные с инквизицией, достойные доверия католики ее оправдывали, поскольку христианской Испании постоянно грозили опасности, как изнутри, так и извне. В Европе Испанию всегда воспринимали как экзотическую страну, полную евреев и мавров. Такое представление чрезвычайно унижало сверхчувствительных испанских католиков, и многие европейцы, со временем начавшие ненавидеть испанскую власть, знали, в какое уязвимое место нужно бить, чтобы привести испанцев в ярость. Католическая Испания знала, что непрестанно пребывает под угрозой. Даже в 1566 году мусульманские корсары совершили набег на Гранаду, прошли на тридцать километров в глубь страны и увели в Алжир, согласно оценкам, четыре тысячи только что обращенных морисков – как раз в то время, когда казалось, что будущее всего Средиземноморья придет в равновесие после великой осады Мальты (гл. 7, с. 389) [13]. Восстания среди морисков продолжались в XVI веке довольно долго, и страх, внушаемый ими большинству населения, был очень силен – настолько, что в 1609 году, спустя более чем столетие после падения Гранады, был издан приказ о высылке всех морисков. Так же поступили и с общиной евреев-конверсо. Даже в 1600 году большая община «иудействующих» вдруг обнаружилась в центральном кастильском регионе Ла-Манча в окрестностях города Алькасар-де-Сан-Хуан, а после 1492 года христианская вера многих новообращенных евреев была в лучшем случае набором хаотичных представлений, а в худшем – просто покровом для прежней веры. Один еврей описывал бедствия своего народа, говоря, что иудеи бесцельно колыхаются, «как пробка на волнах» [14].

Так, не имея ни путеводных маяков, ни предводителя, внимая экстатическим откровениям религий-соперниц, конверсо, тщетно пытаясь совладать с кризисом, к началу XVI века сделались легкой добычей пророков, провозглашавших, что близки последние времена. По всему полуострову, встревоженному внезапной утратой баланса религий, расплескалась неуправляемая религиозная энергия. К началу XVI столетия Испания пребывала в волнении, ожидая вселенской монархии, и жаждала узреть любое яркое, драматичное проявление Божьего Промысла. Все это было очень тревожным для общества, границы которого недавно обрели надежную защиту, и инквизиция могла во многом полагаться на сознательных добрых католиков, которые, откликнувшись на призыв, сообщали ей, что где-то кто-то отклонился от истинной веры. Ко второй четверти XVI века инквизиция обстоятельно объясняла народу, что к внезапным обращениям, появлению посланников с небес или сообщениям об истекающих кровью статуях больше не станут относиться с уважением – и привносила в испанскую религию новую дисциплину [15].

Однако у терпимости, проявляемой светскими правителями или простыми людьми к деятельности испанской инквизиции, всегда были пределы. Мирянам нетрудно было понять, что один из мотивов, заставлявший инквизицию постоянно продолжать свое дело, заключался в том, что главными источниками ее доходов были конфискованные товары тех, кого она успешно преследовала. После одной из мощнейших вспышек милленаризма в области Кордовы в 1499 году инквизиция отреагировала насилием, исключительным даже по ее собственным стандартам: в ряде аутодафе (церемониальное вынесение правосудного приговора) в Кордове она сожгла почти 400 человек и даже пыталась арестовать восьмидесятилетнего архиепископа Гранады, который поступил разумно и бежал из тех краев (хотя шок, вероятно, поторопил его смерть, наступившую вскоре). Неудивительно, что король Кастилии Филипп вмешался и остановил сожжения, а кардинал Хименес, лично арестовав местного инквизитора, затем тихо удалил его на покой [16]. Далеко на северо-востоке, в арагонском княжестве Каталония, война с исламом и иудаизмом к 1500 году уже давно прекратилась, и люди уже не желали терпеть вмешательство инквизиции в их жизнь. Она так и не обрела в Каталонии столь же прочной власти, которой определенно обладала дальше к югу [17]. Но даже в Кастилии на инквизицию пал гнев народа, когда в 1520–1521 годах произошло восстание комунерос, принявшее широкий размах; инквизиторы, ведущие борьбу с иудаизмом и исламом, слишком хорошо справились со своей задачей, и население «обеспокоилось». К счастью, в Европе родился протестантизм – и теперь инквизиция, получив новую мишень для своих стрел, могла показать, что от нее на самом деле есть польза.

Итак, испанская версия католичества носила сложный характер: она поощряла глубоко личные устремления к близости с Богом, которые были связаны с духовностью иудаизма и ислама и принесли обильные плоды в опыте Терезы Авильской и Иоанна Креста (гл. 9, с. 486–489); она также стала свидетельницей официальных и неофициальных шагов по устранению разврата и упадка в церковных учреждениях. Наряду с этим служители Церкви проявили параноидальную подозрительность по отношению к любой культуре-сопернице, и хотя многие противились этому чувству, оно обретало все более явную поддержку светских властей в испанских содружествах. После того как официальная Испания решительно отвергла многокультурное прошлое полуострова, не будет несправедливым рассмотреть испанское христианство как главного выразителя и исполнителя этнических чисток. Можно увидеть сложность и моральную двусмысленность этого явления, если принять во внимание несомненное обновление испанской монашеской жизни: Хименес, как францисканец-обсервант, очень активно содействовал обновлению, и все же некоторые монахи-обсерванты, воспринявшие реформы с восторгом, пришли из кругов конверсо, и их склонность обретать духовную силу из религиозных культур, потерпевших на полуострове поражение, вызвала много подозрений со стороны инквизиции и привела к репрессивным расследованиям. Где-то в 1500 году эти независимые силы породили в испанском христианстве движение мистической и духовной восторженности, в котором нищенствующие монахи, конверсо и набожные женщины (beatas) получили от восторженных поклонников новое имя – алюмбрады (исп. alumbrado — «просвещенные»).

Инквизиция восприняла это название без сопутствующего восхищения и принялась выискивать ересь среди алюмбрадов. Оказалось, что сторонники этого движения обретали большую часть своего вдохновения в чтении тех частей Библии, которые были доступны на испанском языке, а также в североевропейских произведениях, таких как труд Фомы Кемпийского «О подражании Христу», классическая книга Devotio Moderna. Полностью осудить столь ортодоксальные источники было непросто, и власти пытались провести различие между теми, кто практиковал дисциплинированную форму медитации, или «воспоминания» (исп. recogidos), и теми мистиками, которые «предались» любви к Богу (исп. dexados); последние считались опасными, и их искореняли. Сейчас трудно восстановить то, во что именно верило движение или насколько оно было единым: у алюмбрадов никогда не было возможности совершенно свободно выразить свое мнение в сохранившихся манускриптах или в печати, и их судьба была предрешена, когда некоторые из них начали интересоваться новым источником духовности Северной Европы – трудами Мартина Лютера. В сентябре 1525 года все движение официально осудили. Тем не менее их наследие послужило основой для некоторых необычных проявлений духовности, проявившимся в Испании в конце XVI века, несмотря на смирительную рубашку, которую церковные власти пытались надеть на полуостров; и поскольку алюмбрады были рассеяны инквизицией, их влияние распространилось еще шире – сперва в Италии, благодаря движению Spirituali, а затем, как мы еще увидим, по всей Европе (гл. 5, с. 263–266; 8, с. 419; 9, с. 486).

Своеобразная разновидность христианства, сформированная в Иберии, не только уничтожила единственные нехристианские общества, оставшиеся в Западной Европе, но и начала расширять западный христианский мир за рамки его естественных границ, что резко контрастировало с поражениями и потерями земель на Востоке. Инициативу в заокеанских военных и торговых завоеваниях взяли на себя не испанцы, а португальцы. Они стали искусными мореплавателями поневоле: тому способствовала их страна, расположенная на атлантическом побережье, изолированная, неплодородная и открытая всем ветрам – но кроме того, они уже вели успешные крестовые походы против ислама. В 1415 году португальцы начали свои авантюры в Северной Африке, захватив Сеуту, центр марокканской коммерции, и продолжили борьбу с мусульманами за господство в африканской торговле, проводя все более смелые исследования. Они стремились и сразиться во имя христианства, и обрести богатства. С 1443 года они активно участвовали в работорговле, которая прежде была мусульманской монополией, и создали для нее первый обширный межконтинентальный маршрут, отправляя в Португалию в качестве рабочей силы столь много африканских рабов, что вскоре в ее самом южном регионе, Алгарви, десятую часть населения составляли чернокожие; позднее из-за этого пришлось массово перевозить их в Северную и Южную Америку [18].